— Я видел ее портрет. Тот, на котором она в высоком головном уборе… Конечно, тогда она была моложе.
На следующем повороте Аль-Серрас согнулся пополам. Лицо у него побледнело.
— У меня жуткое сердцебиение. И пить хочется.
Сверху спускался мальчик.
— Скажи, пожалуйста, — обратился я к нему, — далеко еще до Альгамбры?
Он помотал головой и прошел мимо.
Мы продолжили карабкаться наверх. Слева появилась высокая красная стена, затем две башни, но ворот не было.
Аль-Серрас снова остановился и тяжело оперся на одну ногу. И безнадежно рассмеялся:
— Зря я сразу не выкинул эту французскую открытку.
Наконец мы подошли к воротам. Похоже, у Аль-Серраса открылось второе дыхание.
— Сорву в саду для матери розу, — пообещал он. — Ей будет приятно. А вот и дворец.
К нам подошел мужчина и предложил услуги гида. Аль-Серрас протянул ему монету и попросил уйти. Мы вступили под своды дворца Насридов. Переходя из одной пустынной холодной темной комнаты в другую, мы любовались стенами, украшенными мозаикой, стройными колоннами, обрамляющими коридоры, потолками в искусной резьбе, кружевными деревянными решетками.
Арочный проход вывел нас в длинный прямоугольный двор, окруженный разросшейся живой изгородью. В его центре располагался неглубокий водоем.
— Ты, кажется, хотел пить? — улыбнулся я. Вода, непрозрачная от водорослей, отливала темно-зеленым. — Почему твоя фамилия не Отеро? — помолчав, спросил я.
— Она бы мне не разрешила ее носить.
— Но почему?
— К тому времени, когда я начал концертировать, она нас уже бросила. Меня вырастил отец. И его вторая жена. Отец-рогоносец… Он был бы не против, если бы я взял ее замаранную фамилию, но она бы не согласилась. Не хотела, чтобы стало известно, что у нее есть ребенок.
— Я думаю, она гордилась бы тобой.
— Оригинальность, практичность, независимость — вот первые уроки, которые должна выучить куртизанка, — бесцветным голосом произнес он. — Так что какое-то время у меня не было имени.
— Как у Эль-Нэнэ…
— Пока я не вырос. Мои единственные детские воспоминания о матери связаны с тем, как она рассказывала мне сказки. Все они происходили в пустыне. Оазисы, гаремы… — Он помолчал. — Она хотела, чтобы ее принимали за цыганку. На самом деле — я знаю это от отца — она родилась где-то на севере, в семье торговца зонтиками. В какую сказку ты предпочел бы поверить?
— Ты мог бы взять фамилию отца.
— Ей не хватает экзотики. Все-таки пример матери кое-чему меня научил. Между зонтиками и тайной выбирай тайну.
То, что он мне поведал, ничуть не походило на его прежние истории. И дело не только в том, что у этой истории не было счастливого конца, главное — она не добавляла ему блеска. Зато была правдивой.
Мы перешли в следующий зал с богато украшенным окном в форме конской подковы. Издалека оно казалось золотым, но это была иллюзия. Лучи заходящего солнца, проникая через проем, заставляли резное дерево пламенеть.
— Я сам придумал это имя — Аль-Серрас. Сердцем я чуял, что у меня мавританские корни. — Он смотрел вдаль на зеленое море кипарисов. — Я всегда верил в наследственную память. Верил, что, попади я сюда, сразу почувствую себя как дома.
— И как?
Он не ответил.
Я занялся изучением плиток на стене, уложенных в виде бесконечно повторяющихся восьмиконечных звезд. Мне захотелось коснуться их рукой. Когда я обернулся, Аль-Серраса в помещении уже не было.
Я нашел его на вершине Алькасабы, потратив добрый час на то, чтобы взобраться по бесконечным каменным ступеням, ведущим к полуразрушенному ядру цитадели. Аль-Серрас сидел в самом дальнем и самом высоком углу, на крошащемся каменном блоке, в окружении выветрившихся камней, бывших когда-то стенами, скамьями и полами комнат-келий, в давние времена дававших приют солдатам, несшим службу на сигнальной башне. Меня привлек блеск металла: это фляжка в последний раз сверкнула в лучах заходящего солнца. В городе под нами светились белым дома, разделенные острыми макушками пальм.
