В каждом номере многостраничной газеты разные авторы повторяли одни и те же тезисы: если победит Зюганов, в России вспыхнет гражданская война, наступит голод, начнутся массовые репрессии, расстрелы.

В одном из номеров было напечатано «Письмо из будущего» вроде бы простого россиянина: «Страну нашу по просьбам трудящихся, может, слышал, переименовали – теперь мы живём в Зюгославии. Столица Зюгодан называется. Недавно денежную реформу провели. Новые деньги ввели – зюгрики. Ходят по городу оборзюги. Все – с зюгомётами. А в помощь им совсем пацанов, подзюганков набирают – из активистов „Гитлерзюгенда“. Телевизор не включаю уже. Там каждый день два фильма крутят – „Небесный зюгоход“ да „Зюгарка и пастух“».

Редакция предлагала читателям сочинять такие «письма», а в качестве награды обещала турпоездку за границу. «В одну из тех стран, граждане которых проголосовали правильно».

Избирательный штаб Зюганова протестовал, обращался в избиркомы и суды, но там на всю эту вакханалию не обращали внимания. Даже когда в одном городе-миллионнике, по приказу местных властей, во всех магазинах с прилавков и витрин убрали продукты, а вместо них разложили газету «Не дай Бог!» с фотографиями и статьями о Большом голоде (смотрите, что будет в случае победы Зюганова!), разгул тотальных подтасовок не остановился. Газета продолжала выходить каждую неделю 10-миллионным тиражом и бесплатно раскладывалась по почтовым ящикам в городах и посёлках российской провинции. Ельцинская власть вместе с олигархатом тратили на её выпуск громадные деньги, которых хватило бы кормить средних размеров город. Но цель оправдывала средства. Если учесть мнения социологов, что каждый номер обычно читают в среднем три-четыре человека, то информационному изуверству подвергались до 40 миллионов избирателей.

Напомнив залу об этой газете, Савельев снова заговорил о предстоящем голосовании во втором туре. В него вышли Ельцин и Зюганов. Первый набрал 26 миллионов голосов, второй – 24 миллиона. Но за бортом остались ещё 20 с лишним миллионов. Тех, кто голосовал за других кандидатов. За них и развернулась ожесточённая борьба.

– В ближайшие дни будет решаться судьба нашей страны, – сказал Виктор. – Вами будет решаться. Вашим разумом. Подумайте, на кого вы можете надеяться. За генерала Лебедя проголосовали 11 миллионов человек. Однако Ельцин пообещал ему большую должность, и генерал продал свою армию тому, с кем боролся. Сейчас они должны сделать выбор. Так же, как миллионы других. Некоторые думают: што может решить один мой голос? Но миллионы складываются из единиц! И если мы поймём, што от каждого из нас зависит, как будет завтра жить его семья, а послезавтра – его внуки, мы откажем в доверии ельцинскому режиму. У нас была возможность иметь другую страну. Многие из вас, может быть, помнят, как осенью 93-го года руководители 62-х субъектов Российской Федерации из 88-ми потребовали от Ельцина отменить свой антиконституционный Указ о ликвидации Советов в стране, снять осаду Белого дома. В случае неисполнения пригрозили перекрыть все дороги в Москву, объявить всеобщую забастовку, прекратить поставку продуктов и перечисление денег. Если бы они сделали это раньше, чем Ельцин начал расстрел народного парламента, мы жили бы сейчас в иной стране и, может, по-другому…

– Правильно Борис Николаич их опередил! – крикнул Назаретов, перебив Савельева. – В этом Белом доме… Ха! Народный парламент! Там собрались одни красно-коричневые. И защищать их пришли подонки! Надо было всех расстрелять! Тех и других.

Виктор вдруг почувствовал, как у него часто-часто забилось сердце. После 93-го это происходило каждый раз, когда что-нибудь напоминало о тех страшных днях. Он повернулся к маленькому, откормленному человечку, уставившемуся на него злыми чёрными глазами, и, чётко выговаривая каждое слово, сказал:

– Я был там, господин Назаретов. Выходит, тоже подонок? Как и ни за што убитые люди?

– Они получили по заслугам!

Савельев стремительно подошёл к предпринимателю. Тот сообразил, что противник сейчас ударит его по лицу, и выставил вперёд руки. Но Виктор перехватил его кисти и, как щётками по барабану, начал хлестать назаретовскими же руками по откормленной физиономии человечка.

– Перестань! Ты што делаешь, коммуняка?

