— На следующей неделе, — королева сделала глубокий вдох, — у нас два дня рождения — у Хайме и через день у Беатрис. Я в раздумье: устраивать ли праздник для троих малолетних детей. И кто знает, что надо делать в таком случае? Король во Франции, королева-мать в Сан-Себастьяне.
— Все игры, которые я знаю для дня рождения, заканчиваются детскими слезами, — сказал я.
Она выглядела озадаченной.
— Они слишком шумные. — Мне показалось, что она очень устала, вокруг глаз пролегли бледно-лиловые тени. — А что, если придумать что-нибудь, но не в помещении? Что-то спокойное, может быть, с животными?
— С животными?
— Ослы, например? Катание на ослах?
— Неплохая идея! — Она с тоской посмотрела в сторону. — В детстве у меня был осленок. На острове Уайт. Он помогал нам поднимать ведра из глубокого колодца глубиной в двести футов. — Она сделала паузу. — Удивительно, как много мы забываем и как много к нам возвращается.
Разговор закончился. В наступившей тишине я слышал, как тикают часы на каминной доске у нее за спиной.
— Что же касается праздника, — продолжила она более сухо, — не смог бы ты поиграть на виолончели рядом с повозкой?
— Это не так легко. Может, лучше флейтисты? Детям это должно больше понравиться. А что вы думаете о лентах? Пестрые ленты, развевающиеся на повозке…
В коридоре, после того как мне разрешили уйти, до меня дошло, ведь я только что безрассудно отказался от возможности, о которой мечтают все придворные: приблизиться к королевской семье, завоевать благосклонность высоких особ, стать фаворитом королевских детей, в общем — нужным человеком. Я повторял про себя снова и снова название того особенного места, которое она произнесла на своем родном языке: «Айл ов Уайт, Айл ов Уайт». И в этой фразе, и в том, как она ее выговаривала, была мелодичность, даже если слова заканчивались резко, без гласных. Как можно объяснить, что такие короткие, резкие слова могут струиться и так прекрасно звучать? У Баха в точности так же. Его музыка, такая размеренная и сдержанная, тем не менее передает яркие эмоции и содержит безмерную тайну.
Из разговора с королевой я понял, что она полюбит Баха в моем исполнении — не так, как играют его испанцы, а как общепринято, без манерности.
В письмах мой брат Энрике постоянно спрашивал меня, и довольно настойчиво, есть ли у меня девушка. Я обмолвился о близости с Исабель, опуская деликатные подробности. Но попытался представить наши отношения как свою победу. Я писал ему о королеве, намеками, разумеется. В моей истории фигурировала некая придворная сеньорита по имени Елена, незаметная такая, довольно симпатичная, но не слишком доброжелательная. Описывая ему все-таки наполовину реальный образ, я испытывал те же ощущения, что и при настройке инструмента: тщательный отбор материала — метких слов, затем — внесение поправок и, наконец, соединение наблюдений в аккорды — словосочетания и фразы. При особом внимании к реверберациям — отзвукам.
Нельзя не отметить один нюанс: она была юной, гладколицей, с пухлыми щечками и круглыми глазами, как ребенок, который только что стащил и засунул в рот кусок пирога. Но она одновременно выглядела и опытной женщиной — контролируемое выражение лица, крепко сжатые губы, как у ее знаменитой британской бабушки. А вот другой штрих к ее портрету: большую часть времени она казалась всем несчастной. Все, что было связано с ее полнотой и неуклюжестью, могло исчезнуть в один миг — стоило ей лишь слегка наклонить голову или встать, опираясь на одно бедро, тем самым ярко очерчивая другое, демонстрируя таким образом независимость духа, которая ей казалась синонимом счастья, все время ускользающего от нее.
Но как бы тщательно ни подбирались детали, с реальностью они имели мало общего. Королева Эна слабой не была. Она выделялась среди членов королевской семьи твердостью и преданностью монархии. Чем больше я наблюдал за ней, тем сильнее удивлялся, почему испанский народ не доверяет ей. Она хранила наследие нации, тем самым способствуя политической стабильности, в то время как король разрывался между европейскими столицами, охотничьими домиками и матчами в поло — неумный и сексуально озабоченный франт. Горожане подвергали ее критике за флегматичность, но в сдержанности, бесстрастности и заключалась ее сила. Она являла собой стержень, вокруг которого вращалось все… Потому что она была на своем месте.
