—

Где они? — внезапно для себя заорал Климов и тотчас отскочил к противоположной стене. — Глуши ментов,

братухи!

— Он взъярился. Выдернул из-под убитого бандита автомат и полоснул огнем потемки. — Бей лягавых!

Выкрикнул и отступил назад.

Нарочно начал пятиться, стреляя.

—

Глохни, кореш.

Климов обернулся.

Эту рожу можно было назвать зверской, но обижать какого-нибудь зверя не хотелось.

—

Фу! — он демонстративно отер пот со лба и радостно осклабился. — Всех морганули?

—

Вроде, — просипел названный «кореш» и приставил автомат к затылку Климова. — Кликуха и пароль? Да поживее.

—

Падлы! — вместо всякого ответа выругался Климов. — Оперсосы! «Чистого» смарали, Чифаря, братана Гойду! — он скривился, пустил слюни, загундосил, мелко и припадочно трясясь. — Да я за «Чистого»! да я… — он уже бился, — всех вас, суки… — Кровь текла по шее, неприятно липла, и у Климова невольно голова валилась на плечо, пережимала рану.

—

Ненавижу!

Он пару раз ударился о землю лбом и выстрелил ногами в пах своему «корешу». Спружинил на руках, перевернулся и ударил.

Отбил ствол автомата вбок, провел захват и оказался сверху.

Через мгновение он вытер нож о куртку.

Федор кусал воздух, задыхался, ничего уже не видел. Взвалив на себя, Климов оттащил его в бомбоубежище и громко крикнул:

—

Медик! Кто здесь медик? Врач или сестра?

Передав на руки доктору Федора и объяснив, что «неизвестные бандиты обезврежены», Климов склонился над Петром, которого уже перевязали. Он сидел у стены, вернее, полулежал, упираясь в нее затылком, и смотрел усталыми глазами.

—

Все путем, — поспешил он успокоить Климова, когда тот взял его за руку: проверить пульс. — Кость не задета. Не волнуйся.

—

Куда тебя?

—

В плечо и в ногу.

—

В голень?

—

Нет, в бедро, — Петр попытался сесть повыше и поморщился. — А что там с Федором?

—

Думаю: плохо, — сочувственно вздохнул Климов и глянул на часы. Время бежало. — Две автоматных очереди в спину.

—

Сволота, — процедил Петр, и судорога искривила его губы. — Если бы не Федька… — левая рука его, упирающаяся в пол, была спокойна, а пальцы правой, висевшей на перевязи, слегка подрагивали. — Не было бы меня, Юр, уже в живых…

—

Взяли на мушку?

Петр усмехнулся.

—

Сели на уши.

—

И как же ты стряхнул их?

—

Федор выручил. Крошил их, как капусту. Ну, я и охамел: пошел рубиться. Врезал первому под дых — он и винтом на каблуках. Второму зубы вылущил прикладом.

—

А третий? — спросил Климов, понимая, что свалить Петра двоим не удалось бы.

—

Ушел… аллюром на карачках, — совершенно равнодушно сказал Петр.

—

И я обязан Федору по гроб, — признался Климов. — Только бы он выжил.

Петр уперся лопатками в стену, тихо застонал и вытянул простреленную ногу.

—

Взрыватель у тебя?

—

В кармане.

—

Тогда, дуй. Освобождайся от него и возвращайся.

—

Хочу найти их центр тяжести, — имея в виду террористов, сказал Климов. — Слишком много они взяли на себя. А так бывает, если есть поддержка.

—

Там? — Петр поднял глаза и посмотрел на потолок.

—

Не исключаю, — вздохнул Климов.

Обыскав убитых, он отобрал для себя еще один

«

Макаров»

,

набрал патронов, снова приковал себя к очухавшемуся «Медику» и, наказав Петру закрыться в штольне, двинулся в туннель.

Фонарь дал нести «Медику».

Свернув в узкий вентиляционный ход, который уводил их от газгольдеров, Климов протянул «Медику» его японский телефон.

—

Свяжись с Зиновием и говори с ним всю дорогу. Взрыватель у меня.

Глаза у «Медика» стали большими, глупыми и ясными. Рот приоткрылся.

—

Выбрось. Выбрось его где-нибудь. Зачем он нам?

—

Гарантия успеха, — сказал Климов и крепко обнял «Медика». — Включай.

—

Это конец, — промямлил «Медик». — Он поймет.

—

Не должен, — обещающе подбодрил его Климов. — Все ведь хорошо. «Могильщик» мертв, «Шило» убит, в городе тихо, все заложники сидят в бомбоубежище, а три десятка постовых их охраняют, ждут от тебя приказов.

«Медик» понял, что сейчас расстанется со своей жизнью и тотчас стал докладывать Зиновию о «проведенной акции».

