– Собаки! – крикнул Нестеренко. – Где собаки?

Учитель дрожливо усмехнулся: «Собаки… Отохотились наши собаки… Свободны теперь кабаны…»

– Готоов! – крикнул Слепцов Фетисову. Близко в лесу отозвался Адольф, где-то в стороне – Валерка. Они ещё не знали, что произошло с их собаками, и в гулких голосах слышалась явная радость от удачного завершения охоты.

«Готов», – подумал Волков, трусясь теперь всем телом и от слабости в ногах оседая спиной по стволу. Но вдруг заметил это и зло ощерил крепкие зубы. «Мужик должон стоять до последнего, – вспомнил он слова старшины Губанова. – А настояшшый мужик – дольше последнего».

Владимир пружинисто повернулся к поверженному врагу. Возле секача, потирая ладошки, уже шлёпал лыжами Фетисов.

– Ну, чего тут у вас произошло? – спросил немного запыхавшийся Нестеренко. Со своего места он видел какую-то часть картины. Когда бежал к собравшимся возле туши охотникам, задержался на «номере» Карабанова. Опытным глазом «прострелил» всю ситуацию.

– Ого-го, – покачал головой, глядя на торчащий из зверя нож. – Сурово…

– Кто-то из нас двоих должен был… Получилось, что он, – проговорил Волков.

– За жизнь, старик, надо драться насмерть. А ты почему не стрелял, Сергей?

– Засомневался.

– В чём?

– Ну, мало ли… Там Володя близко стоял.

А сам отвёл глаза, стараясь не встречаться взглядом с Волковым.

– Врёшь, Карабас. У тебя была прекрасная возможность.

– Такая же, как у Слепцова, – опустошённо заметил учитель. – Ты-то почему, Паша, не стрелял? Тебе-то зачем, чтоб меня кабан разделал?

Даже если бы Павла начали пытать, он вряд ли смог бы сейчас внятно объяснить, почему опустил поднятое для выстрела ружьё. В те мгновенья в сознании пронеслись какие-то разрозненные, вроде случайные, но почему-то определённого окраса видения. Улыбающийся, счастливый Владимир и прильнувшая к нему на кухне Наталья, когда Слепцов рассказывал товарищу про оборонный комплекс. Она не всё время была с ними – то и дело уходила к дочери в другую комнату, но каждый раз, возвращаясь на кухню, чтобы налить мужчинам кофе, подложить Павлу печенья, с какими-то словами обязательно старалась или дотронуться до красивых волнистых волос мужа, или погладить его сильное плечо. И тут же в мыслях вставало лицо бывшей жены – брезгливо перекошенное, с ненавидящими зелёными глазами. Потом сын… Мать уводит его за руку к стоящему такси… Сын оборачивается, смотрит непонимающим взглядом на отца, и в глазах его – недетская мука.

– Ему сова на ружьё села, – с насмешкой сказал Нестеренко, который не поверил, что Слепцов имел возможность защитить товарища и не сделал этого. «Наверно, Франк стоял на линии выстрела», – подумал он. А вслух строго произнёс:

– Накаркал ты со своей совой. Чуть было не вышло по твоим приметам.

В этот момент раздался вопль Адольфа. Выйдя из леса, он увидел растерзанного Пирата. А следом заорал Валерка. Тайга была жива. Она лежала вблизи корней вывороченного дерева и зализывала рану на ноге.

После шумных возмущений Адольфа – гибель собаки оказалась для него вроде смерти близкого человека, и причитаний Валерки – его Тайгу Карабанов хорошо перевязал бинтом, который всегда носил с собой, добыча никого не радовала. Пока Николай и Фетисов снимали с кабана шкуру, разделывали тушу на крупные куски, Валерка сходил на лыжах в деревню за трактором, на котором позавчера привёз охотников.

На этом же тракторе, в тележке, он повёз городских к их машинам. Говорить никому ни о чём не хотелось. Перед тем они под руководством Адольфа выкопали в мёрзлой земле могилку для Пирата. Кто был не за рулём – Фетисов и Нестеренко – выпили с егерем и его помощниками.

– Какой работяга был! – не замечая горечи водки, пробормотал Адольф. – По человеческим годам – лет тридцать пять. Самый возраст мужика… Никого не боялся.

