— В смысле?

— В прямом, — руки мерно двигались, укладывая бинт с профессиональной сноровкой. — Сиф, ну ты же не дурак. И уже не маленький. Ты доказал, что умеешь принимать решения, даже пытаешься за них ответственность нести, так что пинками гнать тебя куда-то я не буду. Можешь заняться самолечением, если уж такой недотрога, но пускай это будет взвешенное и осознанное решение.

С треском надорвав бинт, Заболотин завязал узел и отошёл, придирчивым взглядом инспектируя дело рук своих.

Сиф ещё раз поглядел в зеркало, на сей раз, правда, не видя ничего под белоснежными слоями бинта:

— Ладно, схожу. А то ведь Эля Горечана прознает, приедет в Москву и уши оторвёт, — он невольно улыбнулся. — За несознательность.

За зеркальной гладью отражения командир улыбнулось в ответ.

… Сиф осторожно присел на кровать, с трудом удерживая себя от желания со сладостным стоном сразу же заползти под плед. Командир же, наоборот, встал и направился к дверям. На пороге, протянув руку, чтобы выключить свет, вдруг спросил:

— А как тебя твой Артём-то отпустил? Оставить тебя в Заболе — это ведь его заветная мечта, разве нет?

Сиф закутался в плед, поджал ноги, вздохнул и объяснил: — А я ему всё рассказал.

Шесть лет спустя Сечено Поле будет пустынными холмами с мемориалом по погибшим в минувшей войне и стрелой-дорогой к нему. А сейчас Сеченский деревообрабатывающий заводик, с начала войны заброшенный сельский аэродром да пара посёлков, раскиданных по разным концам этой причудливо бугрящейся территории, ещё живы. Ну, как живы — это полуразрушенные строения, раскиданные плиты да чадящий пожар на месте одного из цехов. И бой, то утихающий, то вспыхивающий с новой силой в разных уголках Сечена Поля.

Шесть лет спустя этого уже почти ничего не будет. Молодая поросль скроет остовы зданий, ангары разберут, разбитая взлётная полоса станет основой для дороги к мемориалу, а остатки некогда жилых домов скроются с людских глаз, словно их в одночасье поглотят окружающие холмы…

Только откуда это знать тем, кто сейчас отдаёт свои и чужие жизни в попытке то удержаться на месте, то выбить противника? Бои идут здесь уже давно, войска отходят, приходят, вновь покидают Сечено Поле… С месяц, никак не меньше эти холмы и эти развалины то и дело становятся ареной для всевозможных наступлений, отступлений, манёвров и засад. Почему именно здесь? Сказать сложно. Одним словом — судьба…

Здесь размалываются, лепятся, ломаются и снова склеиваются жизни. Кровь, смерть и жизнь сплетаются в один неразрывный клубок, яркий, как взрыв сверхновой. Судьбы пересекаются по одному только велению свыше, никак иначе не объяснить всех встреч… Вот и судьбы этих трёх — пересеклись. Трое людей, такие непохожие между собой.

Первый — командир батальона, безмерно усталый человек с едкой горечью в уголках равнодушных глаз. Второй — раненный офицер в камуфляже без знаков различия, проваливающийся в небытие от боли.

А третий ещё совсем мальчишка с грязно-зелёной банданой на белобрысой голове и автоматом в руках.

Это было бы слишком жестоко — умереть от какого-то бессердечного кусочка металла, что во множестве сновали мимо, когда ты видишь перед собой того самого человека, который дал смысл последним месяцам жизни. Конечно же, Сивка рухнул за сложившийся карточным домиком железный ангар целым и невредимым, с горящими от восторга глазами.

— Ты меня нашёл!

Заболотин неуверенно улыбнулся:

— Ты… нашёлся.

Бросаться в объятья друг друга они не стали — было не до того.

— Так, Сивка, наш батальон…

— Я знаю, где он, — перебил Сивка. — За аэродромом, в лесу, да?

Удивляться познаниям мальчишки Заболотин не стал, только кивнул и продолжил:

— Патроны ещё есть?

— Полтора магазина, — отрапортовал найдёныш, всё так же бестолково улыбаясь.

— Хорошо. Тогда отправляйся к нашим, пусть выручают. Скажи, это правда очень важно. Понял?

