– Подрастать, наверное, – подхватила Ханна.

– Да, возможно, – согласился Дэвид, и в его голосе прозвучали рассеянные нотки, когда он продолжил: – И где-то там искать свое счастье. Я всегда верил, что оно где-то существует – это самое счастье, — и просто ждет, когда его найдешь и поднимешь; и это соображение снова возвращает меня к вам. Казалось бы, я знаю о вас все, но не совсем. Ваши родители еще живы?

– Ну, моя мама умерла.

– Сочувствую.

– О, не стоит. Мы никогда особо не любили друг друга, а после бегства Джейни с ее уличным торговцем мне пришлось оставить школу. В любом случае мне уже было почти семнадцать. Я сделалась неоплачиваемой прислугой в родительском доме, и приходилось крутиться целыми днями, пока мне не разрешили по вечерам посещать секретарские курсы. А после смерти матери мой статус повысился до неоплачиваемой экономки. Так я и вела домашнее хозяйство до тех пор, пока мой дорогой папа́ – сейчас меня разбирает смех, а тогда у нас не было отца и матери, только папа́ и маман, и никак иначе по настоянию маман – не сделал доброе дело и не привел мне мачеху. Причем с того момента, как умерла моя родная мать, прошло не так уж много времени. После этого я собралась, переехала к Джейни и устроилась работать временным секретарем. Потом встретила Хамфри и, когда он предложил мне выйти за него замуж, почувствовала себя самой счастливой девушкой на свете. Он уже имел собственный дом, и совместная жизнь обещала самые радужные перспективы...

Ханна замолчала. Дэвид не торопил ее, и наконец она заговорила снова:

– Должно быть, в то время я действительно была сущим ребенком. Очень благодарна всем, кто проявил ко мне доброту. И всегда буду признательна Джейни и Эдди.

– Что произошло с вашим отцом и его новой женой? Вы сейчас с ними видитесь? – спросил Дэвид.

– Нет. Они живут в Йорке, и встречаться с кем-либо из них я не имею ни малейшего желания. - Ханна встрепенулась: – Что ж, события своей жизни размером с почтовую марку я вам изложила, можно ли просить вас о том же? Конечно, я уже знаю, что вы занимаетесь книготорговлей и дружите с мистером Джиллименом, а еще у вас имеются друзья вроде Микки Макклина.

Она улыбнулась, и Крейвентон вместе с ней.

– Да, Микки Макклин – мой друг, – подтвердил он, – но помимо него у меня имеются и другие друзья, по крайней мере один, который для меня и отец, и мать, и нянька в одном лице. Вы непременно должны познакомиться с Питером. А знаете, вот что я предложу. – Дэвид глянул на часы. – Сейчас только четыре. Сегодня суббота, все кафе переполнены, а театры еще не открылись, и не знаю, как насчет вас, но с меня достопримечательностей на ближайшее время хватит. Не желаете ли познакомиться с моим другом Питером и посмотреть, где и как я обитаю?

На мгновение Ханна задумалась, потом уточнила:

– Без подвоха?

Дэвид коротко хмыкнул и доверительно наклонился к ней.

– Без подвоха. Уж поверьте, никакого подвоха. Согласны?

– Согласна!

* * *

Они сели на автобус, идущий до Оксфорд-Стрит.

– Я живу совсем недалеко от того места, куда вы приходили позавчера утром, – сказал Дэвид. – Джилли первоначально использовал это помещение в качестве одного из складов, что было неразумно, поскольку это очень неплохая маленькая квартирка, хотя кому-то может показаться и большой, зависит от точки зрения.

Проходя по Джейсон-гарденс, Дэвид махнул рукой вдоль улицы и спросил:

– Не ожидали снова оказаться здесь так скоро, правда?

– Правда, не ожидала.

По Джейсон-гарденс они шли не больше трех-четырех минут, затем Крейвентон свернул на короткую улочку, в конце которой возвышалось здание, похожее на фабрику. Чем и оказалось.

– Это одежная фабрика, – пояснил Дэвид, – откуда увольняют в считанные секунды. Вот эти четыре строения – собственность Джилли, и все сдаются, равно как и моя квартира.

