— Допустим, — произнес мэр с сомнением, представляя, как вьется вокруг шеста под улюлюканье толпы рыжая красавица, совлекает с себя полупрозрачные облачения. Последнюю принадлежность, чуть скрывающую ее прелести, срывает и кидает ему в лицо. Поймав невесомую ткань, он чувствует губами дуновенье духов, запах жаркого женского тела, — Допустим, допустим.

— Вслед за концертом — шествие. Люди отправляются с площади к Волге, к зданию биржи, ощущают свое единство, идут поклониться матушке-реке. — Мальтус слово «матушка» произнес особенно душевно, по-русски, так, как, по его мнению, произносят это слово народные сказительницы.

— Шествие возглавляют представители партий, общественных организаций, молодежных движений. Об этом я позабочусь. Вы имели возможность познакомиться у меня с таинственными и печальными «готами», пылкими и юными коммунистками, романтическими «яблочницами», страстными «националистками». Мы пустим их во главе процессии в легкомысленных нарядах, и они повлекут за собой большие массы народа, желающего разглядеть под прозрачными пелеринками их девственные грудки. За ними последуют ряженные. В Рябинске объявились ряженные, — малявинские бабы, лихие балалаечники, шальные скоморохи, которые веселят народ и водят с собой ручного медведя. Они пойдут за «готами» и коммунистками, снимая некоторый налет политизированности, веселясь и дурачась. Затем мы пустим несколько кукол — гигантов, из папье-маше, управляемых кукловодами. Баба Яга, Кощей Бессмертный, Иван Дурак, Василиса Премудрая, Колобок. Гигантские, ярко размалеванные маски, величиной в пять человеческих голов. И среди них кого-нибудь узнаваемого, неоднозначного, вызывающего разнотолки в городе. Например, Ратникова, который держит в руках золотой лимузин. Как вы считаете?

— Не против. Пусть посмеются над Ратниковым, а то он последнее время загордился, не откликнулся на мое приглашение. — Мэр кивал головой, представляя, как движется над толпой огромная кукла Ратникова, а вокруг качаются дурацкие персонажи сказок. Стукается об него Колобок, наскакивает Баба Яга, корчится Кощей Бессмертный. И в руках у куклы сияет золотой автомобиль, тот самый, что сбил беременную женщину и в котором, по слухам, сидел Ратников.

— Замыкает профессию огромная ладья, под которую замаскирован грузовик. В ладье стоят детишки, старики, инвалиды, матери-одиночки. Эту ладью тянет на бечеве бурлак, и этим бурлаком являетесь вы. Везете на себе непосильный груз заботы о старых и малых. На самом деле вы не надрываетесь, грузовик медленно едет, а вы только натягиваете бечеву.

— А это не слишком? Я не буду выглядеть смешно?

— Это и надо. Пусть люди по-доброму посмеются, а вам от этого еще пару тысяч голосов в урны.

— Что дальше?

— Процессия выходит к Волге, уже под вечер. Тут состоится еще один митинг. Вы достаете большую шапку и объявляете пожертвования в пользу неимущих. Пускаете шапку по кругу, как в стародавние времена, как при Минине и Пожарском. Одни в нее кидают тысячу, другие десять рублей. Одни горсть монет, другие золотую серьгу из уха. Все братаются, все участники «Общего Дела», все любят друг друга. В это время по Волге плывут яхты, и с них пускается фейерверк, отражается в Волге. Все ликуют, счастливые и усталые идут по домам.

— Поражаюсь вашему творческому началу, Владимир Генрихович. Без всякой подготовки, с места в карьер, такая импровизация. Вы — настоящий режиссер, — неподдельно восхищался мэр. Он был захвачен замыслом, был в плену у Мальтуса, — Где вы этому всему научились?

— Просто я, как и вы, мы чувствуем народную душу. Народ — дитя, иногда капризное, иногда злое, но всегда простодушное и доверчивое. Он рад любому доброму слову, любому серебряному фантику, любому разноцветному огоньку. Подари народу фантик, зажги над ним цветной огонек, скажи ему, что он велик, прекрасен, что он народ-богоносец, народ-исполин. И можешь потом гнать его на войну или морить миллионами. Можешь посылать в мерзлоту добывать никель и золото, а потом отнять это золото и этот никель. Укажи на неугодную тебе персону, и народ ее растерзает. Расскажи голодному народу анекдотик про «новых русских бабок», и он будет хохотать до упада, забыв, что у него сын-наркоман и дочь — проститутка. Вы это понимаете, Анатолий Корнилович, поэтому-то вы политический долгожитель.

