– Теперь вы видите, кто такой «пятнистый» и его твари? Явных врагов не могут арестовать и повесить!

Своё гневное «твари» инженер произнёс с такой яростью, что Волков вдруг подумал: дай Андрею сейчас возможность, он, не колеблясь, уничтожил бы Горбачёва из своего пятизарядного МЦ 21-20 [2].

– Тебе везде мерещатся враги, – отчуждённо бросил Карабанов и, повернувшись к Валерке, пояснил:

– Там – рынок. Поэтому всё есть.

Валерка выдернул пятерню из дыба волос.

– Ну, и что? У нас тоже есть рынок… В Петровске. Скажи, Николай! Раньше хороший был рынок. Сичас, конечно, не то…

Доктор засмеялся.

– Это разные вещи, Валера. Там экономика по-другому построена. У нас из Москвы планируют, сколько кастрюль выпустить в Ташкенте… на авиационном заводе. Вон спроси Пашу! Планируют, сколько ботинок сделать на ленинградской фабрике… и сколько где-нибудь в Харькове. А там каждый хозяин решает сам. Видит, его ботинки разбирают – тут же покупает больше кожи, подошв, шнурков – всё это в свободной продаже. Производители этого добра также реагируют на спрос. Есть потребность – увеличивают производство. Нет – сворачивают. И никаких Госпланов! Никаких планов вообще!

– Ну, это вряд ли, – усомнился Волков. – Планировать всё равно нужно. Сколько подошв делать? Сто или тысячу? Как же без плана?

– Умная рука рынка, Володя, регулирует всё сама. Есть спрос – производитель увеличивает выпуск и поднимает цену. Много предложений – цена сразу падает. А у нас? Ты посмотри хотя бы на бензин. Страна заливается нефтью, гонит за границу – в соцстраны задарма. Настроили перегонных заводов, а бензина нет. Люди ночуют в очередях.

– Да, это сволочизм, – со злостью согласился учитель, вспомнив, как перед охотой метался с канистрами от заправки к заправке. – Совсем разучилось государство управлять.

– Оно и не должно управлять, – заявил доктор. – Доуправлялись!.. Был бы рынок – заправки стояли б на каждом углу.

– И цена бензину – копейки, – добавил Слепцов.

– А кому за ценами следить? Если государство, по-вашему, не должно руководить экономикой, кто будет регулировать всю эту кухню? Количество бензина? Цены на него?

Слепцов снисходительно усмехнулся. Как надоевшему ребёнку, пояснил:

– Рынок, Франк. Только он. Его умная рука.

– Заладил, как попугай: рынок, рынок, – сердито оборвал Слепцова учитель. Он разозлился даже не на кличку, хотя сейчас она, как показалось ему, прозвучала довольно пренебрежительно, и Волков с досадой подумал о том, что Слепцову тоже надо было давно дать какое-нибудь прозвище. Карабанов у них был Карабас. К Нестеренке – за его бурную, словно наэлектризованную энергию, которая иногда, казалось, исходила не только от резких жестов и движений, но даже от черт грубоватого лица, как карта в масть, легла кличка Вольт. Фетисова товарищи, не мудрствуя лукаво, назвали Базой. Учителю ничего лучше не придумали: коль преподаёт французский, значит, Франк. И только с кличкой для Паши Слепцова у компании не получалось – какой-то он был неуловимый. «А надо бы», – подумал Волков, злясь от неприятной ему, враждебной наступательности Карабанова и недобрых реплик Слепцова.

– А если владельцы заправок сговорятся? Установят, какую захотят, цену. Кому тогда жаловаться?

– Паша прав, Володя. Во всём другом… не нашем мире… государство абсолютно не вмешивается в экономические процессы. Их регулирует сам рынок. И никаких планов-Госпланов. Ни маленьких, ни больших.

Сухое лицо Слепцова слегка скривилось, и в глубине провалов-глазниц скользнула заметная усмешка. Он пожал плечами, но ничего не сказал. В отличие от доктора, Павел неплохо знал зарубежную экономику и перемены в ней за последние десятилетия. Свободно владея немецким языком – его он начал учить ещё в детстве, в Германии, где отец долго служил представителем одного из советских министерств, – Павел в институте занялся английским. Работая на заводе, языки не забросил. Теперь мог читать на двух языках даже специальную литературу, не говоря уже о периодических изданиях. Перспективное планирование имелось везде: в работе корпораций, крупных фирм, на уровне государственной власти. Иначе нельзя было двигаться вперёд. Недостаточно поставить цель – надо просчитать и запланировать получение всего необходимого для её достижения.

