Скрывая плохие новости, Леннокс-Бойд рекламировал реальный прогресс в Кении. Улучшенные меры по подавлению восстаний фактически уничтожили «мау-мау». Постепенно лагеря для задержанных закрывались. Все, за исключением черных заключенных, постепенно получали свободу. Офицеры, занимающиеся реабилитацией (например, майор и миссис Брекенридж), добились настоящего успеха в подавлении восстания добротой. Если верить массе неопубликованных писем, которые они получили от задержанных, то Брекенриджи убедили многих кикуйю осудить зло, которое принесли «мау-мау», перейти на сторону хороших граждан. Учитель по имени Сайрус Каруга хвалил майора за его работу в «реформировании самых стойких и сложных заключенных, одним из которых был я… Я очень благодарен вам за битву, которую вы ведете за сценой, чтобы нас могли снова принять дома»[3163].
Лоялисты-кикуйю процветали. В 1957 г. первые африканцы были избраны в Законодательный совет, среди них — Том Мбойя и его давний соперник Огинга Одинга. Последний приводил в негодование белых депутатов, появляясь на собраниях, «заворачиваясь в звериную шкуру, в «пиджаке» из длинных хвостов животных, сандалиях с морскими раковинами, чулках, воротнике и головном уборе с бусинами, с метелкой из коровьего хвоста в руке»[3164].
Одинга с презрением относился к Мбойе, динамичному прагматику, который сам иногда одевался в свободные одежды луо и пояса из козлиной шкуры. Он считал Мбойю «бешеной черной собакой, которая яростно лает и кусает всех на своем пути»[3165]. Баринг тоже оказался враждебно настроенным. Он говорил о Мбойе, как о «подстрекателе»[3166], «бывшем католике с нравственностью обезьяны»[3167].
Но на какое-то время Леннокс-Бойд надеялся убедить таких анти-«мау-мау» (националистов не из кикуйю) поддержать конституцию, основанную на разделе власти между многими расами. Умеренное меньшинство поселенцев, возглавляемых Бланделлом, который тоже считал Мбойю «безжалостным и амбициозным головорезом»[3168], примирилось с таким компромиссом. К 1959 г. чернокожие получили право приобретать землю на Белом нагорье, а в некоторых районах наблюдалось сближение рас. Социальные взаимоотношения стали «гораздо более расслабленными», как писал Кэшмор. «Ведь молодые поселенцы сражались рядом с африканскими лоялистами, привыкли доверять им, и это отношение им понравилось».
Несмотря на глубоко въевшиеся «подозрения и предрассудки», Кэшмор сам был «полностью очарован самым настоящим шармом Мбойи». Однако он отмечал, что старое отношение умирало с трудом. Когда несколько участников предложили пригласить африканцев и индусов в клуб «Меру», то столкнулись с «жестоким противостоянием большинства белых официальных лиц. Похоже, последние опасались, что гости могут начать танцевать с женами официальных лиц».
Более того, когда чрезвычайное положение подходило к концу, ничто не делалось для примирения с черными заключенными. Наоборот, им «угрожали, их пороли и брили, охранники указывали им путь «дополнительными тяжелыми ударами и пинками». Кэшмор считал это прощальное насилие безумием: «Оно должно было сделать ответный выстрел в результате какого-нибудь случая, выходящего за все рамки»[3169].
3 марта 1959 года это пророчество реализовалось в лагере Хола, где одиннадцать заключенных забили до смерти.
Лагерь Хола располагался в жаркой тропической дикой местности, недалеко от побережья. Там было очень много комаров. Это место выбрали для содержания последних черных заключенных. Баринг называл их «политическими головорезами»[3170]. Лондонская «Тайме» сообщила: «Это внутреннее ядро самой крепкой организации «мау-мау», деградировавшие и фанатичные негодяи и убийцы, которых заставляют работать в надежде на спасение и искупление вины посредством суровой дисциплины»[3171].
