Джонсон преувеличивал проблемы. Климат Фолклендских островов — умеренный. Для постоянного проживания британцы появились здесь в 1833 г. Острова обеспечивали рабочие места небольшой колонии пастухов и так называемых «келперов» — собирателей морских водорослей. Порт-Стэнли доказал свою значимость в качестве заправочной угольной гавани до победоносного морского сражения адмирала Стёрли в декабре 1914 г. Однако протесты «Великого Хана Литературы» Джонсона звенели на протяжении веков, они эхом отдавались в коридорах Уайт-холла и залах Вестминстера. Не было смысла сражаться, чтобы стать неоспоримыми властителями и хозяевами дикой местности, разрываемой бурями.
Определенно к 1960-м гг. Лондон разочаровался в этой южноамериканской реликвии империи. Она не имела никакой стратегической ценности, но имелись политические обязательства. Острова обладали слабыми экономическими перспективами. Они очень бедны. Самым большим источником дохода Фолклендских островов после полумиллиона овец, которые паслись на лишенной деревьев кочковатой торфяной почве, являлись почтовые марки. Правительственная типография представляла собой работающий музей.
Другие организации, необходимые для обеспечения комфортной жизни, отсутствовали. Как в отчаянии воскликнул один губернатор, «не было ни банкира, ни адвоката, ни бухгалтера, ни агента по недвижимости, ни сапожника, ни бакалейщика, ни химчистки, ни парикмахера, ни автослесаря, ни каменщика, ни строителя, ни гробовщика. Кто работает на островах?!»[3521]
Ответ заключается в том, что островитяне едва ли работали вообще. Как говорил Джонсон, у них не было ресурсов, чтобы стать независимыми, но требовалась постоянная поддержка метрополии. Однако метрополия не торопилась инвестировать и субсидировать фолклендцев.
Коммуникации оказались особенно дороги. На острове имелся крошечный аэродром и только семь миль дорог. Британцы мало верили в коммерческую жилку или дух первопроходцев у островитян. В любом случае большинство из них работали на «Фолклендскую компанию», которой принадлежала половина земли. Она и вела на островах большую часть дел. Как написал один английский путешественник, которому действительно понравились жители острова, за пугающе малым исключением рабочая сила представляет собой «сборище пьяниц, нездоровых, аморальных и наглых деклассированных личностей, сознательно поставивших себя вне общества»[3522]. Как сказал другой путешественник, Фолклендские острова могут создать впечатление романтического одиночества.
Но реальностью оказывалась «бесконечная диета, состоящая из баранины, пива и рома, а развлечения ограничивались пьянством и прелюбодеянием, приправляемыми иногда инцестом».
Правда это или нет, но население, которое уже было меньше среднего английского прихода, несомненно старело и сокращалось. Однако после того как ООН в 1965 г. приняла резолюцию о том, что Великобритании и Аргентине следует достигнуть мирного соглашения по поводу вопроса, который большинство стран считали колониальным, министры от Лейбористской партии и партии «тори» объявили: в первую очередь следует учитывать желание жителей острова. Британцы настаивали на принципе свободы решения людьми своей политической судьбы — того принципа, который подорвал основы империи. К своей большой досаде, они теперь обнаружили, что он навязывает им ответственность за территорию, которую они бы с радостью уступили мощному соседу, претендовавшему на острова с такой алчностью.
Поэтому на протяжении 1970-х гг. Великобритания советовала колонистам вступить в какую-то ассоциацию с Аргентиной. Она говорила о пользе и преимуществах совместного правления, предлагала передать власть над островами на долгий срок на условиях аренды. Метрополия подчеркивала преимущества, которые появятся от сотрудничества с Аргентиной.
Лорд Шеклтон, сын исследователя Антарктиды, сказал: «Фолкленды — это острова, полностью окруженные советами». Министерство иностранных дел испытывало все большее раздражение от отказа Аргентины их взять.