Больше того. Как раз под влиянием советской плановой системы в развитых капиталистических странах становилось нормой разрабатывать долгосрочные планы, а государственная власть всё активней участвовала в регулировании экономических процессов. Это Павел знал из разных источников, и тут доктор почему-то явно искажал действительность.

Но Слепцов не стал опровергать Карабанова. «Зачем? – подумал он. – Одним обманом меньше, одним – больше. А разъяснять, куда нас несёт, как этого хочет Волков… Кому? Этим мужикам? От них всё равно ничего не зависит. Народ?… Это стадо овец: куда поведут вожаки-бараны, туда побежит и стадо… Карабас пробивается в вожаки. Мы с ним разные, но рядом. Остальные – там… Сзади… Не надо мешать Сергею…»

А Карабанов повёл взглядом по лицам сидящих за шатким столом и вдохновенно заговорил:

– Сегодня у нас с вами январь девяносто первого. Вот если, как задумано… если всё удастся… – он постучал согнутым пальцем по столу, сплюнул – «чтоб не сглазить», – лет через восемь-десять встретимся и не поверим, что была такая жизнь. Игорь ещё не уйдет на пенсию… да она и не нужна ему будет! Наш Фетисов станет хозяином этой базы… ну, тогда её назовут как-нибудь по-другому… Он будет богатым человеком. Продуктов на базе – завались, а мы его ни о чём не просим: не нужны нам к празднику заказы… в магазинах всего полно.

Володя Волков станет директором школы. Дети все сытые, ухоженные… В семьях у них – полный достаток. Бедных в этой стране тогда вообще не будет. Матери не работают – отцовой зарплаты на всё хватает… Даже на будущее откладывают. Сам Володя тоже богатый… как во всём мире. Учитель везде – высокооплачиваемая профессия…

Так будет или по-другому, Карабанов в действительности не знал. Он выполнял рекомендацию, которую слушателям повторяли на каждом собрании в Институте демократизации: «Рисуйте самые яркие картины возможной жизни. Не душите свою фантазию. Абсолютное большинство людей ничего не знают о другом мире. Чем сильней будет отличаться окружающая их жизнь от нарисованной вами, тем больше людей встанут под знамёна кардинальных перемен».

– Ну, про Андрея ничево сказать не могу. Инженеры-электрики нужны будут – это понятно. Хотя Андрей со своими политическими взглядами… Найдёт ли он себе место в новой жизни?

– Найду, найду, не бойсь! – отрезал Нестеренко. – Только Горбачёва надо убрать. От него вся зараза идёт. Не понимает, где должна быть демократия, а где – кулаком стукнуть. Ты, когда делаешь операцию… тобой кто-нибудь командует? Медсестра… Нонна, например. Иль кто другой из рядовых?

– Когда я провожу операцию, я там главный. Меня обязаны слушать все. В человека… в его организм нельзя лезть, кому попало.

– А-а-а, – насмешливо протянул электрик. – А в производство… в тот организм, значит, любой может залезть? Помнишь, мы говорили о выборе директоров?

– И што?

– А то. Их вот не коснулась эта чума (показал на Слепцова и Волкова).

– Нас тоже задела, – усмехнулся учитель. Нестеренко повернулся к нему.

– Задела… Вас задела, а по нашему заводу прокопытила. Карабас тогда уверял, помнишь? «Демократия! Люди перестанут работать из-под палки! Выберут лучших руководителей!» Мне сразу было видно: из той демократии выйдет один бардак. Хорошее дело – контроль народа. Но всякому овощу – свой срок. А главное – умный огородник. Кого можно под шум и гам избрать? Кто больше орёт и обещает все деньги пустить на зарплату. А станки обновлять? А новые технологии? Выбрали. Сидел в профкоме, собирал взносы. До горбачёвской смуты его никто не знал. Потом, оказывается, поездил в Таллин – родня, што ль, у него там? И как подменили мужичишку: стал обещать золотые горы, обвинил Хайруллина – это наш бывший… Не умеет, говорит, работать в условиях перестройки.