– Я вообще никогда не спал на печи! – воскликнул Нестеренко.
– Попробуешь. Ноги только длинные. Там Валерке самый раз. Но его место нынче – в сенях.
– Эт почему?! – засопротивлялся Валерка.
– Ты ж у нас демократ? Демократ. А кто сказал, што не нужен общий большой дом? Кто разогнал страну по углам и каморкам? Демократы. Вот и иди в сени.
Увидев, что Валерка готов обидеться всерьёз, егерь снисходительно бросил помощнику:
– Ладно, ладно. Мы не такие, как ты, шнырла. Садимся, ребяты. Мужики – с дороги. Часа три-четыре ехали – это не на печку слазить.
Городские действительно утомились. И не только Савельев, который вёл машину. Двое других – сами водители, тоже чувствовали, едва ль не наравне с Виктором, плохо чищенную, разбитую дорогу. Поэтому теперь за столом расслаблялись.
Продукты они, конечно, привезли. Но это было очень скудное подобие прежних возможностей. Зато Дмитрий, а скорее Валентина, постарались. На стол выставили большую, едва ль не с тазик, тарелку, полную тёплых ещё котлет. Нестеренко первый ткнул вилкой, откусил и зажмурился. Это была смесь лосятины с дикой свининой.
К дичи шла в меру прихрустывающая на зубах, жареная, с корочкой картошка. Остальное городским было знакомо: три сорта грибов – рыжики, белые и опята; солёные огурцы, квашеная капуста – в порубе и вилках. Из нового – крупный, явно не магазинной формы, кусок сливочного масла светло-золотистого цвета.
– Своя маслобойка? – спросил Савельев, отрезая охотничьим ножом пластик натурального продукта.
– Своя, своя, – сказал Адольф. – У Митрия теперь всё своё. Завели с Валентиной корову… Поросят… Курей и уток стаю… На власть не надеются. Она вон только трындит с утра до ночи, – показал на бубнящий в углу телевизор. – Ну, да ладно. Давайте, ребяты, за встречу. Считай, за год знакомства.
Через некоторое время, сбив первую охотку, стали пить и есть неспешней, словно в какой-то раздумчивости. У городских того радостного волнения, которое они в прежние приезды не могли скрыть и унять, теперь не было. Волков отстранённо жевал солёные рыжики. Нестеренко, зацепив вилкой котлету, долго держал её над своей тарелкой, о чём-то тяжело думая. Савельев, намазав ещё один кусок хлеба домашним маслом, отложил его и стал расстёгивать рубаху.
– Жарко. Сваришься, Андрей, на печке. На ней хорошо спать в мороз. Я знаю. Мне приходилось…
– Опять холода спали, – сказал Адольф. – Раньше в это время мороз деревья рвал… Ночью лежишь – тихо… Он ка-ак рванёт! Только весной поймёшь, какое дерево треснуло…
– Этот год весь какой-то кручёный, – вздохнул Валерка. – Секач, паскуда… Тайга теперь близко не подходит к кабану… издаля работает. Сова…
– Ты говорил, и весной она была, – напомнил красноглазый Николай.
– Была… А где сичас этот… Павел? Который нам про сову рассказывал? Про Горбачёва с отметкой? Где он, Андрей?
– Не знаю, – отчуждённо сказал Нестеренко. – Наверно, с такими, как ты, демократами делит страну.
Он захмурился, сдвинув брови в сплошную чёрную линию. Слова Адольфа о демократах вызвали ярость.
– Почему никого не оказалось рядом? Всего три выстрела и нет паскуд!
Все поняли, о ком почти выкрикнул электрик. В беспокойстве задвигались.
– Чё ж теперь будет? – спросил Адольф. – Может, ещё он вернётся – Советский Союз?
– А зачем он нужен? – выпалил Валерка. – Што с возу упало, то к завхозу попало. Когда-то жили без него. Может, снова проживём.
Нестеренко побледнел. Адольф увидел это, наклонился к сидящему рядом электрику:
– Андрей, тебе похужело?
– Ничё, ничё. Я тут хочу твоему подручному сказать… Который не понимает, што три Существа натворили. У тебя, Валерк, есть дом?
– Есть.
– А дети?
– Трое. Два сына и дочь.