В королевскую часовню можно было попасть через галерею, ведущую к парадной лестнице дворца и разделяющую личные покои короля и королевы. В один из дней я отправился туда, чтобы поставить свечи и помолиться о здравии моих братьев и сестры и в особенности племянника Энрика, которого родила незамужняя Луиза пять месяцев спустя после моего отъезда в Мадрид.
Возвращаясь обратно по галерее, я услышал, как кто-то окликнул меня по имени. Узнав акцент, я с трудом поверил своим ушам. Голос доносился из открытых дверей Японской курительной комнаты: миниатюрной, изысканной обители размером не больше спальни, но с потолками в два раза выше. Стены, по заказу отца короля обшитые бамбуком и панелями из пурпурного шелка, украшали фарфоровые тарелки с изображениями азиатских рыб, птиц, лодок. Входя в комнату, представляешь себя не иначе как выряженным в кимоно.
Освещенная сказочным очарованием, королева Эна, облаченная в неопределенной формы одеяние цвета слоновой кости, казалась здесь какой-то маленькой и очень простой. Ее руки нежно покоились на темных подлокотниках тростникового кресла.
— При нашем последнем разговоре я не стала настаивать… — обратилась она ко мне.
Я замешкался в дверях, не зная, как, согласно протоколу, следует в подобных случаях входить и приветствовать королеву. Она развеяла мои сомнения, приказав жестом подойти к ней. — Ты подал мне чудесную идею, как провести праздник, но мне не удалось уговорить тебя участвовать в нем.
Через боковую дверь я разглядел еще одну комнату — небольшую бильярдную с темными стенами, столом под зеленым сукном и тремя светильниками над ним. Я не видел короля, но полагал, что он где-то неподалеку, учитывая, что мы находились на его половине. Я уловил запах табака и вина, запах мужчины — короля или… кого-то другого.
— Я сам упустил эту возможность, — сказал я. — Это я не уговорил себя участвовать в столь почетном мероприятии.
— Никто не застрахован от ошибок, — сказала она.
— «Даже от лучшего охотника может убежать олень», — с поклоном процитировал я испанскую поговорку.
Она медленно повторила:
— «Даже от лучшего охотника может убежать олень». Попробую запомнить. Каждый раз по возвращении короля я стараюсь удивить его, показывая, как совершенствуется мой испанский.
— Вы делаете очевидные успехи. А король сейчас не здесь?
— Он отсутствует. Его обязанности не позволяют ему много отдыхать.
Она посмотрела поверх моего плеча, будто ожидала появления кого-то, но холл был пуст.
— Жаль, но времени всегда не хватает, не так ли? Я имею в виду каждого из нас. Поэтому надо ценить то, что имеешь. Не поделитесь, что говорит народная мудрость на эту тему?
Я заложил руки за спину, размышляя, и произнес:
— Радуйся, поедая чайку, когда нет ничего другого.
Она поморщилась:
— Звучит неплохо, только вот есть чайку не очень-то приятно. Когда ты произносишь эти смешные слова, ты становишься похож на того маленького забавного человечка у Сервантеса — Санчо Пансу.
— Может, есть что-нибудь более симпатичное на английском?
— Найдется, слава богу, — сказала она, и у нее на переносице образовалась маленькая складка. — Погоди немного, мне надо подумать. Как тебе это? — Она медленно произнесла на своем родном языке: — Срывай бутоны розы, пока можешь.
На мгновение эти слова буквально повисли в воздухе, поднимаясь кверху и рассеиваясь, как дым.
— Вы бы не могли повторить еще раз?
Она повторила. Затем с моей помощью перевела на испанский, запнувшись на слове capullo — бутон. Я отдал предпочтение английскому варианту — rosebud. И тут же представил, как включу это слово в письмо Энрике для описания нежности ее щек и ослепительной роскоши ее губ. Rosebud! Приятное тепло наполняло мою грудь.
