— Заложили, заложили… — хлопал Ассоло. — Альпак в духе, месси, Мулельге закладывал. Бвана злой… Идемте посмотрим, заложили… Цок, цок, цок… Месси, месси!

Казус, выдергивая шею, вертелся по двору, Заният с трудом сдерживал его. Понял ли Пьер, что Кронго показал именно Казуса? Там, у перил, Пьера уже не было. Вместе с Ассоло Кронго подошел к тыльной части конюшни. Шесть наездников сидели в качалках. Всех этих лошадей, которые перед скачкой побегут в главном заезде на летний кубок, Кронго знает наизусть. Гнедая маленькая Мирабель под первым номером. Ее поведет Эз-Зайад. Этот бербер сидит в качалке по-своему, чуть подогнув ноги. Сизая, темно-соловая Ле-Гру, если бы не Альпак, пришла бы первой. В качалке — Эль-Карр. Но почему ему, Кронго, хочется вернуться в ложу и слушать пресвитера? Одновременно с этим он думает о том, что нарочно посадил берберов, с детства привыкших к седлу, в качалку. Верхом их сажать нельзя, они уже не отучатся от варварских способов обращения с лошадью. Номер третий, Болид, — угрюмый гнедой жеребец с львиной грудью. Болид может идти без наездника, настолько он выучен и устремлен к цели. В качалке сидит Бланш. Перебирает вожжи, приподняв их на кистях рук. Альпак. Кронго на секунду замедлил шаг. Альпак стоял смирно и ответил ему долгим радостным взглядом. «Я готов, хозяин» — значило это. Болид… Бланш в качалке… Спокойно улыбается, глядя мимо Кронго. С Альпаком опытный Чиано, он сейчас ушел в себя, откинувшись и упершись ногами в передок. Кронго вспомнил слова пресвитера: «Не могу сказать «убий», ибо не знаю…» Бвана последний, его ведет Амайо. Кронго медленно поднял руку и показал ладонь. Комментатор в «джипе» на поле увидел этот жест и зажег фары. Грянул выходной марш. Эз-Зайад чмокнул, Мирабель медленно двинулась к дорожке, ведя за собой остальных. На рабочем дворе все те же Перль, Парис, Казус и Раджа ходили по кругу — скачка должна начаться сразу после заезда. Кронго снова увидел на перилах пальцы Пьера. Пьер смотрит на выезжающих лошадей, твердо показывая четыре — номер Альпака. Да, конечно, ведь Пьеру надо знать двух победителей подряд. Кронго поймал его взгляд, отвернулся, подойдя к Амалии. Амалия неловко подпрыгивала, вставив одну ногу в стремя.

— Месье, вы готовы? — Лефевр не вынимал руку из кармана пиджака.

— Сейчас, — Кронго помог Амалии сесть, она пригнулась к гриве, приладилась к седлу, разбирая поводья.

— Не нервничай! — Кронго постарался встретиться с ней взглядом.

— Да, месси, — выдавила Амалия дрожащими губами, и Кронго заметил взгляд Лефевра. В красных жокейских брюках и туго обтягивающей грудь красной рубашке с распахнутым воротом Амалия очень хороша. Длинный жокейский козырек оттеняет ее лицо, строгие глаза, посеревшие нежные губы. Тонкие и длинные черные пальцы нервно перебирают поводья.

— Да возьми ты себя в руки… — Кронго хорошо видел взгляд Лефевра и открытую темно-коричневую грудь за отворотом рубашки. Амалия тоже заметила его взгляд, вздрогнула, чмокнула. Перль присела, вздыбилась.

— Если будешь нервничать, будет только хуже…

— Хорошо, месси… — Амалия пригнулась, закрыла глаза.

— Доверься ей, доверься… Лошадь сама привезет тебя, если ты доверишься…

— Хорошо, месси…

Они с Лефевром прошли вдоль шумящих трибун, перед ложей Лефевр посторонился, приоткрыл дверь. В коридорчике на двух табуретках сидели знакомые негры. Лефевр кивнул, они встали.

— Наконец-то, Кронго. — Крейсс тронул стул. — Мы просто заждались, ей-богу. Тем более сейчас начинаются главные призы… Но как будто в заезде неожиданностей не будет? Ведь тут, как принято у вас говорить, один Альпак? Неожиданности могут быть только в скачке?

Пресвитер тоже обернулся к Кронго и улыбнулся своей странной улыбкой.

— Альпак — это кто? — спросил он.

— О, Альпак… — Крейсс отодвинул Лефевра к двери.

— Мышастый жеребец под четвертым номером…

Пресвитер беспомощно вглядывался в лошадей.

