— Надо менять место. Здесь ничего не обломится, — с раздражением произнес толстенький автоинспектор с белесыми поросячьими ресницами, — Время обедать, а у меня десять рублей в кошельке.

— Зато вчера кошелек лопался. Пошерстили дальнобойщиков и тех двух, что плохо закусывали, — ответил второй, с острым кадыком и голодными глазами хищной птицы.

— Надо менять позицию. Давай туда, где кусты на повороте и сплошная линия, — произнес первый, ловя прибором дорогую Хонду, разочарованно читая электронную цифру «60».

— Дождемся здесь ВМВ «три шестерки». Ее по трассе до Москвы все посты ведут. Говорят, вся золотая. На ней сын вице-премьера ездит. Какого хрена его в наши края занесло?

— Вот бы с такой ДТП случилось, и кусок золотого бампера отвалился. Я бы его подобрал и пустил на золотые коронки.

— Да у тебя, вроде, зубы нормальные.

— Золото лучше во рту хранить. Так надежнее.

Они услышали шелест приближавшейся машины. Невидимая, она приближалась к повороту, и внезапно, горя, как жар, окруженная солнечным заревом, вылетела из-за деревьев. Золотая, пылающая, охваченная драгоценным светом, приблизилась, полыхнула в лица инспекторов солнечным ветром. Оба, разглядев магический номер «666», отдали честь мелькнувшим тонированным стеклам. Диво исчезло, а в глазах все еще чудился огненный слиток.

В патрульной машине зашелестела рация. Окруженный тресками и хрипами голос возвестил:

— Внимание, всем постам! В населенном пункте «Искра Октября» совершен наезд! Необходима скорая помощь! Внимание, всем постам! …

Оба инспектора кинулись в машину, развернулись и помчались в поселок «Искра Октября», где был сбит человек.

Галина Тереньтева лежала, разбросав ноги, в луже густой черной крови, мертвенно закатив глаза. Вокруг собрались люди. Машины, замедляя скорость, боязливо огибали страшное место. Небритый, нетрезвый мужичек в поношенном пиджаке и нахлобученной кепке, свидетель происшествия, обращаясь к собравшимся, хлопал себя по бедрам, приседал, словно хотел взлететь:

— Она, бляха-муха, как побежит, а он, бляха-муха, как хер золотой, рванет. Она, бляха-муха, вперед, а он, бляха-муха, рубанул ее и смылся, как черт. Золотой, ей Богу, золотой! Я с утра ничего не пил!

— Надо бы Антону Тереньтеву в автопарк позвонить, что Галину сбило, — тихо охнула пожилая женщина с продовольственной сумкой.

— Надо Клавдии сообщить, что была у нее дочь и внук без пяти минут. А теперь ни внука, ни дочери, — вторила ей другая, опираясь на палку.

От домов к дороге бежала рыхлая немолодая женщина, простоволосая, в растерзанной кофте. Переваливаясь по- утиному, хватала впереди себя воздух:

— Галенька, доченька моя ненаглядная! Да что же это с тобой приключилось!

Какая же такая беда на тебя накатилась! Как же мне теперь без доченьки и без внучика жить! И зачем ты из дома ушла на свою беду! Говорила тебе, не ходи, пенсию мне принесут, дам тебе двести рублей! А теперь не коляску, а гробик тесовый ему покупать! И за что же нам такая лютая смерть! Кто же нам такую лютую смерть посылает!

И уже завывала на краю поселка скорая помощь, разбрасывая вокруг фиолетовые ядовитые вспышки.

Отец Павел лежал среди лампад, касаясь восковыми пальцами холодного лба, покрывавшей впалую грудь бороды, худых узких плеч. Его тело было почти безжизненным, между телом и жизнью почти отсохла утлая пуповина, сквозь которую в плоть больше не вливались витальные силы и живительные соки. С жизнью его соединяла только молитва, которая, уносясь в небеса, возвращалась обратно с малой толикой чудесной энергии, питавшей душу.

Его молитва не была сосредоточенной. Устремляясь к Творцу, достигала туманного светящегося тепла, в которое был укутан образ Спасителя. Не проникая сквозь чудесный покров, возвращалась на землю к тем, о ком были его непрестанные помышления. Молитва, словно незримый бредень, захватывала в свои сети имена и лица, вычерпывала из непрестанного кружения земных воспоминаний и вновь возносилась ввысь, оставляя улов у ног Творца. Чтобы Он своей милостью распорядился их небесной судьбой. Не отталкивал от себя. Поместил среди негасимого света своей любви.

