Честный взгляд мальчика, похоже, лишь разъярил верзилу. Лицо того налилось зловещим румянцем.

— У тебя наглые глаза, Джон Барр. Я буду следить за тобой. Уж я тебя пообломаю, коли придется, Джон… Барр.

Он выпустил ухо мальчика и подтолкнул его в спину. Тот так быстро полез по лестнице, что оступился, чуть не упал и неуклюже спрыгнул на дно суденышка, отчего оно заходило ходуном.

Там уже сидело с дюжину рекрутов, шесть военных моряков с мушкетами наготове и восемь моряков на веслах. Руки у моряков были сильными и мускулистыми, длинные волосы заплетены в спускающиеся по спине косички.

— Поосторожнее, сухопутная крыса! — весело крикнул один из них Джону. — Еще отправишь нас всех к морскому дьяволу! Садись возле меня и не ерзай.

Похоже, он заметил, как печально и несчастно лицо мальчугана.

— Эй, не вешай носа! Ты плывешь на «Бесстрашный»! Гордость самого Нельсона упокой Господь его душу. Мы сражались при Трафальгаре[1], да-да, с самой «Викторией». Лучше «Бесстрашного» во всем флоте корабля не сыщешь, верно, парни?

— Верно, кабы тебя на борту не было! — отозвался другой моряк. Остальные так и покатились со смеху.

Прижимая к себе узелок с вещами, Джон всё глядел наверх, на нависающий над ними борт приемного корабля, надеясь напоследок еще хоть раз увидеть отца. Но вместо этого увидел нечто такое, что его сердце болезненно сжалось.

Мистер Крич был всё еще на корабле. И теперь разговаривал с тем самым верзилой, что так больно выкручивал ухо Джону. Головы их почти соприкасались, словно верзила и эдинбургский проныра обсуждали что-то очень секретное. И словно они давно и хорошо знали друг друга.

— А кто это там наверху? — спросил Джон моряка, сидевшего рядом с ним. — Тот, с пронзительными голубыми глазами?

Моряк смачно выплюнул в воду струю табачной жвачки.

— Мистер Хиггинс, вот кто. И ежели хочешь послушать мой совет, держись от него подальше. Помощник боцмана. Коли кого невзлюбит, тому несдобровать.

Мистер Хиггинс уже и сам спускался в шлюпку. Моряки почтительно подождали, пока он не занял своего места на борту, откуда мог озирать всех, включая и новых членов экипажа «Бесстрашного». Потом гребцы дружно оттолкнулись веслами от приемного корабля.

Джон позабыл обо всем и обо всех. Он глядел наверх, на палубу, где наконец появилось лицо Патрика.

«До свидания, отец, — повторял мальчик про себя. — До свидания, до свидания».

Гребцы налегли на весла. Полоска воды меж шлюпкой и большим кораблем увеличивалась с пугающей скоростью. Джон не сводил глаз с отца, пока мог еще различать его лицо в общей массе остальных моряков, а потом отвернулся и стал глядеть в море, чтобы никто не увидел стоящие у него в глазах слезы.

Шлюпка приближалась к огромному кораблю. Глядя в сторону, Джон из последних сил удерживал рвущиеся наружу слезы. Он почти обезумел от горя и страха. Колышущееся под дном шлюпки море, высокий грозный борт линейного корабля словно явились из ночных кошмаров. Но он знал: всё это на самом деле. Знал: новая реальность готова уже поглотить его, а всё знакомое и привычное будет безжалостно отнято, отброшено прочь.

Когда шлюпка глухо ударилась о деревянный борт «Бесстрашного», добродушный моряк рядом с мальчиком подтолкнул своего маленького соседа в бок:

— Выше нос, дружище! Давай-ка совладай со слезным приливом и надрай щеки как следует. Ты ведь не хочешь, чтобы тебя там все увидели с такой кислой рожей? Недаром ведь говорится, первое впечатление дорогого стоит. Давай выбрось хандру за борт, покуда мистер Хиггинс Кислорожий не взялся за трость, — вот мой тебе совет.

Джон уловил только половину этой короткой речи, но общий смысл ее был вполне ясен, а дружеская улыбка моряка хоть немного подбодрила совсем приунывшего мальчугана. Он выпрямился, сглотнул подступавшие к горлу слезы, вытер рукавом лицо и скривил губы в некотором подобии улыбки. Этот человек прав. Подняться на борт зареванным мальчишкой было бы полной катастрофой.