— Серая лошадь с черными ногами и гривой… Как раз разворачивается…

— Пока вас не было, Кронго, господин пресвитер любезно дал согласие войти в жюри Международного кубка дружбы. Мы сделаем его традиционным. Объявим о нем в печати. Может быть, разыграем через месяц, если вы не против?.. Кажется, начинают?

Лошади медленно пристраивались к развернутым крыльям стартовой машины, постепенно выравниваясь. Машина ехала все быстрее, быстрее.

— Отрывайтесь! — скомандовал репродуктор. Ударил колокол, машина уехала в сторону, лошади почти одновременно пробежали стартовую линию. Первые несколько секунд качалки шли кучно, затем Альпак легко выделился и занял бровку, постепенно уходя вперед. Казалось, что ноги его движутся даже медленно. В беге Альпака не было погрешностей, он шел машисто и свободно, и по тому, как сидел Чиано, было видно, что наездник нисколько не подает лошадь, держа вожжи на одном уровне. Вторыми далеко за Альпаком держались в борьбе Бвана и Мирабель. Альпак прошел поворот, противоположную прямую и, так же раскидисто и ровно работая ногами, легко закончил бег под короткий удар колокола.

— Великолепно… — сказал Крейсс. Пресвитер закрыл глаза. Кронго заметил, что Крейсс, воспользовавшись этим, еле заметно, неуловимым, легким шевелением бровей показывает: Кронго, занимайте, занимайте его. Молодой человек в глухом черном сюртуке, по всей видимости, сопровождающий пресвитера, покосился в их сторону. Он сидел, сложив руки на коленях, и смотрел в стол, изредка шевеля губами. Пресвитер взял еще одну дольку апельсина, она пропала в его рту, будто провалилась, губы задвигались, но это движение уже не относилось к жеванию.

— Простите, — пресвитер ясно и открыто посмотрел на Кронго, — мне иногда кажется, что я всем в тягость. И от этого мне тяжело. Только от этого.

— Что вы! — Кронго попытался улыбнуться. — Мне было очень интересно… Мне… мне было это очень важно… Я никогда не слышал, чтобы так говорили…

— Я говорил о заповеди «не убий». — Пресвитер с трудом взял бутылку и налил воды сначала Кронго, потом себе. — Но я часто думал о том, что заповеди составлены неправильно и эту заповедь следовало бы назвать по-другому… «Как убий»… Вдумайтесь: именно как умереть — важно для человека, а не умереть ли ему вообще. Ибо и так знает, что смертен… Мы говорим часто «жизнь и смерть», но не это составляет самое важное… Истинно — не смерти боится человек, а того, как он умрет. И сам ты, и брат твой боятся страданий, длительной мучительной смерти… И не всегда во времени она длительна, и не только в мучениях тела. А в короткий страшный миг может быть длительна бесконечно… Но не знаем, что даровано, и не можем постичь, за что даровано будет…

Пресвитер улыбнулся и отодвинул программку.

— И грех совершаем мы, когда выступаем просто против смерти… Когда выступаем только против атомной смерти, но не против тяжкой долгой гибели отдельного человека… В одну секунду умирает он десятилетиями… Бесконечно умирает в мгновение, когтями разрывают ему грудь и мозг, и страшно ему… Но боимся признаться себе и шепчем бессильно «не убий»… — Пресвитер осторожно глотнул воды. — Но, говоря это, сомневаюсь, и кажется мне, что грешу сам.

Шея пресвитера напряглась и вяло опустилась. Внизу, под самой ложей, Перль, Парис, Казус и Раджа ходили по кругу перед натянутой резинкой. Часто звонил колокол, с трудом заглушая шум ипподрома.

— Вот что… — Крейсс, улыбаясь, обернулся к пресвитеру. — Что же мы сидим? Ведь это и есть прообраз приза дружбы! Месье, господа, давайте сыграем, давайте доставим себе это удовольствие. Господин пресвитер? Лефевр, вызовите букмекера! Кронго, вы ведь дадите нам консультацию…

Лефевр незаметно проскользнул в дверь.

— Я сторонюсь азарта… — Пресвитер поставил бокал.

— Ну что вы, что вы, господин пресвитер… Никакого азарта. Просто сделаем ставки на эту скачку. Только на эту. Кронго, это ведь возможно?

Поль, прислушавшись, впустил посредника.

— Внимательно слушаю! — Посредник, смуглый, молодящийся европеец в полосатой рубахе, с набриолиненным пробором, привычно огляделся. Видно было, что букмекер старается скрыть, что определяет, с кем будет иметь дело. — Господа! Желаем сделать ставки? Прошу торопиться, скачка начинается… Правда, по секрету… — Посредник кашлянул, постучал пальцем по растрепанной программке. — Информатор побежал к судье, тот затянет несколько, возможно…