И всё произошло так, как предполагал Слепцов. В течение десятилетий закрытая экономическая система соблюдала синхронность роста доходов и товарной массы. После вмешательства Горбачёва движение пошло на разных скоростях. Уже в 88-м году вместо намеченного прироста доходов в 10 миллиардов рублей увеличение составило 40 миллиардов, в следующем – 60, а в 1990-м – сто миллиардов рублей.
Внутренний потребительский рынок взорвался. То, что оставалось после вывезенного за границу, припрятанного на базах, испорченного и выброшенного на свалки, всё это моментально сметалось с прилавков. Магазины опустели. С одной стороны, дефицит, с другой – резко выросший объём денег у населения подняли цены, породили невиданного размаха спекуляцию, когда товары из государственной торговли в открытую уходили на рынки и там продавались в несколько раз дороже. Экономическая преступность становилась привычным, ненаказуемым явлением.
Одновременно рушилась одна из главных опор государства – бюджетное равновесие. Последний раз бюджет без дефицита с большим трудом удалось выдержать в 1988 году. Однако уже на следующий год дефицит составил 100 миллиардов рублей. Страна под руководством Горбачёва и подобранной им команды стала быстро скатываться в долговую яму. В начале его правления внешний долг составлял 20 миллиардов долларов, а в конце перевалил за 100 миллиардов. Приняв государство с золотым запасом в 2200 тонн, он за короткий срок уменьшил его до 200 тонн.
Теперь Павел Слепцов больше, чем кто-либо, был уверен в персональной причастности Горбачёва к надлому государства. Здание трещало по всем этажам. Терялось управление экономикой, финансами, денежным обращением, политическими процессами. Люди переставали понимать не только происходящие события, но и друг друга. После разрушения Берлинской стены и начала объединения Германии отец Павла сказал однажды за ужином, что служить больше не хочет и уходит в отставку.
– Ты хорошо подумал? – спросил Павел. – Впереди большие перемены. Такие, как ты, будут на вес золота.
– Жить, наверно, станет трудней, – сказала мать. – Но если ты решил, Вася, я не буду тебя отговаривать. В конце концов, вернусь к репетиторству.
В молодые годы из-за переводов мужа с места на место она подолгу не работала и тогда занималась музыкой с чужими детьми.
– За это не беспокойся, мама. У отца будет хорошая пенсия… Я тоже не два рубля получаю.
Когда мать вышла, Павел снова вернулся к неожиданному намерению отца.
– Мне кажется, ты спешишь. Да, Горбачёв, судя по его делам, ничтожество. Но он разрушает систему, а это главное. Лучшее из всего, что он сделал.
– Ты хоть соображаешь, что говоришь? Система – это социализм.
– Ещё скажи, как Андрей Нестеренко, что он – новое историческое явление, совсем молодое, что способен к различным трансформациям.
– Абсолютно правильно говорит твой Нестеренко. Это тот – с такими бровями?
Отец раздвинутыми пальцами показал над глазами бровищи. Он видел Андрея один раз, мельком, но профессиональная память на лица и особые приметы сработала точно.
– Если для тебя не авторитет твой Нестеренко, то Сахарову-то можешь поверить? Правозащитник… Ваш кумир… Он тоже считает, что социализм можно реформировать. Правда, я бы добавил: осторожно. И с другой головой. Не как у Горбачёва… Социализм, Паша, может быть разным. Я тебе рассказывал про Швецию… Данию. Там тоже социализм. С частной собственностью… С многопартийностью. Не такой, как у нас. На Балканах, в Восточной Европе он был неодинаковым. Возьми Югославию с её моделью «социалистического самоуправления», с разными формами собственности, с широкими рыночными отношениями. Или Венгрия… Там был свой тип социализма. А китайцы! Вот за кого я радуюсь и кого боюсь. Благодаря социализму они через несколько десятилетий станут главным народом земного шара. Первые, на кого положат глаз, будем мы. Наша страна. Если она к тому времени ещё останется.