— Пожалуй, что так, — задумчиво произнес мэр, сдвигая на лице морщины, образуя их них темный сгусток, словно скрывал за этим сгустком какую-то потаенную мысль, — Я думаю, где они сейчас мои товарищи по партийной работе? Где прорабы «перестройки»? Где герои «девяностых»? Где гордецы и ораторы? Одни в могиле, другие в тюрьме, третьи в забвении. А я еще жив, черт возьми! Еще послужу России!

— Мы с вами очень похожи, Анатолий Корнилович, оба любим Россию. Если бы вы знали, как я люблю стихи Пушкина и музыку Глинки. Дважды перечитывал мемуары Георгия Жукова. Все мы дети Победы. Служим матушке России, — с особой певучей нежностью он произнес слово «матушка».

Они расстались, довольные встречей, чтобы в ближайшее время опять повидаться.

Валентина, юная красавица из тех, о которых говорят: «кровь с молоком», — розовые щеки, пшеничные волосы, голубые глаза, нежные мочки ушей с бирюзовыми сережками, что так шли к ее голубым глазам, — гуляла по городу. Она размышляла о своих подругах, которые отправились на художественный конкурс в Москву, и от которых больше месяца не было вестей. На все ее многочисленные «эсэмэски» лишь однажды пришел ответ: «Уехали с концертом в Турцию. Скоро будем». Она досадовала на то, что режиссер, отбиравший девушек, пренебрег ею. Оставил в Рябинске, пообещав включить в какое-то увлекательное и денежное шоу. Целовал ей руку, подарил сережки, да так и исчез, не давая о себе знать. Теперь она направлялась к Волге, где на набережной в этот дневной час было много народу, и, прогуливаясь, можно было ловить на себе яркие, жадные взгляды молодых людей, которые любовались ее стройными ногами, свободно плещущей грудью, нежным затылком с золотистыми колечками волос.

Она услышала нагоняющий рокот машины. Оглянулась. К ней приближался серебристый микроавтобус. Остановился, дверца приоткрылась, и выглянула рыжеволосая голова, румяное, в веснушках лицо:

— Привет, красавица, далеко идем?

— Не в твою сторону, — отвернулась Валентина и пошла быстрее.

— А я как раз тебя и ищу, — автобус медленно ехал за ней.

— Не ту ищешь.

— Как не ту? Я, можно сказать, влюбился.

— А я не люблю рыжих, — отмахивалась Валентина от назойливого ухажера. Она вспомнила парня, который в ангаре, во время просмотра, приставал к ее подругам. Хотел и ее схватить за руку, но она его оттолкнула.

— Нет, так и нет. В Рябинске других девок полно, — ухмыльнулся парень, — Это не я за тобой гоняюсь, это меня хозяин прислал.

— Какой твой хозяин?

— Как какой? Господин Мальтус. Велел тебя разыскать и доставить к нему в резиденцию. Он ведь обещал выпустить тебя на эстраду. Вот и хочет с тобой побеседовать.

Валентина удивилась совпадению. Будто кто-то услышал ее мысли о режиссере и прислал микроавтобус и этого рыжего хвастуна, который вовсе не был ей неприятен. Был привлекателен своими зелеными шальными глазами, нагловатой усмешкой, смелыми шутками.

— Давай, садись, строптивая. Хозяин ждет.

— А куда мы едем?

— Как куда? В казино «Эльдорадо». Там у хозяина офис.

Валентина помедлила, улыбнулась таинственной, туманной улыбкой, которую считала неотразимой, и которую долго примеряла перед зеркалом, выбирая среди других улыбок, насмешливых или озорных или исполненных превосходства. Вторая дверь микроавтобуса отворилась, и Валентина, открыв под короткой юбкой обнаженные до бедер ноги, шагнула вглубь салона. Уселась в кресло. Успела заметить в полутьме чье-то бледное, худое, посыпанное серебристым пеплом лицо. В ее голую руку вонзилась игла. Она почувствовала мягкую волну обморока и забылась на сиденье, запрокинув лицо, сохранив на нем свою загадочную улыбку.