На этот раз продуктовое участие городских было скромней – сказывалось отсутствие Игоря Николаевича с его заказами. К тому же в заводской «кормушке» Слепцова – закрытом буфете для руководства, выбор тоже резко сократился. Тем не менее, для деревенских и эта скудость выглядела роскошью. Когда тихая женщина принесла на одной тарелке нарезанный финский сервелат, на другой – выложенную из банки и тоже порезанную датскую ветчину, а на столе уже стояли открытые шпроты и исландская селёдка в винном соусе, суетной Валерка не удержался:

– А говорят, в городе голодают.

– Всё в жизни относительно, Валера, – заметил Савельев. – Энгельс писал: когда мы с Марксом голодали, то брали корзину пива, свиной окорок и уезжали в лес.

– Вона как! Я бы согласился, – сказал Валерка.

– Дмитрий, пригласи хозяйку. Пусть посидит, – предложил Волков. – С мужем. С гостями.

– Не муж он ей, – снова встрял Валерка. – Беженка она. Из Молдавии.

– Чё ты прыгаешь, как блоха на зеркале? – не зло, но всё же с неудовольствием проговорил Дмитрий. – Валентина! Иди к нам! Гости зовут.

Женщина, робко улыбаясь, села возле подвинувшегося Дмитрия. Ей поставили стопку.

– Давайте выпьем за то, – сказал лохматый хозяин, – штоб Валентина прижилась у нас. Тут у ей сестра. Можно сказать: родина. А тем гадам – ни дна, ни покрышки.

Посидев немного, Валентина ушла из избы совсем. «Потом приду, уберу», – сказала Дмитрию.

После её ухода Нестеренко спросил хозяина:

– Давно она здесь?

– Полгода. Начала вон, вишь, улыбаться. Когда прибежала, каменная была. Про молдаванов и сейчас, как услышит, трясётся. У ей в Рыбнице – есть такой город в Приднестровье…

– Знаем, знаем, – сразу став внимательным, сказал Савельев.

– …там старшая дочка с мужем. А она – сама Валентина – жила с младшей где-й-то на молдавской стороне. В селе. Ну, там сёлы-то не такие, как у нас. Дома каменные… богатые. У ей, говорит, был всё жа плохонький. Муж умер, а без мужика как строиться? И девчонка ещё молода. Школу, последний класс кончала. Молдаваны вроде как давно стали притеснять. Вскоре после начала перестройки. К русским пристают. Гонят их. Дальше – больше. Говорить русские должны только по-молдавански. Писать – по-ихнему. Кто по-русски скажет – по морде. Бить стали.

– Вот што стервец, наделал! – бросил вилку Нестеренко. – Горбачёв этот!

– А прошлой осенью девчонку поймали, изнасиловали. Да ещё натворили с ней всякого. Она под утро, считай, приползла домой. Потеряла сознание. Валентина – на почту. Прозвонилась старшей дочке. Та с мужем приехала на машине. Не пускали! Кой-как прорвались. Забрали девчонку – молдаваны-то в больницу не берут. Сама тоже с ними – с дочкой и зятем. Там девочка и померла.

– Сволочи! – мрачно проговорил Волков.

– Валентине после этого жисть не жисть. А тут звонют соседи… Молдаваны, между прочим. Тоже всякие там есть. Молодняк ихний… которых на автобусах возили на митинги… в этот… как он… Кишинёв – порывались дом поджечь. Приежжай, говорят, Валентина. Когда хозяйка дома, не решатся. Она через силу приехала. А два дня прошло – ночью дом подожгли. Успела ток документы схватить и кой-чево из барахла спасла. Еле-еле не помешалась. Вот прибежала суда… к сестре. Она старше Валентины. Намного будет старше. Через избу от нас. Приходит иной раз, когда попрошу. Моя-то пять лет, как померла. Дочка – вон Валерка ездиет к ней – давно уж в городе.

Дмитрий замолчал. Молчали и остальные. Сказать, были потрясены – вряд ли. Деревенские эту историю знали, а городские теперь каждый день слышали, читали, видели по телевизору слёзы, крики, буйство толп, и если раньше душу переворачивала капля людской беды, то теперь душа иногда переходила через ручьи беды, не замочив ноги. Только когда чьё-то горе возникало рядом, на расстоянии вытянутой руки, то оно могло обжечь ещё не покрывшуюся коростой часть души.

– Издержки национального пробуждения, – сказал со вздохом Карабанов. – Прибалты. Молдавия. Грузия. Все империи проходят через это, если в них силой согнали разные народы.

