Оставалось набраться терпения и ждать.

Мои английские однокашники аккуратно являлись на занятия и сразу же после лекций исчезали. В студенческой жизни они не участвовали, все это были люди солидные, сделавшие карьеру. К тому же все жили с семьями и свободное время привыкли проводить в «своих», как говорят в Англии, клубах.

О, эти пресловутые английские «клабс» — маленькие кланы, государства в государстве, двери которых закрыты для остальных смертных. Социальное положение для англичанина — это прежде всего клуб. На самой вершине клубной лестницы, в недосягаемых для простого англичанина высях, застыли в вековой тишине аристократические клубы Вест-Энда. Заговорить там в полный голос считается чуть ли не преступлением. Все знают друг друга так же, как и прислуга знает всех. В клуб можно пригласить гостя, но только — мужчину. Женщин — нельзя; эти заведения и возникли-то как убежище от женщин. Поэтому и комфорт там почти домашний. У членов клуба свои комнаты, сюда на их имя приходит почта. Адрес такого клуба помогает получить кредит в магазине и продлевает терпение кредитора.

Ступенькой ниже существуют клубы, членство в которых даётся автоматически. Например, клуб выпускников Оксфорда и Кембриджа или клуб Армии и Флота, куда допускается только офицерский состав. Для сержантов и рядовых есть свой клуб — Виктории.

Следующее место в клубной иерархии занимают «Рабочие клубы», членом которых может стать каждый. По существу, это просто замаскированные пивные, и смысл их в том, чтобы напоить с 15 до 17.30 всех жаждущих, когда в соответствии с законом в Англии пивные закрыты на перерыв.

И, наконец, в пятидесятые годы в Англии появилось великое множество «Стриптизных клубов». Сюда можно вступить с помощью двух рекомендаций, которые охотно дают каждому желающему владелец клуба и бармен. Чтобы оправдать непомерные наценки на выпивку, посетителей каждые полчаса услаждают сеансом стриптиза.

Впрочем, была ещё одна категория клубов, которая хотя и не носила этого имени, но выполняла примерно те же функции. И я, как и любой другой человек, оказавшийся на английской земле, имел туда открытый доступ. Клубами этими были пивные.

Да, именно пивные. Ибо для «доброй старой» Англии это заведение столь же традиционно, столь же типично, как пресловутый лондонский смог. Их здесь — особенно в Лондоне — невероятное количество. И, конечно же, почти у каждого англичанина есть «своя» пивная, где он чувствует себя не менее (а может быть, и более) свободно, чем дома, и знает большинство завсегдатаев.

Любопытно, что все пивные — и в городе, и «на селе» — делятся на «отсеки» с отдельными входами. Основной «отсек» — общий зал, но есть зал и для публики почище, цены тут слегка выше, хотя пиво качают из той же бочки. Ещё дороже «уединенный зал», которым обычно пользуются женщины, не сопровождаемые мужчиной.

Пивные, как ни странно, и стали тем местом, где я наконец-то смог найти общий язык и с «чиновниками», и с джентльменами из Форин Оффис.

А было это так.

Среди преподавателей школы одной из самых ярких, заметных фигур был Саймонс-младший, сын профессора Саймонса. Отец в тридцатые годы эмигрировал из фашистской Германии, Саймонс-младший был тогда ребёнком. Он успел окончить частную школу и университет в Кембридже. Говорил по-английски на аристократическом наречии и во всём стремился походить на истинного британца (ему это почти удавалось. «Почти» потому, что он всё же оставался явным «европейцем», как англичане называют жителей Западной Европы). Китайский язык он знал хорошо и преподавал его умело. К студентам из нашей группы — они были одного возраста с ним — относился как к равным.