Среди тех, о ком он молился, были «зэки», которых он сторожил, стоя на вышке, все их серое неразличимое множество, ступавшее колонной в свете прожектора, и тот чахоточный, узколицый артист в замызганном бушлате, с голодными слезами в глазах, которого нашли в котловане с разбитой головой. Молился о женщинах в церкви, окружавших икону, в которую он выстрелил из винтовки, и навстречу ему вышла светящаяся Богородица с кровавой раной в груди. Молился о своих фронтовых товарищах, которые защищали тот страшный дом под Вязьмой и погибали, — кто у разбитых окон, кто под горящей крышей, кто под обвалившимися лестницами. Молился и о многих других, с кем воевал под Сталинградом и Курском, в болотах Польши, в городках Германии. Их было множество, смеющихся, куривших, хрипевших от ненависти, плачущих от нестерпимой боли. Он молился о немцах, которые его убивали, и которых убивал он. За того молодого солдата, лежавшего без руки на бруствере окопа с детской блаженной улыбкой, будто перед смертью ему привиделась мать. Молился о тех, кто делал ему добро, помогая среди тягот и смертельных опасностей, и за тех, жестокосердых, кто его обижал и преследовал. Особо, со слезным упованием, помолился о Сталине, чей мятежный дух бродит среди русских городов и селений, не находя пристанища в садах вечной жизни.

В кельи было светло от лампад. Сияли оклады, озаренное, смотрело лицо последнего Императора. Лобастый Никола держал раскрытое евангелие, благословляя мир тонкими перстами, похожими на побеги молодой сосны.

Но за оконцем потемнело, свет померк. Озеро перестало переливаться и играть, и на нем образовались темные дороги, ветряные проседи, побежали белые злые барашки. Это значило, что подводная икона сердится, ей невыносимы земные злодеяния, она уходит в глубину, оставляя на поверхности черно-фиолетовые волны.

Отец Павел вдруг ощутил ужасную боль, не телесную, а пронзившую душу, словно ее зацепили крючьями и стараются выдрать из еще живого, неостывшего тела. Он увидел землю, подвешенную на нитях. Несколько нитей оборвалось, они свернулись и сгорели, а земля просела, упала ниже, приблизилась к смоляной бездне. Еще держалась на оставшихся нитях, которые сходились в стиснутую длань, окруженную небесными звездами. Теперь земля в одной своей части была озарена золотистым небесным светом, а в другой окутана мглистой тьмой. Одну ее часть золотили светоносные лучи, в другую вонзались лучи тьмы.

Отец Павел чувствовал непомерную тяжесть земных злодеяний, обрывавших одну за другой нити бытия. Молился, чтобы земля не провалилась в кипящую магму. Изнемогал, чувствуя немощь своих молитв. Звал на помощь мученицу, которая одна могла искупить несметное зло.

Александр Шершнев приехал на вертолетную площадку под Иркутском, чтобы встретиться с заядлыми охотниками, высокими чиновниками области, и вместе с ними отправиться в увлекательный и рискованный рейд. На охоту за архарами, чье небольшое стадо, занесенное в «красную книгу», обитало в горах, в самом центре заповедника. Он был облачен в охотничий костюм, купленный в Германии, — удобную куртку с множеством карманов, высокие краги с медными застежками, тирольскую шляпу с ярким фазаньим пером. Гордился своим экзотическим видом охотника-аристократа, разительно отличаясь от грубого коммуфляжа, в который облекли себя вице-губернатор области, областной прокурор и главный охотовед. Все почти одновременно подкатили на джипах к вертолету, пожали друг другу руки и приняли доклад экипажа о готовности машины к полету.

— Топлива хватит? Видимость нормальная? — вице-губернатор, ладный, оживленный, с шальным блеском в глазах, здоровался с вертолетчиками, демонстрируя радушие и простоту, которыми скрывал свою властную непререкаемую волю. Немолодой командир с утомленной синевой в глазах рапортовал по-военному сухо, а второй пилот и борттехник, оба молодые, свежие, весело рассматривали вельможных пассажиров.