Посол Великобритании в Буэнос-Айресе даже предложил отправиться в Порт-Стэнли и вызвать мурашки на коже советников «при помощи советов экспертов о потенциальном ужасе Аргентины»[3523]. Он же и подобные ему типы увещевали правительства Аргентины, которые к концу десятилетия стали печально известны нарушениями прав собственных граждан, по-доброму относиться к жителям островов. Как любил говорить дипломат, ответственный за зависимые от Британии территории, «насиловать Фолкленды нельзя, совращать — надо обязательно»[3524].
Но военная хунта в Буэнос-Айресе стала еще более возбужденной. Толпы пели со все нарастающем рвением: «Las Malvinas son Argentinas» («Мальвины — аргентинские!») Пока Британия тянула время, Аргентина устраивала провокации. Ее самолеты летали над Фолклендскими островами, а военно-морской флот тревожил иностранные суда вокруг островов. Ее транспортная связь с Порт-Стэнли стала беспорядочной, а солдаты высадились на Южном Туле. В 1977 г. правительство Джеймса Каллагэна было настолько обеспокоено перспективой аргентинской агрессии, что тайно отправило небольшое подразделение в Южную Атлантику. Это была временная «страховка»[3525], потому что считалось слишком дорогим удовольствием сохранять острова на постоянной основе, создавая «Фолклендскую крепость».
Другие варианты оказывались столь же неприемлемыми. Лондон отклонил предложения лорда Шеклтона о крупных инвестициях, включая дальнейшую модернизацию аэропорта Стэнли и продление взлетно-посадочной полосы. Переселение белых жителей Фолклендских островов было бы политически невозможно (в отличие от переселения темнокожих жителей архипелага Чагос). Поэтому министры Маргарет Тэтчер продолжали переговоры в надежде каким-то образом примирить право жителей острова на самоопределение и право жителей континента на территориальную целостность. Понимание было достигнуто между аргентинским министром иностранных дел и Николасом Ридли, очень резким сторонником Тэтчер, который предложил жителям Фолклендов принять или его, или последствия[3526]. Это было соглашение о продаже с получением обратно в аренду.
Вместо принятия жители островов стали еще более упрямыми, опасаясь, что их продадут, утопив в Ла-Плате. Британцы могли только продолжать переговоры с аргентинцами, хотя им было нечего сказать. По словам их посла в Буэнос-Айресе, «не имелось никакой стратегии, кроме неунывающего оптимизма»[3527].
Тем временем миссис Тэтчер боролась с сильным спадом у себя в стране. Три миллиона человек оказались без работы, банкротство достигло рекордных уровней, а инфляция составляла 15 процентов. В Лондоне, Ливерпуле и Манчестере начались беспорядки.
Во время беспорядков в Токстете дочь бакалейщика произнесла знаменитую фразу: «О, несчастные владельцы магазинов!» Лейбористская оппозиция была настроена резко, обвиняя в самых массовых проявлениях гражданского неповиновения безжалостное применение монетаристской политики «тори». Премьер-министр объясняла беспорядки человеческими пороками и злобой, а ее рейтинг упал на беспрецедентно низкий уровень.
Занятая кризисом внутри страны, Тэтчер преодолела свое нежелание пожертвовать суверенитетом Фолклендских островов. Более того, она создала такое положение, которое, как казалось, способствовало вторжению Аргентины и подтверждало конец Британской империи. Самым важным был план по сокращению оборонительных расходов— «бомба»[3528], которая сильнее всего ударила по Королевскому ВМФ. Министр обороны Джон Нотт убедительно доказывал: сторонники военно-морского флота, способного достигнуть любой точки земного шара, являются жертвами ностальгии по временам империи[3529]. Но он забыл, что остатки империи еще существовали. Когда агрессия Аргентины оказалась неизбежной, ему пришлось искать Фолклендские острова на большом глобусе в своем кабинете.