И вот как-то на уроке грамматики китайского языка Саймонс-младший вполне резонно заметил, что большинство присутствующих явно потеряли нить его рассуждений. Это было немудрено — он пытался объяснить теорию математической грамматики, разработанную Саймонсом-старшим. Последний считал — и совершенно справедливо, — что категории грамматик европейских языков неприменимы к китайскому языку, и создал с типично немецкой дотошностью оригинальную китайскую грамматику, основанную на придуманных им математических формулах. По мнению профессора, это значительно облегчало овладение китайским языком. Достаточно лишь запомнить несколько десятков формул, и вы уже могли вести разговор на китайском языке. Всё хорошо, если б не необходимость каким-то чудом выбрать нужную в данном случае формулу, молниеносно проанализировать состав требуемой фразы и перевести на китайский язык, расположив все составные части предложения в соответствии с избранной формулой. После этого оставалось лишь произнести нужное предложение (или написать его) на китайском. При должной натренированности на это уходило всего лишь несколько минут. Правда, мне так и осталось неизвестным, чем должен был заниматься в это время собеседник.

Естественно, никто из студентов никак не мог усвоить путь к «нужной» формуле, и Саймонс-младший быстро почувствовал, что потерял контакт с аудиторией.

— Джентльмены, я чувствую, нам надо немного отвлечься, — произнёс он тоном искушенного преподавателя. — Все мы — люди взрослые и отлично понимаем, что знание одного китайского языка не делает из человека синолога[2]. Не так ли?

Обрадованные переменой темы, студенты хором согласились с ним, хотя ещё и не поняли, куда он клонит.

— Так вот, господа, — продолжал Саймонс, — всем нам необходимо факультативно изучать текущие события в Китае и в Юго-Восточной Азии, знакомиться с китайским искусством, обычаями, традициями и тому подобным. Короче, я предлагаю раз в неделю проводить семинары, приглашать «именитых гостей». После беседы организуем обсуждение. Как вы на это смотрите?

Идея понравилась, и вскоре вся группа стала собираться в «старшей трапезной», а проще говоря, в столовой для преподавателей — небольшом полуподвальном помещении, где в два ряда стояли длинные, человек на двадцать столы. Один из них заранее накрывали для чая, собирая с каждого студента по два с половиной шиллинга. Беседы, как правило, были полезными, а лекторы — специалистами в своей области.

Особенно интересно проходили обсуждения, во всяком случае для меня, так как они позволили узнать политические взгляды однокурсников. К сожалению, «чиновники» обычно отмалчивались. Либо потому, что так принято, либо из-за того, что им нечего было сказать. Вторая причина, видимо, всё же была предпочтительней.

Кто были наши лекторы? Сотрудники Форин Оффис, госдепартамента США, известные специалисты по странам Юго-Восточной Азии. Однажды перед нами выступил английский разведчик Форд, в своё время арестованный в Тибете за шпионаж. Правда, на семинаре его представили как радиоспециалиста, бывшего сержанта войск связи, который после окончания войны поступил на работу к Далай-ламе. К разведке, по его словам, он не имел никакого отношения, а признался в шпионаже в результате «промывания мозгов» в китайской тюрьме.

Форд, смуглый, небольшого роста человек с усиками, сидел в кресле, согнувшись, хотя сержанты английской армии славятся своей выправкой и громким голосом. Он говорил тихо, с акцентом человека без высшего образования (в Англии это различает каждый, профессором Хиггинсом быть не обязательно). Форд вернулся в Англию незадолго до встречи с нами, и газеты ещё продолжали много писать о нём, полностью отрицая его принадлежность к английской разведке. В конце беседы, когда, как обычно, все задавали вопросы докладчику, я спросил его:

— А где вы работаете сейчас? Форд не задумываясь ответил:

— Как где? Конечно, в Форин Оффис!

Я не мог не заметить, как при этом по лицам студентов пробежала ироническая улыбка — с каких это пор в Форин Оффис стали работать бывшие сержанты войск связи?

После дискуссии (всё на семинаре шло по строгому регламенту) студенты переходили за накрытый стол и продолжали беседовать за чаем. Однако самое главное для меня было не в семинаре и даже не в беседе за чайным столом. Самое интересное было после семинара, когда его участники дружно отправлялись в любимую пивную их руководителя.