В зале сначала изумлённо замолчали, а потом по рядам покатился смех. К Савельеву подбежала блондинка из участковой комиссии, стала оттаскивать от предпринимателя. Тот вырвал наконец руки и замахнулся на Виктора. Но тренированный журналист увернулся, и Назаретов ударил по голове девушке.

С гамом, смехом, с угрозами предпринимателя подать на Савельева в суд собрание закончилось, и, уходя, Виктор с удовольствием слушал, как люди обсуждали сказанное им, как ругали Ельцина, и тогда ему казалось, что при таком настрое народа, а он этот настрой чувствовал на многих встречах, не бывать больше нынешнему президенту во власти. Однако результаты повторного голосования потрясли журналиста. Человек, достойный, по глубокому убеждению Савельева, тюрьмы, вместо этого получил поддержку немалой части растоптанного народа.

Теперь, по прошествии двух с половиной лет, острота потрясения вроде бы притупилась, но достаточно было Виктору вспомнить тогдашнее послевыборное торжество ельцинистов, как глаза наливались кровью и прежний гнев, смешанный с презрением, искажал его лицо. А презирал Савельев, с трудом признаваясь в этом даже себе, именно ту самую часть народа. Да, на него обрушили небывалый в истории словопад дезинформации, прямой лжи и подсудной клеветы. Но разве слушающий всё это безработный инженер, голодная мать, разорённый крестьянин не видели по собственной жизни, при ком они получили свои беды? Поэтому, соглашаясь сейчас с Волковым по поводу массированного зомбирования миллионов людей, Виктор не снимал вины и с самих этих миллионов.

– Малашенки и другие, как говорит Андрей, «перевёртыши» – это, конечно, продажная шушера, – сказал Савельев. – Кто больше заплатит, тому будут служить. Но народ-то наш! Народ!.. Што ж он за глина такая, из которой то и дело лепят топор на его собственную шею?!. Я не могу себе представить, как в какой-нибудь другой стране люди знали бы столько же про убийственные дела своего президента и захотели добровольно снова дать ему власть.

– Народ, – сыто усмехнулся Слепцов. – Мой хозяин, у которого я работал сторожем на даче… из этих, какие разбогатели в один момент… он мне сказал однажды… Я ему тоже вот так: «А как же народ?…» Он поглядел на меня… знаете, как на козявку глянул, поглядел и сказал: «Народ… Плюнь ему в рот – обижается… Два, говорит, полагается».

– И ты не дал ему по морде? – рыкнул Нестеренко.

– Как дашь, когда кормит.

– Тогда ты и есть козявка!

– Конешно, за такое, Андрей, можно любому хозяину врезать, – согласился Савельев, с лёгкой брезгливостью глянув на Слепцова. – Но объясни мне, как может голосовать за Ельцина мать убитого в Чечне солдата, отец парня, которому вместо института дорога только в наркоманы и бандиты, как родители проституток не зачёркивают ненавистную фамилию? Сейчас любой бомж скажет тебе, што приватизация в России – это «прихватизация», што залоговые аукционы – это бесплатная раздача самых драгоценных «жемчужин» индустрии, таких, как «Норильский никель», нефтяные и газовые месторождения, нескольким банкирам за их поддержку на выборах. Разве этого мало, штобы народ вышвырнул Ельцина из власти?

– Ты ещё забыл 93-й год, – сказал Волков. – Вот где преступление, цена которого – виселица.

– Не забыл. Не знаю, как вы, а я, наверно, буду помнить это до конца жизни, – нахмурился Савельев.

– А я-то уж тем более, – произнёс Нестеренко. – Вместе с первомайским подарком ношу и октябрьский.

Первое время после разрушения Советского Союза Андрей Нестеренко считал депутатов Верховного Совета РСФСР такими же врагами, как Горбачёва и Ельцина. Ведь они почти поголовно (188 – за) поддержали Беловежское соглашение, которое ликвидировало Советскую державу. Против голосовали только 6 человек. Вот эти шестеро и были, по мнению Андрея, настоящими представителями народа. Остальных он презирал и даже не интересовался их делами. Тем более, жизнь пошла такая, что надо было, прежде всего, думать о семье. Усыхающую пенсию матери не платили по три-четыре месяца. Детский сад, где работала жена, закрыли и всех воспитателей уволили. Завод почти остановился. Новый директор (прежний, демократ, пристроился в каком-то департаменте у Гайдара) как-то ухитрялся находить микроскопические средства, но их не хватало даже на оплату электричества и мазута для котельной. Несколько цехов отключили от тепла, и они стояли мрачные, холодные, словно декорации для фильма о конце света.