— Глоток за мои мучения? — попросил я, подойдя к нему.
— Последний, — сказал он и протянул мне фляжку.
— Уверен, что мы нарушаем правила, — посетовал я. Содержимого фляжки едва хватило, чтобы смочить губы. — Пить среди мусульманских руин…
— Правила — вот что нам нужно. — По голосу чувствовалось, что он уже навеселе. — Детей следует называть в честь родителей. И люди не должны пытаться быть не такими, какие они есть.
Мы наблюдали за заходом солнца. Я пытался представить себе мавританские битвы пятисотлетней давности. Вызывал в своем воображении сражающихся воинов и отдающих приказы правителей из династии Насридов, защищавших свою последнюю иберийскую твердыню. Лошади, знамена, наложницы из гарема с подведенными глазами…
— Ты сорвал розу для матери? — спустя минуту спросил я.
— Ты разве не знал? — Он положил руку мне на плечо. — Во времена Насридов розы не выращивали. Мне рассказала об этом женщина в саду. Теперь выращивают, но это просто розы. И обросшие мхом фонтаны. Все это подделка. Ничего не понимаю… Все это место… — Второй рукой он повел округ, над руинами. — Все фальшивка. И меня она нисколько не трогает.
— Это не подделка, Хусто. Я думаю, ты просто зол на мать. Или это Фалья своими россказнями сбил тебя с толку. Не важно, что он видит в своих фантазиях. Важно, что все это — реальность. Оглянись вокруг.
— Здесь никто не живет. Здесь никто не любит. — Его голос дрогнул. — Я бы почувствовал.
— Ты обязательно найдешь вдохновение.
Небо потеряло бронзовую теплоту, стало бледно-желтым, а затем посерело. Красные стены потемнели. Я встал, готовый продолжить путь, как вдруг Аль-Серрас дернул меня за руку.
— Фалья приобрел на улице Ришелье некую книжицу, но не она подсказала ему тему. Он сам говорил, что подслушал ее у слепого скрипача, который играл под окнами его дома в Мадриде и при этом бессовестно фальшивил. — Он выдавил из себя смешок: — Чем не анекдот?
— Не понял юмора.
— Потому что не знаешь вторую часть истории. В том же доме жил еще один музыкант. Амедео Вивес. Ты знаешь Вивеса? Он тоже вставил подслушанную мелодию в сарсуэлу, над которой тогда работал. Позже оба поняли, что произошло. Один уличный музыкант, вдохновивший двух маэстро! — На этот раз он неудержимо расхохотался. Затем вытер глаза и потряс головой: — Фалья утверждает, что мир полон музыки. Слушай.
— То есть?
— Слушай! — Аль-Серрас произнес это громче. — Сдается мне, это полезный совет.
— Но, Хусто, ты-то действительно слушаешь. У тебя потрясающий слух. Ты сам не раз говорил, что твой мозг — это огромное хранилище мелодий и ритмов, услышанных повсюду. Разве не так?
— Фалья знает. — Аль-Серрас перешел на шепот. — Он знает мой секрет. Все, что здесь хранится, нереально. — Он постучал кулаком по груди. — И все, что здесь. — Он постучал кулаком по виску и сморщился от боли. Только тут я обратил внимание на то, что его темные волосы прилипли к голове. Я подумал, что это от пота. Но это была кровь, сочившаяся из пореза.
— Осторожнее! — Я наклонился к нему и протянул руку к его лицу, но он отодвинулся. — Что случилось?
— Упал.
— Где?
— На ступеньках.
— Ты что, не знаешь, что надо вытягивать руки, когда падаешь?
— Свои руки? Ты с ума сошел? — Он спрятал кулаки в колени и задрал голову. — Как можно слушать, когда в этом богом проклятом мире не осталось ни одного спокойного места? — Он прищурился и закрыл уши, как будто хотел спрятаться от шумной действительности.
Я тоже прислушался, но различил лишь слабый шорох — это бриз шелестел пальмовыми листьями. И вдруг мое ухо уловило другие звуки — легкие, похожие на пение птицы. Звуки приближались, становясь все громче. По тропинке шел мальчик, тонким голоском напевавший простенькую мелодию. Затем он перестал петь и перешел на свист. Он шел и насвистывал народную песенку о весне, которую я помнил с детства. Я не мог не улыбнуться.