Ему вдруг вспомнился их с капелланом разговор — тогда, по пути к батальону, поздним вечером в доме тихой женщины Галины с грустными лошадиными глазами. Вот уж не думал раньше Сивка, что станет с кем-то разговаривать о Боге, но отец Николай, как всегда мягко и ненавязчиво, затеял разговор, и мальчишка неохотно стал отвечать. О желании, чтобы кто-то всё же был там, на небе, потому что иначе ведь становится совершенно бессмысленно стремиться к невозможной цели, ведь чудес не бывает…

О чём говорил ему отец Николай, Сивка не рассказывал потом никому. Это была их тайна. И той ночью Сивку впервые не мучили кошмары о выринейском егере. Может, правда, потому что мальчик был вусмерть измотан дорогой.

— Отец Николай сказал, вы с ним там уже что-то решили, — Чинга потянул своего подопечного за руку. — Как я понял, ты креститься решил?

Сивка рукавом вытер нос и, подумав, кивнул:

— Ага, типа того.

— Потопали тогда уж, Маська… Кондрат ждать не любит.

… Но прапорщику пришлось ещё немного подождать, как и всем остальным.

— Иль… Индеец! — старший сержант Эличка вынырнула из-под земли и замерла в двух шагах от мальчика, терзая куцую косичку. — Ты… ты вернулся, — она смотрела на него широко распахнутыми глазами, в которых были ещё сотни несказанных слов, которые она с трудом удерживала.

— Здрасте, — Сивка улыбнулся. В это утро он был рад видеть всех, весь мир.

Эличка порывисто вздохнула и отвернулась:

— Ох… Индеец. Как же мы все за тебя боялись.

Она пряталась за безликим «мы», как ребёнок прикрывается рукой от удара. Сивка этого, может, и не видел, только чувствовал недосказанность. Как будто Эличка хочет сказать совсем другое, но… удерживает себя, одёргивает и молчит.

— Да ладно тебе, — мальчишка постарался улыбнуться ободряюще. — Всё, я вернулся. Всё со мной в порядке. Я не ранен, — в конце концов, что ещё важно для санинструктора, кроме как цел ли «найдёныш»?

— Индеец… — Эличка почему-то погрустнела от этой его улыбки. Странные люди — взрослые. — А… своих родных… ты не нашёл?

— Нет, — поспешно отрезал Сивка. Эта тема ему не нравилась. О своём прошлом, довоенном и оттого теперь странным, он думать не любил. И оно послушно забывалось.

Чинга прервал тяжёлый разговор невозмутимо и бесцеремонно:

— Потопали, чего ждём-то?

Эличка торопливо кивнула и отступила на шаг, словно пропуская их.

… На крестины собрались все свободные от дежурств солдаты и офицеры. Даже Аркилов стоял поодаль с довольным (невероятно!) в кои-то веки лицом, хоть и делал вид, что он здесь случайно. Пока Сивка шёл мимо собравшихся, ловя на себе их тёплые взгляды, он вдруг понял, что никогда больше не будет одинок. Эти люди были его семьёй.

В конце этого странного пути сквозь батальон Сивку ждали четверо: отец Николай, из-под рясы которого как всегда торчали армейский замызганные ботинки, Дядька, сияющий, как новенький штык-нож, одобрительно прищурившийся Кондрат… и тот самый раненый офицер, которого вытаскивали из-под обстрела. Только теперь Сивка уставился на спасённого во все глаза, напрасно пытаясь понять, кто перед ним. Царственная осанка, взгляд — ну прямо сам Император, как его себе мальчишка представлял. Хочется аж поклониться.

— Я буду твоим крёстным, — кивнул офицер Сивке, как старому знакомому.

Сивка ошарашено кивнул в ответ и с немым вопросом в глазах повернулся к отцу Николаю.

— Спасибо тебе, — улыбнулся капеллан. — Если б не ты, я бы так и ждал у моря погоды, не решаясь идти вперёд.

— Как ты нашёл батальон?

Священник чуть смутился, рассеяно пряча куцы хвост под ворот:

— Ну… я не спрашиваю у тебя, откуда у тебя карта. Но признаюсь честно: да, я заметил, куда ты на карте маршрут прокладывал.

Сивка невольно схватился за карман куртки — карта была на месте.

Заболотин стоял чуть в стороне и внимательно наблюдал за мальчиком, ничуть не скрывая, что ему очень интересно, что же это за карта такая и откуда она взялась.