– От твоих прогнозов, Василий Палыч, мурашки по телу, – сдержанно улыбнулся Павел. Они были похожи. У обоих – глубоко утопленные глаза. Оба худощавы лицом, со впалыми щеками. Когда младшему Слепцову кто-нибудь после долгого невиденья заботливо советовал: «Вам бы отдохнуть, Пал Василич. Похудели как!» – он отвечал: «Это у нас конституция такая. Семейная».
И волосы у обоих были одинаково жидкие. Только у сына тёмные, плохо прикрывающие раннюю плешинку на темени, а у отца – серые от седины, по цвету почти совпадающие с большой лысиной.
– В Европе социализму кранты, – заявил Павел. – «Бархатные революции» сметают его. А китайцы… Эти не скоро выйдут из нищеты. Если вообще когда-нибудь выберутся. Социализм – это равенство в нищете.
– Нет. Это равенство в достижении богатства. Зачем, скажи мне, одному человеку миллиард рублей или, допустим, долларов? Он что – есть их будет? Они ему нужны, чтоб развить талант физика, конструктора, музыканта? Нет, для этого достаточно средств богатого государства, которое будет тратить их на развитие всех своих граждан. Большие деньги нужны, чтоб человеку завидовали. Не его таланту и мастерству, которыми его природа одарила… которые он развил, благодаря заботе государства. А завидовали наворованным деньгам. Предки наворовали или он сам – не имеет значения. Социализм, Паша, это общество социальной справедливости.
– Оно и видно. Особенно сейчас. «Пятнистый», как называет его Андрей, по своему скудоумью открыл все ящики зла.
– Он, конечно, заслуживает участи Чаушеску [4]… Которого, кстати, предал. Да он их всех предал! Как сказал Маркус Вольф… я тебе рассказывал о нём – легендарный руководитель разведки ГДР: «Советский президент продал ГДР за бутерброд с колбасой». А лучше всего разобрались со своим генсеком в Китае: сняли со всех постов… Очень либеральничал, когда надо было власть употребить. Как наш Горбачёв.
Отец помолчал, размешивая сахар в чашке кофе.
– Но, понимаешь, не он один виноват. Посмотри на его окружение. Одни без стержня… без хребта. Другие давно в агентах влияния. Третьи – мелкая пыль, увеличенная микроскопом времени. Мы, конечно, затормозили развитие… Застоялись. Правильно говорят: «застой». Ржавчина пошла по корпусу судна. Но ты знаешь – ты человек заводской, – что есть много способов убрать ржавчину – металл-то у судна толстый. А можно наоборот – усилить процесс коррозии. Вот Горбачёв этим и занялся.
– По неумению?
– Трудно сказать. Я анализировал, как он пришёл к власти. На Западе давно создали отдельную науку для изучения нашей политической элиты – кремлинологию. Только в Соединённых Штатах почти 200 университетов и специальных центров занимаются этим. Изучают характеры, привычки, способы воздействия. Начинают вести перспективных людей издалека, с областного уровня. Пробуют влиять на них. Аккуратно, через дипломатов, прессу, помощников. К наследникам Леонида Ильича стали приглядываться заранее. Выяснили то, что и мы без них знали: Андропов и Черненко долго не протянут, Алиев и Кунаев не подходят. После грузина Сталина, украинцев Хрущёва и Брежнева представители нетитульной нации вряд ли получат высший пост. Надо было искать среди молодых русских. Заслуживающих внимание оставалось двое: Горбачёв и Романов. Я тебе пока не могу сказать о причинах… да и не всё понятно, но поставили они на Горбачёва. Хотя Романов был намного весомее. Он заметно разрешил жилищную проблему в Ленинграде. Благодаря агропромышленным объединениям область хорошо обеспечивала себя продуктами. Андропов забрал его в Москву, сделал куратором ВПК. Это насторожило конкурентов и, прежде всего, Горбачёва. Значит, Романова надо было убрать, а для этого дискредитировать в глазах партии и страны. Помнишь скандальную историю в зарубежной прессе, как секретарь Ленинградского обкома партии Романов якобы устроил свадьбу дочери в Таврическом дворце, взял из Эрмитажа царский сервиз на 144 персоны и что-то из него разбили?
– Да, помню какую-то шумиху. Даже у нас на заводе возмущались.
