«А как же работа, фабрика?»
«А это мы уладим. Мы уедем, а райком поможет. Через отдел культуры, а потом все спишется».
…Ну, я, как это говорится, хлебнул кваску и согласился. Прямо после танцев и уехали.
…Оркестрик наш был таков: два контрабаса, вторая скрипка — все первые уехали в Самарканд, — потом валторна, гобой, флейта. Только не простая флейта, а пикколо. И мы с мастером. Никогда этого не забуду.
Вот я сижу в зале, а они настраивают свои инструменты. И цапаются. Они всегда цапались. Два контрабаса, а почему два и зачем, толстячки такие, кругляши и тихие бытовые пьяницы. Скрипка эта вторая, ставшая первой и единственной. Она всех и «грызла». Но слов из песни не выкинешь. Валторна. Милейший и культурный человек. Худой и длинный. Гобой — не понять что. Загадка. Хищная вещь века. Так. И флейта-пикколо… Ну зачем ей была нужна эта музыка? Ее бы во дворец, к королю Артуру. А уж ума-то, ума! И вы уже догадались, что все здесь вокруг флейты и завертелось. И я тоже. У меня же преимущество. Во-первых, я всех моложе. Во-вторых, зачем им огласка? А я постучал, позвенел и через месяц опять на фабрике. А им же опять друг друга грызть и совращать.
Ну, нужно сказать о том, что слухи о прошлой бедности наших сел и деревень были несколько преувеличены. Кушали от пуза. Это сейчас командармы экономики всех нас под один нож со скотиной пустили. А тогда другого ничего не было, но кушали от пуза. А может, это для нас тут последнее выставляли. Трудно сказать. Хлебного вина без излишеств, но всегда. Это по тем временам было уже кое-что. Так. Ну, пора о треугольнике. Мы с мастером репетировали вдвоем. Он весь репертуар помнил наизусть, и вскоре я уже без помаргиваний и жестов бил в литавры и тарелки, тряс и стучал. И естественно, по треугольнику. Красивый инструмент. Я оказался прирожденным треугольщиком. А к середине гастролей уже и барабаном баловался. Короче, вреда от меня было мало, а польза изрядная. Ну, понятно, была и лажа. Как без этого? А главное, приспособили меня к конферансу. Выдали артистический костюм, и я объявлял: «Танеев. „Канцона“». Или там еще: «Римский-Корсаков. „Каприччио“». Или даже с двумя «р». Не помню сейчас. Голос у меня от природы неплохой, а наглости и вальяжности могу допустить сколько угодно. Вот объявил — и за кулисы. А там потихонечку назад. К мастеру. И по треугольнику. И по литаврам. И слава Богу, что главный никогда не узнает о наших аранжировках.
Одна беда. Флейточка наша была из хорошей семьи. Вернется с гастролей — и в родовую квартиру. Паркет, окна просторные, папа в кабинете, прочая семья в других комнатах. А за этот месяц наши отношения с флейточкой уже дошли до вопроса вступления в дозволенные законом. Это как? Мне из общежития блевотного на паркет? Здравствуйте. Вот я, игрок на треугольнике, чемпион по хоккею на столе. Флейточке этого было не понять вовсе. А мне и понимать нечего. Не их я поля ягода. Или не с их поля. Как оно культурней, я и не знаю. Можно, конечно, и квартиру снять. Вить гнездышко. Ну, что я за тварь такая? И до того я стал переживать, что погнал лажу сплошняком. Ударю не там, потрещу не так. Вместо «Юморески» Дворжака объявлю «Марш» из «Аиды» Верди. Тут еще гобой стал меня оттирать… Она не хочет. Он злобствует, я лажаю, мастер, глядя на все это, запил. Музыка вразнос. И такой разнос и разнобой, что даже зрители догадались. Это как же надо играть, чтобы зритель фальшь почувствовал?
Но гастроли, слава Богу, шли к концу. Предстоял последний концерт в районном центре. А там музшкола была. Так что ожидала нас стыдоба. Собрались мы перед концертом и договорились. Потом хоть ножами друг друга резать, но чтобы концерт был на уровне. Ну, договор дороже денег. Отгладили мы костюмы, я треугольник пастой начистил, все блестит, тарелки тоже. Мастер смотрел на все это великолепие, смотрел, махнул рукой, но пить не стал. Уговор. И все шло как надо. Даже валторна не подкачала. А она, по-честному, бездарь. Заливались все, как на Страшном суде. И тут я объявляю: «Шопен — „Прелюдия“».