— Так точно, — «уставная» фраза слетела с губ Сивки просто и естественно.

— Выполняй.

Выхода не было. Раненого надо доставить к своим во что бы то ни стало. Даже ценой собственной жизни и… нет, о смерти этого белобрысого недоразумения, без которого в груди гуляли стылые ветра, думать не получается на физическом уровне. Сердце прихватывает, словно у столетнего деда.

Мальчишка перехватил свой «внучок» поудобней, последний раз бросил полный незамутнённого детского счастья взгляд на командира, широко улыбнулся и канул. По-пластунски, плавно, от укрытия к укрытию. Профессионально.

А потом вдруг очень даже непрофессионально дёрнул куда-то в сторону и окончательно исчез из виду. Орать «дурной!» и шипеть «сам убью!» толку уже не было.

… Спустя вечность в какофонию звуков боя вклинился визгливо-натужный вой неизвестно откуда взявшегося мотора, грохот, с каким машина прыгает по ухабам, и — вот он, четырёхколёсный монстр выринейского производства по заокеанским технологиям. Застыл, хлопая смятой «штурманской» дверью, и мальчишеский дискант не попросил, не крикнул — приказал:

— Залазьте! Так быстрей!

— Я что сказал?! — Заболотин не мог описать всю полноту охвативших его чувств. Горячей всего оказалось желание выдрать юного безумца так, чтоб потом неделю садиться не мог и впредь соображал, что творит.

— Затаскивай раненого, — уже жалобней крикнул несносный мальчишка. — А то подорвут к навкиной матери, пока я тут торчу…

В салоне машины царила отвратительная смесь запахов: горелых резины и волоса, пороха, крови, чего-то ещё непонятного… Но до амбре никому дела нет. Ровно как и до весьма характерных следов трупов, которые нашли на этих четырёх колёсах свой конец, но куда-то из машины подевались.

Сивка почти сполз с сиденья — длины ног не хватает, чтобы нормально рулить — но газанул решительно, как только Заболотин втащил раненого и забрался следом.

— Ты где водить научился? — единственный вопрос, который смог выдавить из себя Заболотин в той адской болтанке по разбитой в хлам взлётной полосе.

— Чинга, — сумасшедше улыбнулся мальчишка. — Давал пару раз порулить…

По автомобилю стучали пули, ещё чуть-чуть, и под колесом хлопнула бы граната, но Сивка в последний момент словно почуял это, вывернулся, чуть не завалив четырёхколёсного монстра на бок, и смертельные осколки приняло на себя разрушенное здание.

— Наши нас убьют, — вдруг понял Заболотин. Эта мысль должна была ему придти в голову с самого начала, но когда болтаешь на полу машины в обнимку с раненым — голову поднять невозможно из соображений безопасности, и мысли не могут её, голову, найти.

— А?! — стараясь перекричать творящийся вокруг ад, крикнул Сивка, тоже почти сползший на пол и рулящий вслепую, наудачу, лишь изредка привставая, чтобы убедиться в верности выбранного направления.

Машину со скрёжетом влетела во что-то, но пережила это, и Сивка, вывернув руль, продолжил сумасшедший автопробег.

— Наши выринейский джип сами подорвут! — крикнул Заболотин, как только к нему вернулось дыхание.

— Да? — мальчик даже удивился, но от этого только больше вдавил газ. — Ну…

— Тормози метров за тридцать до башни ЛЭП! Дальше пешком!

Сивка поймал мысль на лету и не стал ничего переспрашивать. Завидев ЛЭП, дал по тормозам, с визгом заворачивая. Машина подскочила на очередном препятствии — только клацнули зубы всех присутствующих — и замерла.

Сивка вывалился мешком из машины и просто лежал в ожидании, пока командир придёт в себя, разберётся, как открыть дверь, выберется и вытащит раненого. Сил шевелиться не было.

— Сивка, — хрипло позвал капитан. — Я понимаю, тебе тяжело… но нам надо идти.

Мальчик застонал в голос с раненым, но приподнялся и сел на корточки. Раненый, впрочем, тоже пытался сесть под прикрытием машины.

— Двигаем, — Дядька, такой ненавистный сейчас, непреклонен.