Он повернул в огороженный металлическим забором дворик у ближайшего дома. Справа располагалась лестница в подвал, а три ступени впереди вели к парадному входу. Дэвид вставил ключ в замок. Отворив дверь, он развернулся, протянул спутнице руку и провел ее внутрь. Ханну удивило, что, перешагнув порог, она сразу оказалась в большой комнате. Крейвентон слегка подтолкнул гостью вперед. В дальнем конце помещения открылась дверь и появился мужчина с белыми волосами, который помолчал мгновение, а потом сказал:

– Вы вернулись, сэр. Добрый день, мадам.

– Это миссис Дрейтон, Питер.

– Как поживаете, мистер Питер?

Дэвид засмеялся:

– Не мистер Питер, а просто Питер. Если хотите соблюсти щепетильность, можете называть его мистер Миллер, но уверен, что Питеру понравится, если вы обойдетесь без китайских церемоний, верно, Питер?

– Да, сэр. Конечно. – Питер внимательно посмотрел на гостью, потом обернулся к Дэвиду и спросил: – Подать чаю, сэр?

– Да, Питер, спасибо. За этим мы и пришли.

Седоволосый, улыбнувшись, оставил их одних, и Ханна, оглядевшись, воскликнула:

– Какая замечательная комната!

– Да, вам нравится? А представьте ее загроможденной почти до потолка кипами всевозможных книг разных размеров. Но в то время здесь было три комнаты, а не одна как сейчас. Я снес перегородки. Всего на этом этаже располагалось пять помещений: крохотные кухня и спальня, столовая, маленькая гостиная и большая гостиная. Ну так вот, столовая и две гостиные превратились в то, что вы видите.

Ханна осматривалась вокруг, переводя взгляд с одного цветового пятна на другое. Прежде ей и в голову не приходило, что двери в комнате можно выкрасить в ярко-желтый цвет. Стены были приглушенно-серыми, старинная мебель очень напоминала обстановку в гостиной миссис Джиллимен. А на стене между, как предположила Ханна, кухней и спальней, кто-то нарисовал огромную птицу. Заметив, что гостья заинтересовалась изображением, Дэвид спросил:

– Вам нравится? Это розовая крачка. Ее полет очень впечатляет.

Ханна подошла ближе к рисунку, уточняя:

– Она на самом деле нарисована прямо на стене?

– О да. Да. Местами весьма неаккуратно, как можете заметить, если присмотритесь повнимательней.

Что-то в тоне собеседника заставило Ханну повернуться к нему и поинтересоваться:

– Вы… это вы рисовали?

– Имел честь, мадам. Скрытый талант, проявившийся в мои школьные годы. Так никогда и не развился. Слабенький, видно, был талантишко, как мне кажется, да и мой преподаватель по художественному мастерству часто говорил: «Не переживай, Крейвентон, ты всегда сможешь заняться оклейкой стен своими рисунками. На плаву продержишься!»

– Как жестоко! – неуверенно улыбнулась Ханна.

Дэвид, глядя на нее, сказал:

– Да, жестоко. Я пришел к выводу, что карьеру учителя может выбрать только человек, склонный к садизму. Ну, по крайней мере большинство преподавателей именно таковы. Вот потому-то я и оставил эту сферу деятельности. Не смог достигнуть планки настоящего садиста.

– Вы были учителем?

– За мои грехи был какое-то время. Но обо всем этом я расскажу вам позже. Проходите же и садитесь.

Ханна проигнорировала приглашение.

– Это ваша идея… я имею в виду цветовую гамму и меблировку? – поинтересовалась она.

– И снова вынужден признаться: да, моя.

– Что ж, могу вас заверить, что ваш учитель понятия не имел, о чем говорил. Я убеждена, что подбирать цвета невероятно сложно. Например, – Ханна махнула на длинные бледно-розовые занавеси с волнами ламбрекенов, которыми были драпированы два больших окна, расположенные в дальнем конце комнаты,  – я бы подумала, что такой цвет вкупе с желтыми дверями, зеленым ковром и черными пледами будет выглядеть кричаще. Даже не беря в расчет, – сейчас она указывала на длинный диван «честерфилд», – вот эту обивку… не уверена, как правильно назвать, оттенка легкого загара?

– Правильное название, мадам, светло-коричневая.

– Значит, светло-коричневая, – со смешком повторила Ханна. – Но при всем разнообразии цветов, – продолжила она, – эта комната необыкновенно красива. Гостиная миссис Джиллимен показалась мне, как бы выразиться поточнее… восхитительной, очаровательной, стильной. И я вовсе не ожидала увидеть снова что-то, вызывающее подобные чувства, но в совершенно ином роде. Могу предложить только определение «бодрящая».