– Прости, Адольф. Моя вина. Не взял двумя пулями.

– Его из пушки надо было. Не вини себя, Володя. У-уй, какой надёжник был!

Волков снял с ремня ножны с ножом.

– Возьми. На память.

– Не надо. Я и так не забуду. Сделаю из башки кабана чучелу. А ты оставь. Сезон кончился, но не жисть.

Он хмуро глянул на Слепцова.

– Будем считать, эт самое плохое из предсказаний его совы.

– Да ну его на хрен, с его совой, – положил руку на плечо егерю Нестеренко. Он почему-то вдруг подумал, что обвинение Волковым Слепцова, скорее всего, справедливо. Только непонятно, что случилось с Пашкой? Почему он не стрелял?

– Я тебе достану щенка. От сибирской лайки. Мы ж ещё увидимся?

– Там глянем. Война план покажет.

Наталья Волкова – тридцатичетырёхлетняя, уверенная в себе женщина, с классической фигурой (рост чуть выше среднего, бёдра шире плеч, груди заметного размера, что вызывало зависть у некоторых тощих её коллег), с лицом, слегка тронутым макияжем, и светло-каштановой причёской, заколотой сзади, отчего открывалась изящная шея, вышла из кабинета главного редактора озадаченная. Она не сразу поняла, что он от неё хочет. Главный сам выбрал избирательный участок, откуда Волкова должна была написать репортаж о голосовании в ходе референдума. Немногими словами Наталья показала атмосферу происходящего на участке, сумела разговорить с десяток человек после их выхода из кабинок – её цепкость не раз выручала редакцию, выбрала из нескольких почти одинаковых мнений самые интересные и при этом уложилась в строгие рамки заданного размера, что особенно требовал соблюдать главный редактор. И вот теперь он сказал, отбросив в сторону прочитанный материал, что это не то, чего от неё ждали.

– Нет реальных людей. Борис Николаич призвал голосовать против сохранения Союза. А у тебя все «за». Мы же знаем: многие обещали поддержать призыв Ельцина. Где они? Мы должны показать их.

– Может, где-то они голосовали «против», Грегор Викторович. Вполне возможно, и на этом участке. Но мне надо было тогда опросить всех. Полторы тысячи.

– Зачем? Ты што – маленькая девочка? Не знаешь, как это делается, и не понимаешь, чево от нас ждут? Активная часть общества не хотела референдума. Консерваторы настояли на нём. Пусть они узнают мнение людей. Не из их «Правды» и «Советской России», а из демократических изданий. Ты не смогла встретиться с противниками Союза. Не спорь, не смогла. Но они там должны быть, и их надо показать. Просто имена. Можно без фамилий… Даже лучше без фамилий. Это будет обобщённый народ.

Наталья вошла в комнату, на дверях которой была прикреплена табличка: «специальные корреспонденты». Таких кабинетов в редакции было два, и нигде рядом с табличкой не значились фамилии спецкоров. В отличие от других комнат, двери которых украшали и должности сотрудников, и их фамилии. Специальные корреспонденты возводились в это звание и выбрасывались из него порой после одной-двух публикаций. Решение принимал быстрый на оценки главный редактор, и приговор обжалованию не подлежал. Низвергнутый сотрудник переселялся вместе со своими блокнотами, магнитофоном и прочим скудным скарбом в большую общую комнату, где сидели, в зависимости от настроений главного редактора и его оценок работы, пять-семь человек.

Волкова, по сравнению с другими, надолго задержалась в кабинете с безымянной табличкой. Дольше неё в этом звании пребывала только Вероника Альбан – соседка Натальи по комнате. В редакции пугливо шептались о причине благосклонности главного редактора к этой тридцатишестилетней незамужней женщине. Любовная связь отбрасывалась абсолютно. Высокий, подтянутый, хотя и стареющий, но всё ещё молодящийся Грегор Викторович Янкин был избалован женскими увлечённостями. А пожив до начала перестройки несколько лет в Праге, где работал в международном (но финансируемом Советским Союзом) журнале социалистической тематики, он узнал, к тому же, утончённость европейской любовности.