— А куда идти?

— Шагай себе. Наслаждайся свободой. Аусвайс есть?

— А, паспорт… Да там… У… — замялся он, — в СМЕРШе…

— Ты должен приводийт нас большевистский комиссар. Ну, шнель!

И он пошел, поворачивая то направо, то налево, а за одним из поворотов нашелся тупичок, а в нем сумка его собственная, и так обрадовался Зверев, что побежал к ней, а делать этого не следовало, так как немец в коляске тут же выпустил длинную очередь. Зверев распластался на смрадном полу и стал ждать, когда переднее колесо мотоцикла придавит его, а вся машина потихоньку станет наезжать, взбираться основательно по пояснице, по спине, потом съедет машина и весь магазин разрядит добродушный оккупант в смятое тело безумного милиционера, попавшего в реальность, у которой нет названия…

— Товарищ, товарищ, очнись… Спугнули мы германцев. Вроде говорят по-немецки, а форма чудная и мотоциклет особенный. И пулеметка ручная, маленькая. Так и шпарит, так и мечет. Если дело дальше пойдет таким образом, не удержим мы германцев. Пройдут они и на Ригу, и на Питер.

Это красные балтийские матросы поднимали его и ставили на ноги.

— Забоялся, поди? Ну ничего, ничего…

Их было много. Человек двадцать. Они протягивали Звереву цигарки, кружку со спиртом, корку хлеба.

— Костюмчик у, тебя интересный. Где брал такой?

— В Питере городе. Еще при большевиках. Ему сноса нет.

— То есть как это при большевиках? А сейчас там кто? Ты давно оттуда? Нам же этот змей тамбовский, комиссар наш, ничего не говорит. Не измена ли?

— Не знаю, как у вас, а у нас там измена. Да еще какая.

— Эх, патронов маловато… Не устоим…

«Всем построиться! — раздался зычный голос командира. — В колонну по два! — Моряки нехотя строились. — Шагом марш!» — И отряд стал удаляться. Комиссар — в кожанке и пенсне. Он просверлил воспаленными и значительными глазами Зверева.

— Ваш? — протянул он Звереву паспорт.

— Мой. Расстреливать будете?

— Зачем же расстреливать? Вы мне нужны. Пока нужны. Пойдемте со мной.

Они шли долго. Иногда встречали отряд матросский, который колонной отмерял свой необъяснимый маршрут по изгибам смрадного игрового пространства. Наконец потолок стал выше, стены расширились, и они вышли в зал: огромный, почти что с Красную площадь. На другой стороне площади стояло нечто под брезентом.

— Зал заминирован. Как пройти, расскажу после. Вот мимо катка асфальтового, вы не удивляйтесь, тут всяко пробовали, значит, мимо катка прямо на автомобиль. «Жигули» шестой модели, если не ошибаюсь? Потом на два шага левее танка Т-34. Вот этот поржавей — Т-72. Значит, на два шага левей и прямо на вешку. Там и выход. Жетон есть?

— Какой жетон?

— Вы сегодня жетон брали на автостанции?

— Да. Вот есть, кажется.

— Вы проверьте. Значит, есть. Снимете там брезент, увидите как будто в метро вход. Суйте жетон в монетоприемник — и вперед. А вот это передадите по назначению. А если вскроете, я вас верну в середине пути, и тогда уже не по-игрушечному, а по-настоящему в тупичок. И пульку в голову. Из нагана. Очень надежное оружие.

— Сумку можно забрать?

— Заберите.

Он шел по кошмарной площади, точно следуя инструкциям комиссара. Тот же сидел на чурочке, скрестив ноги, и смотрел.

Перейдя площадь и заглянув под брезент, он действительно обнаружил там выход из лабиринта.

А на конверте прочел: «Москва, Кремль, Бурбулису…»

Он, только отойдя от комиссара, ощутил что-то лишнее в сумке. Она стала тяжеловатой. Но, решив, что ничего не происходит зря, а все уже записанное в книге судеб не отредактировать, Зверев решил не искушать судьбу. Открыв сумку, он обнаружил там четыре гранаты. Как их правильно называть, он не знал, но знал, что они в полном порядке и готовы к применению. Должно быть, кто-то из пленников лабиринта нашел сумку и положил туда кое-что из своего добра.