Там вообще одно фано. Ну, еще чуть-чуть скрипочки. Но мы из нее конфетку сделали. Мастер на зубатом. Оба контрабаса, гобой, флейточка, а это уже перебор. Так что валторна отдыхала и слушала. Я там ничего на своем железе не должен был делать. Но не утерпел. Флейточка пошла, и я так потихонечку вступил. И так оно забористо получилось, что надо было нам два такта вести, а мы восемь. И случилась полная гармония. Тут занавес, бис, флейточка в углу плачет, мастер плачет: «Ни на какую фабрику не отпущу, будешь, скотина, теперь при филармонии». Ну, потом, понятно, прием в райисполкоме, потом банкет в гостинице.
А дальше — больше. Ночью гобой, а он по совместительству у нас бухгалтер, проиграл все наши деньги, вернее, все, что остались, а он их частями отсылал в филармонию, но все равно много денег, за треть поездки, проиграл на бильярде. С горя. Ну чего там? Тысячи четыре «зеленых». Эко дело. Только он еще и повеситься решил. И почти преуспел. Вытащили его, однако, из петли. А если бы не вытащили, оплошали, то всем бы освобождение. Сам проиграл, сам себя наказал. А теперь вот жив. Надо выручать. А уже билеты на самолет. Всем домой хочется. Ну что такого? Скинуться можно. Так ведь где гарантия, что он опять в петлю не прыгнет. Или бритвой по горлу. Тоже удачно можно попасть.
Я всякие уродства видел. Контрабасы пыхтят, на самолет собираются. Все добро наше уже на аэродром уехало, за исключением самых любимых инструментов. Мы навели справки. Бильярдист этот — известная бестия. Денег не вернуть. Ну что тут поделаешь? Мастер говорит: «Он здешний. Пошли к нему домой, объясним, что деньги казенные. А нет, так за горло». Ох. Ну, пошли. Мастер, я и флейточка. «Я его разжалоблю. Это же отчасти из-за меня».
Ну, пошли мы. Квартира богатая. Один живет. Выслушал, посмеялся. Осмотрел нас. «Ну что у вас попросить? Вы же ребята нищие. Вот если бабу оставите со мной на час, так и быть. Отдам. Это уж сами должны понимать».
Мастер его сразу душить хотел. Но тут мне повезло, и, видимо, последний раз в жизни.
«А давай сыграем на все. Если ты выиграешь, баба твоя, — а тут флейточка аж серой стала, а мастер опять взвился, — а если нет, все до копейки назад и три шампанского. Вон тех, что за стеклом стоят».
«Ты понимаешь, мужик, на треугольнике я с тобой соревноваться не буду. Тут ты гениален. На бильярде — смешно. Я в Подольске второй кий держал по всей державе. А вот не хочешь ли вот в такую игру?» — И снимает со шкафа… Что? Ага…
Ну конечно, настольный хоккей. Флейточка покраснела, мастер завыл. Я пиджак снимаю. Ну откуда он может знать? Но и опасаюсь. Он ведь должен всякие полеты снаряда спортивного на три хода вперед высчитывать. Профи.
«А откуда у тебя это?» — невинно спрашиваю.
«Да вот, вместо выигрыша взял, — смеется, — ну, или играешь, или скатертью дорожка. Только без бабы. Она тут останется. А денежки вот они», — столешницу открыл и показал.
«Так, — говорю, — играем пять минут и без разминки. Заводи будильник».
«Зачем будильник? Электронный секундомер в часах. С зуммером». — И он завел. Главное в этой игре — спокойствие и броски крайними нападающими с ходу. Одолел он меня. Почти. Пока я к этой поляне привыкал, получил шесть штук, а забил три. А времени осталось — минута с небольшим. Компания моя сидит, ну смерть и то краше. Мастер нож перочинный в кармане раскрывает. Но у игрока-то наверняка ствол припрятан. Тут я постиг эту коробку, а счет уже десять — шесть. Глянул я еще раз на флейточку, мастеру подмигнул и говорю игроку: «Беру тайм-аут. Останови секундомер». — «Имеешь право», — отвечает. И остановил. Тут я куражиться начал. Приседать, кисти рук разминать. Узнал, сколько секунд до сирены, — и началось. Я мог сразу штук двенадцать забить — и дело кончено, но мне все мало. Секундомер в мозгах тикает, рука не дрожит, довел дело до равного счета, потом специально пропустил, и вместе с сиреной вкатил шайбу, да так, что сбоку подбросил, а центровым головой — и в самую девятку. Мастер привстал, флейточка ополоумела, а игрок говори?: «Я от дополнительного времени отказываюсь, ты чемпион». И деньги, все до рублика, отдает.