– О-о, какой ты богатый на детей. Теперь представь: пришёл кто-то, ну, председатель сельсовета… детей из дома выгнал, дом распилил бензопилой «Дружба» на три части и сказал: «До меня дошли слухи: вы не ладили друг с другом, спорили иногда. Вот я ваш дом делю. Живите каждый в своём отрезке». «Да как жить?! – спросят дети. – Печка у одного. Погреб у другого. „Двор“[13] с коровой у третьей. Не жизнь это будет, а чёрт знает што. Да и спорили мы без драки. Словами иногда… Наши отцы, деды жили вместе. Порознь нам будет плохо…» «Ничего не знаю, – скажет тот. – По моим представлениям вам так будет лучше». А сам промолчит, што интересовало его не спокойствие братьев и сестры. Земля была нужна. Помыкаются люди вокруг распиленного дома и пойдут наниматься к тем, у кого целые дома. Вот так же, примерно, демократ, поступили и с нашим домом. Народы ведь не хотели разъединяться! Ты сам слышал, што Адольф говорил весной, после референдума: три четверти проголосовали за сохранение Советского Союза. Но с помощью таких, как двое наших… и теперь вот ты… бензопилой по живому.
Волков смотрел на товарища и, кажется, сам чувствовал терзающие того страдания. Крупные черты лица ещё сильнее огрубели, выпукло застыли, как складки хромового сапога. Глаза из-под сдвинутых бровей мерцали злым огнём. «А верил: будем стариться плечом к плечу, – подумал учитель об Андрее. – Теперь бы не встретиться всем на узкой тропе».
Он машинально скручивал кончик уса и хотел понять, как удалось каким-то людям развернуть их друг против друга. Эти неизвестные оказались сильнее и хитрее. Они нащупали невидимые трещинки между ними и превратили их в разломы. Также как сначала между тысячами, потом – между миллионами.
«Ну, а мы-то что, телята что ли? – думал Волков, всё больше сердясь на себя. – Понимали: вместе с грязью враги наши выливают на помойку очень много хорошего. И не поднялись. Вождей не оказалось?… Организаторов? Говорил я Вадиму: народ без вожаков – мясо истории… Везде так… Даже в демократических странах, которыми нам забили мозги. У нас тем более. Выходит, так и будем на вождей надеяться? А если попадётся, как Горбачёв?… Заменить нельзя. Не дают. Тогда, может, прав Андрей? Один выстрел – и пошла жизнь по другим рельсам. Сколько таких примеров в истории!»
Но, подумав об этом, учитель сразу усомнился. Выстрел… Бомба… Кто определяет, что нужно их применить? Один человек? Но он кто: Бог? Решающий за большое множество людей. Даже группа несогласных – ещё не народ. Маленькая часть народа. Тогда имеют ли эти люди право решать за всех? А если эти немногие наказывают тех, кто переступил через волю народа? Как переступили трое беловежских подписантов… Это тоже недопустимо?
Волков запутался, не зная, что правильнее. Морщил в напряжении лоб, нервно трогал усы. Видно было: мыслями он не здесь. Это заметил Адольф. Окликнул:
– Владимир! Ты командир, а не спрашиваешь, куда завтра пойдём. У вас одна лицензия?
– Одна, – вернулся к действительности учитель. – На лося. И одна на кабана. Витя достал.
– Значит, работа будет. У нас тоже лось и два кабана.
Он помолчал. Потом с иронией бросил:
– Только бы сова не закричала.
– А между прочим, у нас на фабрике никто особо не заметил, што Союз помер, – бодро сказал Валерка, похоже, совсем не обидевшись на злое разъяснение Андрея. – У всех другие заботы. Где еды достать? Сколько придёт хлопка?
Валерка работал на небольшой ткацкой фабрике в маленьком посёлке, который не так давно преобразовали из села. Но жизнь в селе всё равно оставалась деревенской. Здесь было правление колхоза, машинный двор, где Валерка, как фабричный механизатор, в страдную пору помогал ремонтировать технику, за что ему иногда давали на охоту трактор «Беларусь». Область, куда ездила компания, считалась не только промышленной, но и текстильной. В областном центре работали крупные ткацкие комбинаты, один из которых был основан при Петре Великом. Здесь начинали делать ткань для парусов. Валеркина фабричка выпускала хлопчатобумажное полотно, и весной подручный Адольфа показывал охотникам кусочки красивых материалов.
– Значит, говоришь, не заметили? – спросил Савельев. По профессиональной привычке быть в курсе событий он исподволь прислушивался к бубнящему вдалеке телевизору, однако при этом не пропускал ни слова из разговора за столом. – Ничево, скоро заметите. Узнаете, што Союз, как ты говоришь, помер. Хлопок для всей текстильной промышленности поставляют Узбекистан и Таджикистан. Они теперь отделились. Перестанут поставлять, и вы остановитесь. Колхозы тоже будут разрушены – орёт вон тот дурачок (показал на телевизор, где в это время что-то кричал известный агрессивный писатель), будто фермер спасёт Россию. После этого у тебя и в колхозе не будет «шабашки». Как видишь, товарищ демократ, всё в жизни взаимосвязано. Где морским узлом, а где гордиевым. Особенно в жизни экономической.
