Британские чиновники, готовые к внезапному отъезду, утратили последние остатки власти. Как писал один из них, «гражданская администрация была к этому времени полностью парализована, и я знал, что бессмысленно пытаться ее восстановить от имени умирающего британского владычества»[2374]. Как позднее сказал Исмей, «песок высыпался из куклы час за часом»[2375].
Маунтбаттен потратил много времени на церемониальные аспекты передачи власти, хотя его подчиненные сосредоточились на сложностях раздела активов (грубо говоря, в пропорции четыре к одному) между Индией и Пакистаном. Требовалось разделить все — от подвижных составов на железных дорогах до книг в библиотеках, от оружия в арсеналах до мебели в офисах, от слитков в сейфах до сумасшедших в сумасшедших домах. Армия, военно-морской флот и военно-воздушные силы также разделялись. Княжества приходилось заставлять угрозами или убеждениями согласиться на привилегированные условия в одной или другой стране.
И снова Маунтбаттен продемонстрировал свою силу убеждения, аннулируя с королевской небрежностью обязательства перед феодальным порядком, который являлся британской «последней надеждой в Индии»[2376] после восстания сипаев. Как сказал один чиновник индийской гражданской службы, наместник короля побуждал князей «подписать то, что оказалось их собственными смертными приговорами, заверяя, будто это даст им лучший шанс на выживание»[2377]. Он провалился в Хайдарабаде (который Индия захватила в 1948 г.) и Кашмире, чей индуистский правитель вскоре забрал своих (по большей части, мусульманских) подданных в Индию. Это место является ареной ожесточенного конфликта до сегодняшнего дня.
Маунтбаттена очень обидел отказ Джинны позволить ему стать генерал-губернатором Пакистана (чтобы это соответствовало посту, который он станет занимать в свободной Индии). Как кажется, вице-король внес тайный личный вклад в разлад. В ответ на беспокойство Неру, Маунтбаттен, очевидно, надавил на сэра Сирила Радклиффа и его приграничную комиссию, чтобы она передала Индии ключевые регионы с мусульманским большинством в Пенджабе — в частности район, Ферозепура и Гурдаспура, который является коридором в Кашмир.
Опасаясь бойкота празднования независимости, часа его славы, Маунтбаттен откладывал объявление частностей железной хирургии Радклиффа до следующего дня.
Инаугурация Пакистана стала поразительно тихим событием. Вокруг новой столицы, Карачи, шумного и быстро растущего города между пустыней и океаном, разрослась экзема из временных жилищ, хижин с красными крышами, лачуг песочного цвета и белых шатров. В воздухе витало напряжение, поскольку, как сообщалось, сикхи планировали убить Джинну (возможно, во время продвижения процессии). Лидер должен был ехать вместе с вице-королем в открытой машине. Но никакие бомбы не бросали, а церемонии были неудавшимся развлечением, их приняли с «всеобщей апатией»[2378].
Маунтбаттен все еще считал Джинну, который теперь страшно похудел, так как умирал от рака, «случаем психопатии»[2379]. Более того, последний вице-король жаловался, что ему требуется присутствовать на приеме, где будут присутствовать 1 500 ведущих граждан Пакистана, «включая несколько людей очень странного вида, заросших волосами».
В отличие от этого, празднования в Дели стали для него «самым памятным и вдохновляющим днем моей жизни»[2380]. С импровизированной высокопарностью, которая была для него так естественна, Неру начал читать по радио свое знаменитое заявление: «Много лет назад мы встретили свою судьбу, а теперь наступает время, когда мы выполним обязательства — не полностью и не в полной мере, но в очень существенной степени. Когда пробьет полночь, пока мир спит, Индия проснется к жизни и свободе. Наступает момент, который редко приходит в истории, когда мы уходим от старого к новому, когда заканчивается эпоха, когда душа нации, долго подавлявшаяся, находит выход»[2381].
Когда наступил День независимости, «радость Индии была просто безумной»[2382].
Множество людей потоком продвигалось в столицу из провинции, деревья и трава позеленели после раннего дождя, принесенного муссонами. Люди шли пешком, ехали на велосипедах, ослах или грузовиках, на готовых развалиться и трещащих легких двуколках и скрипящих повозках, в которые были впряжены волы. Повозки были окрашены в шафрановый, белый и зеленый цвета. Некоторые смеялись, другие плакали, третьи наполняли воздух криками «Джай Хинд!»
Мусульмане, сикхи и индуисты обнимались среди проявлений «сильного энтузиазма общественности»[2383]. Приветствовали и самих британцев — как говорили, наконец-то они покорили Индию. В Зале торжеств в резиденции вице-короля Маунтабаттен сидел на троне вместе с женой, на которой было серебристое платье из ламе, длинные белые перчатки и диадема.
Сам Маунтбаттен был в белой адмиральской форме, на которой блестели медали и знаки отличия, она украшалась лентой и шпагой. Он участвовал в церемонии с «максимальной помпой»[2384]. Вице-король сам все спланировал. Он принял клятву как генерал-губернатор, потом принял присягу у Неру, который был в белых бриджах для верховой езды и пилотке по типу той, что носил Ганди. Присягнули и министры Неру. Все это происходило перед пятьюстами лидерами новой Индии.
Затем Маунтбаттен с супругой поехали по Дели в черно-золотой карете, которая изготовлялась для празднования коронации Георга V. В нее были впряжены шесть гнедых коней. Их сопровождали телохранители в синих и золотистых тюрбанах, белой форме, отделанной красным, в высоких черных сапогах. Только такая блестящая кавалькада с горнами, знаменами и копьями могла пробиться сквозь шумную и возбужденную толпу, водоворот шума и цвета. Но все же массы людей едва не раздавили группу генерал-губернатора во время кульминации праздника. Это была церемония поднятия флага у Индийских ворот, которая происходила среди «сцен самого фантастического проявления радости»[2385]. Здесь разворачивался триколор нового доминиона с колесом космического порядка императора Ашоки с двадцатью четырьмя спицами в центре (его предпочли прялке Ганди). Одновременно в другом конце Раджпата, среди черных туч, нависших над зданиями секретариата, появилась радуга. Казалось, что она повторяет оттенки индийского флага, подобно какому-то показному спецэффекту, созданному в Голливуде. Но как заметил пресс-атташе Маунтбаттена, «потребовался бы человек, обладающий железным скептицизмом, чтобы на него не произвело впечатление подобное предзнаменование в такой момент»[2386].
Для индусов небесная арка символизировала благословение свободы, для британцев, которые хотели, чтобы смерть господства поглотилась победой, она означала выполнение соглашения. Судя по мифу, который создавался уже в то время, уход Британии из Индии не был признаком национальной слабости, а в еще меньшей степени он стал предзнаменованием краха империи. Это был триумф искусного управления государственными делами, логическое завершение процесса опеки и обучения и, как предсказывал Маколей в 1833 г., день самой большой гордости для английской истории.
В этой фабрикации имелся элемент правды. Конец империи был в своем начале, и британцы часто говорили, что их цель -колониальное самоуправление. Но миф разработали для сокрытия фатального ущерба, который нанесла война Британии, ее положению великой державы. Целью было скрыть подавляющую силу индийского национализма, перспективу административного провала на Индостане, уменьшающиеся доходы и сломленное желание Великобритании занимать место великих моголов.