Джон набрал в грудь побольше воздуха, ухватился за канат и полез вверх по лестнице из веревок и планок так быстро, как только мог. Не успев опомниться, он уже стоял на палубе под низким навесом и в полном смятении таращился на дикий разгул вокруг.

Первым, что поразило мальчика, был дикий шум. Крики, визг, взрывы пронзительного пьяного хохота, грохот катящихся по деревянным доскам бочонков, стук где-то внизу, в трюме, хриплые возгласы какой-то здоровенной яркой птицы, даже мычание коровы — всё это сливалось в чудовищную какофонию. Перекрывая всё это, раздались внезапный звон колокола, громкий сигнал свистка и передаваемые по цепочке приказы: «Наверху! Сушить паруса!»

В открытые пушечные порты, что тянулись по обеим сторонам батарейной палубы, проникало совсем немного света, да и тот почти полностью загораживали массивные стволы орудий, длинных черных пушек, покоящихся на снабженных колесами тяжелых лафетах. Однако не вид этих грозных орудий заставил Джона застыть столбом, разинув рот и вытаращив глаза, а присутствие на корабле женщин. Их были десятки и десятки — низкие и высокие, толстушки и худышки, красотки и простушки, но все разряженные в яркие дешевые платья с глубоким вырезом. Это их пронзительные голоса слышал Джон, это их каблуки стучали по палубе, когда девицы отплясывали и скакали с моряками, многие из которых уже напились в стельку. Ни в одном из кошмаров минувшей тревожной ночи мальчику не могло привидеться ничего подобного. В полном ужасе он увидел, как одна из женщин задирает юбку. Щеки Джона залил горячий румянец, и мальчик торопливо отвернулся.

— Да что с тобой, парень? Посторонись, не то получишь пробоину в борту, — раздался хриплый голос у него за спиной, и, обернувшись, Джон увидел высоченного моряка, согнувшегося под тяжестью закинутого на спину огромного сундука. Мальчик поспешно шарахнулся в сторону, пропуская его, и здорово ударился при этом о деревянную перегородку.

— Посторонись, посторонись! — кричал гигант, пробиваясь сквозь колышущуюся массу девиц и моряков. — Капитанский багаж! Посторонись!

На борт тем временем поднялись остальные рекруты. Навстречу им вышел сержант. Охранявшие их военные моряки, завидев начальство, выстроились по стойке «смирно». В длиннополых красных мундирах и щегольских черных шляпах они выделялись среди царящего вокруг беспорядка, точно раскаленные докрасна кочерги в зарослях терновника.

— Ты… Джон Барр, — прогремел голос, которого мальчик уже начал бояться. Резко развернувшись, Джон увидел в пугающей близости от себя мистера Хиггинса. — Кто отдал тебе приказ первым подниматься на борт? Кто тебе велел высовываться? Какая наглость! Я тебе покажу!

При этих словах он со всех сил ударил Джона по плечам короткой и толстой тростью из ротанга. Мальчик закусил губу, стараясь не выдать, как ему больно.

— Мистер Хиггинс! Мистер Хиггинс! — Мальчик немногим повыше и постарше Джона, с кудрявыми светлыми волосами и конопатым носом, пробирался к ним через толпу. — Мистер Эрскин выражает свое почтение и спрашивает, не приведете ли вы новых рекрутов на сортировку. — Мальчик опасливо покосился на помощника боцмана и торопливо добавил: — Сэр.

Он повернулся к Джону, несколько мгновений с нескрываемым любопытством его разглядывал, а потом подмигнул. Джон успел только улыбнуться в ответ, но заметил, что моряки уже прорезали себе путь через толпу, а новобранцы угрюмо волочились за ними.

Пристроившись рядом с Джоном, юнга-посыльный вместе с ним перелезал через мотки канатов и стеллажи с пушечными ядрами, взбирался по трапам и огибал грузчиков, согнувшихся под тяжестью корзин и ящиков.

— Меня зовут Том Тодд, — представился он на ходу.

— А я Джон. Джон Барр.

— Выходит, шотландец, навроде меня?

— Ну разумеется, шотландец! А кто же еще?