Кондрат усмехнулся, о чём-то догадываясь.

Отец Николай слегка кашлянул:

— Ладно… Стоит начать, пожалуй.

… На крестильную рубаху пошла чья-то запасная майка. Сивка следил за таинством отстранённо, словно это всё происходило не с ним. На вопросы, которые отец Николай задавал голосом звонким и гулким, как колокольный звон, а на них отвечал офицер, ободряюще сжимающий плечо мальчишки.

«Крещается раб Божий Иосиф…»

Крестик на прочном шнурке, вода, стекающая с волос за шиворот щекотной струйкой. Тёплая рука офицера — теперь, как Сивка понимал, такого же родного ему, как Дядька и Чинга. Крёстный.

Тишина. Удивлённый донельзя голос:

— Так я теперь… Иосиф?

— Теперь ты мой тёзка, — рассмеялся офицер над ухом. Смех был добрый и солнечный. Как небо, до этого долгие дни затянутое облаками.

Все вокруг улыбались — неуверенно, давно отвыкнув от этого странного щемящего чувства. Словно треснула корка, защищающая сердце. И больно… и просто странно. Вокруг война, а юный Иосиф торопливо переодевается в сухое и всё ещё донельзя удивлённо улыбается.

— Наставлять тебя в вере буду как-нибудь по пути, — отец Николай собирал свои вещи в рюкзак. — Как возникнут вопросы — спрашивай.

Вопросов было слишком много, чтобы задать хоть один.

— Читать умеешь? — окликнул его Заболотин.

— Ну… почти, — смутился мальчик.

— Почти, — Дядька добродушно усмехнулся. — В таком случае основной текст присяги за тебя прочту я. Ты же внимательно слушай, потому что присяга будет определять всю твою жизнь… Сифка.

Мигом посерьезнев, мальчуган кивнул. Поменялась всего одна буква, но имя зазвучало совсем иначе. Его новое имя.

— Повторяй за мной, — шепнул Заболотин, вставая рядом. Крёстный отступил в сторону. — Я, Иосиф Бородин, торжественно клянусь перед Господом Богом…

— Я, Иосиф Бородин, торжественно клянусь перед Господом Богом…

— … на Святом Его Евангелии…

— На Святом Его Евангелии…

… Юный рядовой Российской армии Иосиф Бородин, повинуясь подсказкам своего командира, неловко перекрестился и поцеловал протянутое отцом Николаем Евангелие — потёртую, зачитанную книжку карманного формата, — а затем свой новый крестик.

— Как Великий князь, свидетельствую о принесении присяги, — в наступившем молчании негромко произнёс крёстный маленького солдата.

У мальчика воздух вдруг встал поперёк горла упрямым комом. Великий князь?!

По рядам присутствующих тоже прокатилась тихая эпидемия кашля, присвиста и прочих выражений удивления. Далеко не все знали, кого на самом деле вытащил Заболотин со своим юным воспитанником. А брат императора помалкивал.

Иосиф с трудом заставил себя выдохнуть застрявший в горле воздух и неловко поклонился князю. Тот улыбнулся в ответ и будничным тоном поинтересовался:

— Так, о торжественный… завтрак планируется?

Заболотин крепко прижал к себе Сифку и заявил, что торжественность не еда задаёт. Потом хмыкнул и добавил, что, впрочем, сам ещё не завтракал…

Но позавтракать толково и размеренно не удалось. Снова тревога, снова торопливые сборы, автомат на плечо и — вперёд на подвиги. Батальон снялся с места и двинулся дальше по забольской земле.

Великий князь, несмотря на возражения Элички и Баха, остался с УБОНом. «На пару дней, — пояснил он непреклонным тоном. Кто же с братом императора спорить будет? — Чувствую себя я вообще отлично. Так, поцарапало…»

… Небо постепенно темнело, словно кто-то слой за слоем набрасывал цветную ткань на солнце. Сначала рыжую, затем красную, после бледно-розовую… Теперь над соснами чуть заметно зеленело. Сифка сидел у маленького костерка, опустив голову на колено Дядьки, и поглядывал сквозь огонь то на Кондрата, то на великого князя. Вчетвером они наконец-то отмечали крестины и присягу, тихо, как горел их неприметный костерок.

Было тихо. Словно война тоже задремала.

Офицеры слушали рассказ Сифки о его злоключениях с момента того неудачного падения на дно оврага. Кондрат шумно вздыхал и бормотал себе под нос, что Сифка — счастливый дурак.