За ночь вторжение превратилось в осаду. Гамильтона переправили на восток Средиземноморья на судне под названием корабль его величества «Форсайт», он приготовился к турецкой охоте, переделанной версии колониального конфликта. Вместо этого получилось карманное издание позиционной войны во Фландрии.
В первую неделю АНЗАК понес 8 100 потерь, 2 300 человек было убито. Когда яростная борьба за позицию пошла на спад, молодые солдаты, которые ожидали, что война будет напоминать игру в регби, выучили мрачные правила войны на истощение. Их, словно душем, поливало шрапнелью, которая приземлялось «так густо, как изюм в пудинге»[1592]. Над ними разлетались фугасные снаряды, причем вой был таким настойчивым, что кукушки в ответ на него изменили свое пение.
По солдатам АНЗАК стреляли снайперы, их истощали, ослабляли, подрывали, изматывали, к ним незаметно подкрадывались по траншеям. Пули летели так густо, что оголяли кусты, мины превращали окопы в кладбища. Внезапная смерть в таком масштабе казалась еще более несообразной и неуместной среди фантастической и причудливой красоты полуострова Галлиполи. Там парили облака ярко окрашенных бабочек, пели жаворонки, пахло диким тимьяном, ковры из фуксий покрывали землю, из сапфирового моря поднимались скалы стального серого цвета, словно левиафаны. Можно было наблюдать золотые рассветы над полями Трои, малиновые закаты над островом Самотраки с покрытыми снегом вершинами.
Во время боев произошли совершенно жуткие вещи. После прямого попадания по землянке дантиста весь склон одной горы был усыпан искусственными зубами. Один труп стоял, прислонившись к скале на берегу, который защищал АНЗАК. Он так обманул снайперов, что они окружили его голову «серебристым нимбом из свинца»[1593].
Пляж постоянно служил мишенью. Он был узким, как полоса для крикета, и так набит мулами, людьми, амуницией и припасами, что напоминал «гигантское кораблекрушение»[1594]. Бивуаки стояли неровными рядами на скалах. Но эти «индивидуальные бомбоубежища» давали скорее психологическую защиту. Зачастую они превращались в преждевременные могилы.
Австралийцы, даже в большей степени, чем новозеландцы, были деморализованы грязью и монотонностью жизни в траншеях. Они ненавидели грязь, вшей и червей, которые плодились из-за множества трупов. Солдаты жаловались на жажду, которую утоляли «чаем из мух», на голод, который утоляло «жаркое из мух»[1595]. В результате получались проблемы с желудком, которые иногда называли «галлипольским галопом». Людей душила вонь смерти, которая была почти ощутимой, как сказал Комптон Макензи, и «холодной и влажной на ощупь, как мембрана крыла летучей мыши»[1596].
Было много случаев дезертирства, нанесения увечий самим себе, «трусости и предательства». Сам Чарльз Бин в частной беседе признавал: «В нашем подразделении больше негодяев и подлецов, чем других»[1597]. По мнению одного британского полковника, Джорджа Напьера Джонстона, чей неопубликованный дневник недавно всплыл, у всех солдат АНЗАК отсутствовала стойкость и выносливость. Он объяснял это изобилием, хорошей жизнью и расовым вырождением. «Новозеландцы и австралийцы плохо держатся. Они заболевают сотнями, что во многом объясняется желанием сбежать. Я считаю, что это характерно для прибывших с заморских территорий войск. Когда шоу только начиналось и им требовалось оправдать все то хвастовство, которым они прославились, солдаты АНЗАК показали себя хорошо. Но требуются гораздо более стойкие и выносливые люди, чтобы месяц за месяцем держаться на одной и той же еде, жить в траншеях в жару, в пыли, с мухами, дизентерией и диареей. Но это нужно делать: именно в этом одна раса показывает свое превосходство над другими».
Дневник Джонстона полон подобных порицаний и осуждений. Он ругал «отсутствие дисциплины, расточительные привычки и плохое поведение» солдат АНЗАК. Полковник приходил в ужас оттого, что они обыскивали мертвых товарищей и забирали у них деньги и другие ценности. «Австралийцы — самые большие преступники в этом плане. Они очень бесчувственные». Несмотря на все это, он считал служащих АНЗАК лучшими солдатами, которые имеются у союзников: «Их«будет очень сложно победить при прямом нападении, и они обладают несравненным мужеством подогнем»[1598].
Солдаты ежедневно демонстрировали это на пляже, где стоял их корпус. Там было установлено правило: «Никто не должен обращать внимание на стрельбу, даже поворачивать голову». Правда, разрешалось делать паузу, когда большой снаряд приземлялся, при этом называть его ублюдком.
Один британский офицер с Западного фронта считал: такое пренебрежение к потоку шрапнели было абсолютными сумасшествием. Но, по словам Чарльза Бина, австралийцы, которые пропорционально общему количеству потеряли больше людей, чем какой-либо другой контингент союзников, считали подобное отношение «естественным выражением уважения человека к самому себе»[1599].
Таким же был и самый знаменитый подвиг АНЗАК: солдаты купались среди летящего металла и гниющей плоти. Море было заполнено дохлыми мулами, которые плавали на спинах, а их ноги иногда принимали за перископы подводных лодок. Инстинктивное взаимопонимание и симпатии людей способствовали непочтительности представителей Антиподов даже по отношению к Бердвуду. «Пригнись, старый дурак», — закричал один солдат, когда над водой засвистел снаряд[1600]. Глядя на огромный живот генерала, еще один воскликнул: «О, дорогой друг, с которым мы давали клятву кровью, ты на самом деле побывал среди бисквитов»[1601].
Подобная фамильярность вызвала бы «апоплексический удар в Олдершоте»[1602]. Но Бердвуд воспринимал это в порядке вещей, пытаясь установить хороший контакт, заискивал и подлизывался к представителям АНЗАК, надеясь сформировать из них отдельную армию, которой он сам будет командовать. Генерал, что суровая армейская дисциплина может помешать личной инициативе отдельных людей и взаимопомощи, которая давала такие выдающиеся результаты на поле брани.
Крики «бис» часто повторялись, поскольку Гамильтон, который хотел оправдать свои оптимистичные коммюнике, пытался найти выход из тупика на нескольких плацдармах союзников, выбитых с флангов и оконечности полуострова Галлиполи. Например, британцы зацепились на мысе Геллес жуткой ценой — трупы покрывали берег, как выброшенный на берег косяк рыбы, а в пятидесяти ярдах от берега море было покрыто красными пятнами крови. Здесь 8 марта 1915 г. австралийским войскам приказали провести фронтальную атаку на турецкие траншеи. Один британский майор описывал их атаку с риторическим вдохновением, — которое в конце концов разрушила Первая Мировая война: «Вражеский обстрел перешел на них и сконцентрировался. Это был ад. С ревом строчили пулеметы, изрыгали языки пламени, рвали на части, хороня людей заживо. Их потрошили, внутренности вываливать наружу. Одежда загоралась, плоть шипела и обгорала до того, как горящую одежду успевали сорвать или затоптать огонь. Но что из того? Да ничего! Они походили на дьяволов из ада, только больше и горячее. Ничто не могло их остановить. Они были как дома в этом адском огне, и они ласкали его в ответ, когда он лизал и ласкал их. Они смеялись над ним, они пели на протяжении всего этого времени. Их мужество было титаническим. Они были не людьми, а богами, приведенными в ярость демонами. Мы видели, как они падали десятками. Но что из того? Ни на одну секунду огромная линия не дрогнула и не сломалась»[1603].