—

«Могильщик» убил «Чистого» и Слакогуза. Предпринял вместе с «Шило» штурм рудника. Оба убиты. Их тела разорваны гранатой. В остальном — все тихо.

—

Еще потери есть? — поинтересовался Зиновий, и «Медик» поспешил признать, что «есть». — Четыре человека.

—

Мало, — неожиданно сказал Зиновий. — Думай, как избавиться от лишних. В принципе, ни «Чистый», ни его блатная шваль нам не нужны. Они загон нам обеспечили, свою игру сыграли, нужно избавляться.

—

Контора крутит?

—

Еще вертят… вола за хвост, — сказал Зиновий, и Климов толкнул «Медика»:

—

Пошли.

Пройдя метров пятьсот, они свернули резко вправо и протиснулись в довольно узкую трубу тайного лаза. Если

Климов ничего не перепутал, изучая схему-карту горных разработок, «Медик» повел правильно. Это был один из тех вентиляционных ходов, который выводил наверх, за Ястребиный Коготь, на противоположную сторону горного хребта. Если идти поверху и преодолевать скалы, времени уйдет не менее двенадцати часов, а то и больше.

«Больше, куда больше, — прикинув в уме расстояние до вертолетной площадки, определил Климов и разомкнул наручник: дальше нужно было лезть по-одному. — А так дойдем часа за два».

Он снова глянул на светящиеся стрелки циферблата и засек время: без четверти три. До истечения срока ультиматума осталось пять часов.

—

Свяжись с кем-нибудь из постовых, — сказал он в спину «Медику», — и прикажи собраться всем в

«дробильне».

Скажи, что в руднике все заминировано, заложников больше расстреливать не стоит, все они и так взлетят на воздух, если что, в общем, придумай.

«Медик» четко выполнил приказ, пообещав собравшимся в

«дробильне»

четыре крупных вертолета.

—

Абвер согласился, и контора подписала, — обрадовал он главаря оставшихся бандитов. — Все будет о'кей!

«Естественно», — подумал Климов и похлопал «Медика» в знак одобрения. Его втягивали в интригу, в клубок зловещих интересов. Трупом больше, трупом меньше… лучше: больше. Когда убийц много, содружество невозможно. Каждый из них ни в грош не ставит собственную жизнь, не говоря уже о чьей-то. Затеявшие акцию это прекрасно знают. За ультиматумом следует смерть. Расплата или же возмездие. Одни молчат, другие убивают.

Идти с фонарем было легко, глаза не уставали. «Медик» постоянно говорил с Зиновием, докладывал о том, что «все нормально», шутил, смеялся, даже хохотал, описывал какую-то шалаву, которая «в постели — просто клад. Не баба — луна-парк с качелями» и «монпансье на вынос».

«Если что, буду стрелять», — всякий раз говорил себе Климов, как только «Медик» останавливался. Но тот, после минутной передышки, шагал дальше. Не верить ему было глупо: на идиота он не походил, самоубийцу не напоминал. Скорее, Климов действовал, как смертник. С того момента, как пошел «по следу» — узнал парней, напавших в поезде на старика: увидел их в кафе.

Думая о тех, кто замыслил чудовищный спектакль и провокацию теракта, Климов пришел к убеждению, что в их преступной решимости чувствовались сила и недюжинность характера. Такая одержимость — дело редкое, хотя захват заложников — древний закон войны. Но подобные злодейства раньше были редки, а теперь становились едва ли не системой. Да и вообще, если раньше убийство преследовалось по суду, то сегодня оно само стало законом. Убийство перестало быть проблемой. Мир сошел с ума. Безумие и смерть — непоправимы. Неистовство желаний — крест безумных, путь злодеев и самоубийц. Одни чувствуют, что обстоятельства изменяют направление их мыслей, а другие и в своих размышлениях противятся очевидному. Тому, что действует извне. Уничтожить самого себя — слишком мало для того, кто подготовил взрыв газгольдеров. Климову казалось, что суть террористического акта заключалась не в том, чтобы удовлетворить свою алчность и свои амбиции, стать притчей во языцех в коридорах власти, и совсем не в том, чтобы уничтожить самого себя, как это стало теперь ясно, а в том, чтобы столкнуть в могилу — разом — как можно большее число людей. «Но для чего? Какова цель?» — все время мучился вопросом Климов и не находил ответа. А если мозг и находил ответ, он был довольно краток: провокация. Климов знал, что террористы способны на многое, но единственное, что они не могут, это стать умнее самих себя, подняться над своими действиями, своей участью. Ослепленные сиюминутной вседозволенностью, скованные временной свободой убивать, они тем самым убивают свою волю к жизни, погружают разум в пустоту. Если ничто не связывает человека в этом мире, он проваливается в небытие. Все завершается смертью.