– Вы, наверно, плохо знаете историю, Сергей, – заметил Савельев. – Это Грузию-то Россия силой пригнала? Грузины несколько раз сами, я вам подчёркиваю – сами! просили принять их в российское подданство. Если б не Россия, грузинский народ мог просто-напросто исчезнуть. Как инки. Как ацтеки. Вы такие народы сейчас знаете? А они были. Персия и Османская империя – мусульманские державы – рвали в клочки маленькие грузинские царства. После их захвата грузин ждала ассимиляция и уничтожение христианской религии. Поэтому задолго до Георгиевского трактата – его заключили при Екатерине Второй, грузинские цари просились под защиту православного государства. Первый раз обратились ещё в 1586 году, к сыну Ивана Грозного – Фёдору Ивановичу, чтобы он «принял их народ в своё подданство и спас их жизнь и душу». Георгиевский трактат признавал Грузию вассалом российской короны. Но грузинский царь Георгий XII, отправляя в 1800 году послов к Павлу I, велел отдать царство своё «в полную его власть и на полное его попечение». Это я вам цитирую документ. И Павел подписал манифест о присоединении Грузии к России. Однако через несколько месяцев молодые советники Александра I, ну, вы знаете – так называемый «Негласный комитет», вроде недавнего президентского Совета при Горбачёве, стали убеждать нового императора отказаться от присоединения Грузии. Зачем, мол, России лишние заботы? Дразнить врагов – Персию и Османскую Турцию… Александр не согласился. Я читал в его манифесте, почему Россия берёт на себя «бремя управления»: «Не для приращения сил, не для корысти, не для распространения пределов и так уже обширнейшей в свете империи…» А для спасения народа-единоверца. Так што, дорогой товарищ-барин, никто Грузию силой не тянул. А сколько дала Россия той уйме народов и народцев, которых объединила в одно разноцветное государство! Культуру у всех сохранила. Языки все сохранила. Многим даже письменность создала. Якуты ещё в девятнадцатом веке получили письменность. А другие северные народцы обрели её в советское время. За такую веротерпимость и, как сейчас становится модным слово, – толерантность, русских надо хоть раз в неделю благодарить. Я вам напомнил об инках и ацтеках. Из них испанцы сделали человеческий фарш. Никаких следов, кроме пирамид, не оставили. Историки разных национальностей называют уничтожение коренного населения Америки «Американским холокостом». Приводят разные данные. Самые распространённые такие: до прихода европейцев было 15 миллионов индейцев, к началу двадцатого века осталось 237 тысяч. Сохранились документы о нечеловеческих зверствах «цивилизованных» европейцев. Включая письменные свидетельства о том, как кормили индейскими детьми собак. Есть даже старинная гравюра об этом.

А про североамериканских индейцев вам напомнить? Где их великие территории? Их культура? Язык? Где вообще упоминание о них? Только в книгах Майн Рида? А русский язык – мне лично говорил видный казахский писатель – вывел сотни всяких сочинителей, даже из микроскопических по численности народцев, на мировую арену. Издали его на казахском, сколько народу прочитало? Десять тысяч? Ну, сто! А переведённого на русский сразу узнают миллионы.

Толерантность у русских в крови. Есенин в 16 лет написал такие слова: «Затерялась Русь в мордве и чуди…» Это значит, за тысячу лет мы вобрали в себя гены множества народов. Потому и терпимы ко многим. А надо бы иногда вести себя жёстче. Злее надо быть! Улыбнуться и придушить гнусь. Вы смотрите, што творится в Молдавии! Преследуют русских, украинцев, евреев, гагаузов. Нашего собкора избили – он сказал, што за некоторые лозунги на митингах надо привлекать к уголовной ответственности. А лозунги какие? «Чемодан – вокзал – Россия», «Молдавия – для молдаван», «Русских – за Днестр, евреев – в Днестр». Это же призыв к убийствам!

– Чёрт-те што происходит, – расстроенно сказал Нестеренко. – Совсем недавно представить такое было нельзя. Отец строил ГЭС в Таджикистане… его послали, как наладчика оборудования… мы там жили. Мама – она инженер-технолог… работы по специальности сначала не было… работала недолго на почте. Мы с сестрёнкой Надькой – в школе. Я-то уже лоб – лет тринадцать, четырнадцать, а сестра – только в первых классах. У нас двор был – дома небольшие, двухэтажные, стояли буквой «П»… При каждом – два-три виноградных куста… летом – тень до второго этажа. Так вот, в одном нашем дворе – дети семидесяти национальностей! Я не округляю… когда взрослым стал, уехали оттуда… уже учился в институте – для интереса посчитал. Семьдесят! Про некоторые национальности раньше даже не слыхал. Кумыки… Даргинцы… Таты… Ассирийцы… Кого только не было! И ни одного конфликта на национальной почве. По другим поводам дрались – пацаны ведь! Но штобы национальность задеть – не помню. Отцы-матери могли хорошо уши накрутить. А сейчас какие вещи творятся? Не та национальность – убирайся вон.