— Эй, ты что, сучий потрох, делаешь? Ты что задумал? — запрыгал на одной ноге комиссар, доставая наган из кобуры.

Он положил на турникет письмо к Большому литовскому брату: сверху припечатал связкой гранат и выдернул на одной кольцо. А потом сел рядом и закрыл глаза. А когда распадался на атомы, когда возносился к потолку подвала, ощутил ликование.

— Ну что, московит, оттянулся?

— Когда вы меня отвезете домой?

— Очень скоро. Пойми меня правильно. Твоих родителей нужно подготовить. С тобой же ведь всякое происходило. Они отчаялись уже. Им позвонили, сказали, что, по всей видимости, они тебя увидят в самое ближайшее время. Отдохни пока немного.

— Нет. Я хочу домой.

— Позволь тебе не позволить. В этом заключается моя работа. Разрешать или не разрешать. Я милиционер. Мент. Мне стоило большого труда тебя найти, Коля. И я должен тебя допросить. Снять показания. Это важно. Ты понимаешь?

— А потом сразу домой?

— Если я услышу от тебя то, что хочу услышать, — сразу. Но, по всей видимости, только завтра.

Николай Дмитриевич Безухов заплакал.

«Безумно жаль парня, но так и должно быть», — подумал он. Николай Дмитриевич хватил лиха в подсобке разливочной на проспекте Большевиков, в тайном цехе, где в бутылки с какими-то фантастическими названиями водок разливали неплохой спирт. Содержимое должно соответствовать.

— Ты, Николай, теперь человек взрослый. Будешь показания в суде давать, если захочешь. Не захочешь — не будешь. Твоим родителям деньги предложат. Большие деньги. Как думаешь — возьмут?

— Откуда мне знать? — совершенно по-взрослому ответил Николай Дмитриевич.

— Ну вот и чудненько. Ты наелся или еще бутербродов сделать? Или пельменей?

— У вас водка есть?

— Привык уже?

— Ага. Голова раскалывается.

— Сколько же тебе давали?

— Утром немного, грамм пятьдесят. В обед полстакана. И на ночь.

— А сам ты не наливал себе?

— Нальешь, как же. Сразу по хоботу получишь. Или… — Он опять заплакал. — А можно мне ничего не рассказывать? Даже родителям?

— Коля, мужик! Они же догадаются. Тебя же врач будет осматривать. Ты уж терпи. А мы все тебе поможем.

— Водки дадите?

— Ну, давай, по маленькой.

Зверев сходил на кухню, достал из холодильника бутылку, налил в кастрюльку воды для пельменей, сделал два толстых бутерброда с докторской колбасой, сыром и маслом. Он так с детства любил… Масло, потом сыр, сверху колбаса. Открыл банку маринованных огурцов.

— Иди сюда, Николай Дмитриевич. Только про это yж никому не рассказывай.

…В Пулкове Коля работал уже неделю. Собирал пустые бутылки. Бомжам сюда добираться было накладно. Конкуренция небольшая. Поспокойней, чем на вокзалах. С милиционерами у него получилось полное взаимопонимание. Нейтралитет. Из здания его выкинули пока всего раз. Тепло. Частенько помогал при получении товара в ларьках и буфетах. Работал честно и ничего не украл, хотя были возможности. За день выходило тысяч до пятидесяти. Народ летает сейчас богатый. Простой человек — только по крайней нужде. Пива пьется бутылочного много. Только тару нужно успевать отслеживать, потому что и буфетная братия не гнушается.

В тот день должны были что-то завозить в ресторан на втором этаже. Его позвали, он ждал у входа. Потом должны были провести в подсобку, и там уже он начинал грузить. Здесь его кормили два раза. Мясо давали. Пулково — место не вредное. Если бы не тот день, он бы и сейчас там оставался.

— Родители-то работают?

— Мать работает. Триста тысяч получает. Отец на бирже. Столько же… У меня иногда миллион выходил.

— Правда, что ли? — искренне удивился Зверев.

— А то… — гордо ответил Николай. Он уже захмелел.

Зверев решил, что пора и за пельмени приняться.

— Я с горчицей люблю, — заметил Коля.

— Нету горчицы. Есть волшебный порошок.

— Что еще такое? — Мальчик хмелел и становился несколько нагловатым. Он потянулся к бутылке снова.

— А не хватит тебе?

— Мне-то? Да я ни в одном глазу.