Предшествовало бойне внезапное введение плана по принуждению самых упрямых и стойких из заключенных к работе. Этот план, который в дальнейшем посчитали незаконным, был придумал старшим тюремным надзирателем Джоном Кованом, считавшим, что принуждение в лагерях «полностью справедливо, как хорошая потасовка в регби»[3172]. Но пытаясь заставить заключенных копать ирригационную канаву в Холе, охранники под командованием неопытного бывшего морского офицера Дж.М. Салливана вышли из-под контроля. Салливан заявлял: смерти вызваны потреблением зараженной воды. После поверхностного расследования Баринг подтвердил эту версию. Однако новое расследование вскоре вскрыло его фальшивость, а заодно показало, что у многих других заключенных имеются серьезные травмы.
Весь эпизод, как сказал лидер лейбористов, «шокировал и привел в смятение цивилизованных граждан по всему миру»[3173]. Негодование усилилось, когда выяснилось, что никому не будет предъявлено обвинение в этом преступлении. И действительно, Ковану вручили медаль Британской империи. Леннокс-Бойд сделал вывод, что Британскую империю можно лучше всего поддержать и сохранить, объявив, что она не станет сдавать власть в Кении в обозримом будущем, но проведет амнистию тем, кто принес зло с обеих сторон. Заодно решили изменить название Хола.
Критики продолжали громко кричать. Самым красноречивым из них оказался Энох Пауэлл, пылкий «тори» и радикал, которого Макмиллан пересадил со стула напротив себя в кабинете, поскольку не смог видеть его дикие, неотрывно смотрящие глаза.
В речи, которая привела Палату общин в невероятное возбуждение, Пауэлл говорил о Холе, как об «огромном управленческом провале». Он утверждал: поскольку Великобритания не взяла на себя ответственность за случившееся, это подорвало ее попытки посадить ответственное правительство на зависимых территориях. «Все правление, все влияние человека на человека основывается на мнении. То, что мы еще можем сделать в Африке, зависит от мнения, которое поддерживается относительно пути, каким действует наша страна и мы, англичане. Мы не можем, мы не смеем пасть в Африке ниже самых высоких стандартов в принятии на себя ответственности»[3174].
Пауэлл, в частности, оправдал Леннокс-Бойда. Это не понравилось тем, кто поздравлял его за речь «обо всем лучшем в британских традициях — вещах, которые будут существовать дольше любой империи»[3175]. Например, леди Вайолет Картер, дочь Эсквита и приятельница Черчилля, выступила с протестом из-за того, что Леннокс-Бойд снова и снова отказывал в общественном расследовании условий в лагерях: «Ведь один только факт, что содержащиеся там заключенные гниют от цинги, требует расследования». Цепь ответственности, как сказала она Пауэллу, «идет прямо наверх»[3176].
Леннокс-Бойд предлагал уйти в отставку. Но в канун всеобщих выборов, когда в отчете Девлина было выдвинуто обвинение в том, что Британия превратила Ньясаленд в полицейское государство, Макмиллан решил оставить всех своих министров. Поэтому министр по делам колоний выразил полную уверенность в Баринге и отмахнулся от фантастических и странных обвинений лейбористов в официальной попытке обелить и скрыть недостатки.
Однако перед своим преемником Леннокс-Бойд оправдал тактику железного кулака, применявшуюся в Кении. Он посоветовал Айану Маклауду, который был назначен после победы «тори» в октябре 1959 г., «применять пушки в живущей племенным строем Африке»[3177]. Маклауд пришел в ужас от этих рекомендаций, как и от убийств в Холе. Он скрупулезно провел перекрестный допрос Бланделла об этом. Министр видел острые муки совести у своих соотечественников, значительная часть которых теперь была убеждена: империализм обязательно включает нарушение прав человека. Люди думали, что «лучше ускорить предоставление независимости колониальным народам, чем нести ответственность за такие ужасающие события, как случившееся в лагере Хола»[3178].
