Уолсли пытался примирить буров с их колониальной судьбой, подавить банту. Он же обещал построить железную дорогу.
Но Уолсли был непреклонен в вопросе суверенитета. Он объявил, что Вааль может потечь в другую сторону, а солнце прекратить сиять, и только после этого будет спущен «Юнион Джек». Фрер также говорил, что британский флаг продолжит реять над землей, на что лидер буров Пит Жубер ответил: «Над землей — возможно. Над людьми — никогда»[1105].
Таким образом, буры были убеждены, что должны использовать силу. Они подняли собственное знамя с зеленой вертикальной полосой у древка и тремя горизонтальными полосами (красной, белой и синей). Первые выстрелы прозвучали в декабре 1880 г.
Британцы ожидали быстрой победы и смотрели на буров, как на трусливых крестьян, которые немногим лучше, чем дикари. Но «нация охотников на оленей»[1106] боролась за определенную цель. Сэр Роберт Герберт, заместитель министра по делам колоний, признавал: «Эта цель стимулирует их голландскую храбрость»[1107].
А красные мундиры, подчиняясь «догматическому учению плаца у казармы»[1108], где муштра со штыком ставилась выше меткости, не могли соответствовать этим «горным дьяволам»[1109]. Преемник Уолсли генерал сэр Джордж Колли потерпел два поражения, которые последовали быстро, одно за другим. В Лондоне Военное министерство жалобно спрашивало, сколько продлится конфликт, на что Министерство по делам колоний остроумно отвечало, что не обладает даром предвидения.
Колли был уверен, что может покончить с бурами, захватив Маджубу, вулканическую вершину, которая выходила на ключевую позицию буров в Лаингс-Нек (название переводилось с языка зулусов как «Голубиная Гора»). Оказавшись на вершине и увидев, как вражеские костры мигают внизу под ним, Колли воскликнул: «Мы могли бы оставаться здесь вечно»[1110]. Однако он не доставил наверх пулеметы «Гатлинг», а также не приказал копать траншеи по краю вершины в форме блюдца.
Буры решили атаковать. Примерно 180 добровольцев поползли вверх по крутым склонам, поросшим кустарником и покрытым валунами. Они умело использовали прикрытия и направляли смертоносный огонь на защитников. А когда они штурмовали высоты, то застрелили Колли в лоб. Они также убили, ранили или взяли в плен 284 человека из 350, едва ли пострадав сами. (Заодно буры забрали все, что только можно, вплоть до ботинок Колли).
Маджубу стали называл «Бурским Бункером».
Это скорее была стычка, а не битва. Но она осложнила жизнь Гладстона, добавившись к Ирландии и другим испытанием. Он вздохнул у себя в дневнике: «Это рука Провидения?»[1111]
Правда это или нет, но случившееся убедило его, что ему следовало доверять своей интуиции и искать примирения с Трансваалем. Маджуба стимулировала африканерский национализм, а голландцы из Капской колонии, казалось, были готовы бороться за общие цели вместе с неотесанными кузенами с севера.
Так «великий старец» показал то, что никто не ожидал. Он отвергал призывы к мести, терпел обвинения в капитуляции, глотал пилюли унижения, но освободил Трансвааль. Вначале буры получили частичную независимость, а в ответ на согласие стабилизировать свои границы — полное самоуправление в 1884 г. Но Британия, оставив банту на милость буров, все еще претендовала на «власть сюзерена» над республикой. Это был туманный и оспариваемый термин, намекавший, что Лондон сохраняет контроль над международными делами Претории. На самом деле он был придуман, чтобы скрыть потерю власти Великобританией и признание Гладстоном правоты президента Оранжевой Республики Бранда, когда тот сказал: «Вы не можете править над людьми при помощи штыков»[1112].
На самом деле буров, скорее всего, оставили бы в покое, если бы «железный канцлер» Германии внезапно не изменил свое мнение относительно колоний. Бисмарк всегда считал, что они являются дорогой роскошью для бедной Германии, «как шелка и соболя польского знатного господина, у которого нет рубашки, чтобы под ними носить»[1113]. Но теперь, по причине подъема национального престижа и требований экономической защиты, канцлер решил поискать место под солнцем.
В 1884 г., воспользовавшись замешательством и смятением «великого старца» после Египта, Бисмарк установил протекторат над Юго-Западной Африкой. Вначале британцы не беспокоились. Они хотели прибыльные рынки, а не более дорогие территории, считая, что Бисмарк может отправляться в эту «стерильную песчаную дыру».
Если Германия станет колонизирующей державой, объявил Гладстон, «то я могу только сказать: "Бог ей в помощь"»[1114].
Однако германская оккупация дала Трансваалю возможный западный выход к морю через Бечуаналенд. Этот голый регион, включающий пустыню Калахари, являлся «дорогой миссионеров»[1115] на север, по которой один раз прошел Ливингстон, а также «Суэцким каналом» Капской колонии. Последняя хотела свободно расширяться к Замбези.
Как писал секретарь Гладстона, буры Трансвааля были уже «невероятно грубы и вели себя по-хамски», поддерживали опасных приграничных разбойников и «пробирались в Бечуаналенд»[1116]. Поэтому в 1885 г. Гладстон еще раз использовал силу. Он получил поддержку самого способного министра, «радикала Джо» Чемберлена, который теперь становился «джингоистом Джо» — отчасти потому, что отказывался «подставлять другую щеку»[1117] Бисмарку, а тем более — Крюгеру.
Генерал сэр Чарльз Уоррен отправился на север с небольшим подразделением (его транспортировка была за внушительную плату организована теми самыми приграничными разбойниками, которые являлись причиной проблем) и аннексировал Бечуаналенд для короны. Это приобретение являлось классическим опытом оборонительного и неохотного империализма — расширялась территория, куда простирались владения Великобритании, и одновременно использовалось слишком много ресурсов, которые доходили до предела.
Год спустя открытие золотой жилы в Уитватерсрэнде, причем такой богатой, что она затмила даже алмазные копи Кимберли, трансформировало положение Трансвааля. Внезапно республика Крюгера из нуждающейся тихой деревенской заводи превратилась в Эльдорадо. Йоханнесбург появился, словно гриб на голом плато, где даже из муравейников сыпалась желтая пыль. Разработки и добыча превратили этот поселок из палаток, бараков и времянок, прорезанный шрамами раскопок и сточных канав, используемых как отхожие места, в «крупнейший игорный ад на земле», раздутый салунами и борделями.
В течение десяти лет этот центр крупнейшей золотой лихорадки в истории стал самым большим городом в Южной Африке, хотя до появления железной дороги в 1892 г. каждый гвоздь, доску и кирпич приходилось доставлять в фургонах, которые тащили волы.
К концу века свыше четверти мирового золота добывалось на рудниках Йоханнесбурга. Металл изменил равновесие сил на половине континента, поскольку к 1889 г. доход Трансвааля (1,5 миллиона фунтов стерлингов) соответствовал доходу Капской колонии. В результате, как сказал один из политиков Кейптауна, Джон Х. Мерриман, «с идеей Британской империи в Южной Африке покончено, а идея Соединенных Штатов Южной Африки под дружественной защитой, а возможно, какой-то пока неопределенной связи с Великобританией занимает ее место»[1118].
