— Вы остановились неподалеку?

— Она приехала к друзьям на выходные, — вмешался Аль-Серрас.

— Документы есть?

— В Марселе. Я оставила их в отеле.

— Я как раз еду в Марсель. Вы поедете со мной.

Он за руку повел ее к коляске.

— Здесь всего одно пассажирское место, — через плечо бросил он Аль-Серрасу. — Мои извинения. Надеюсь увидеть вас в городе, особенно если вы будете давать концерт. Все бы отдал, чтобы вас послушать!

— Что именно вы хотели бы услышать? — Аль-Серрас пытался задержать его.

Немец выпустил руку Авивы:

— Трудный вопрос! — Он задумался. — Что предпочесть: то, что слышал раньше, или то, чего никогда не слышал? Все говорят, вы лучше всех в Европе играете Шопена, но я не очень люблю Шопена. Больше всего мне нравится трио Дворжака в вашем исполнении.

— Полагаю, опус номер четыре? «Думки»?

Немец щелкнул каблуками:

— Точно! — Он уже забирался на мотоцикл, когда Аль-Серрас ляпнул:

— Там мало моей заслуги. Гораздо важнее партия виолончели. Но я передам сеньору Деларго ваш отклик.

— Вы общаетесь с маэстро Деларго?

— Общаюсь? Пожалуй, даже слишком тесно, если учесть, что мы делим с ним двухспальную кровать.

Немец забыл об Авиве. Прижав к груди камеру, он шагнул к Аль-Серрасу и взволнованным шепотом спросил:

— Где он?

Вот так мой партнер, мой коллега, моя тень, мой друг и соперник привел волка прямо к нашей двери. Мне-то не было особой нужды скрываться. Но на вилле находились и другие люди: Андре и Жаклин Бретон, их дочь, писатель-троцкист Виктор Серж и другие артисты и писатели. Они еще нежились в постелях, отсыпаясь после вчерашней вечеринки. Даже повар Иешуа успел побывать под арестом — его поймали на попытке отоварить в Марселе фальшивые продовольственные карточки. Слава богу, Верфель и Генрих Манн уже уехали. Плохо было то, что еще не вернулся Фрай, который соображал быстрее всех нас и обладал даром сладкоречия. Приходилось выкручиваться самим.

— Я больше не играю, — объяснил я гестаповцу, который умолял меня исполнить что-нибудь лично для него.

Мы сидели во дворе, за одним из металлических столов, с которого Иешуа торопливо убирал остатки завтрака. Обитатели виллы поспешили попрятаться кто куда, едва заслышав скрип сапог.

— Как так — больше не играете? — не понял немец, пальцами поправляя фуражку.

— Временно, — быстро объяснил Аль-Серрас. — У него подагра. Обострение артрита. Воспаление суставов.

— Знаю, что это такое. Моя бабушка страдает той же болезнью. — Он внимательно посмотрел мне в лицо: — Вы едите морепродукты?

— Иногда, — запинаясь, ответил я.

— А красное мясо?

— Когда достану.

— В том-то и проблема. Мясо и морепродукты вредны при подагре. И как долго длятся приступы?

Я посмотрел на Аль-Серраса. Тот объяснил:

— Неделю, дней десять. В промежутках мы пытаемся играть, но не подолгу.

— Вы по-прежнему играете вместе?

— Конечно! Почему бы и нет?

— Хорошо, — произнес офицер шепотом. — Хорошо, что боли у вас непостоянные. Моя бабушка спасается фруктами и овощами. Особенно полезна черешня. Свежая черешня.

— Непременно воспользуюсь вашим советом.

Немец огляделся вокруг. Пока мы разговаривали, Авива исчезла. Он, похоже, совсем забыл о ней. Расслабившись, я поднял глаза на соседние деревья и охнул: на одном из них все так и болталась картина одного из наших сюрреалистов. На ней была изображена обнаженная женщина, тесно прижатая к похожему на мужчину существу с огромными, как у оленя, глазами, когтями как у краба и щетинистыми усами.

— О боже, — вырвалось у меня.

Аль-Серрас, следивший за моим взглядом, быстро подошел ко мне и схватил меня за руки.

— Болит? Я думаю, наш друг прав. Ты должен следить за диетой. Вы только посмотрите!

Он буквально сунул мою ладонь — совершенно здоровую — под нос немцу.

— Да, сильно опухли, — сочувственно проговорил офицер. — Какая досада! Что ж, — сказал он, выпрямляясь, — это был интересный день. Могу ли я попросить вас об одном одолжении?

По сигналу Аль-Серраса Имогена сбегала в мою комнату и принесла футляр со смычком. Немец отправился к мотоциклу за камерой. Я смотрел на Аль-Серраса и с трудом подавлял желание прикончить его на месте. К вечеру каждый обитатель виллы признается, что разделял мои чувства.

Гестаповец просил, чтобы я принял наиболее выигрышную позу:

— Понимаю, что это не совсем профессионально, но мне хочется, чтобы на снимке был виден сапфир. — Он посмотрел в видоискатель. — Я ваш поклонник, но у вас в Германии есть и другие почитатели. — Он тщательно выбирал наилучший ракурс. — Этот снимок я перешлю доктору Геббельсу.

Но немцу не повезло.

— Закончилась пленка! Это судьба. Маэстро, нам нужно будет встретиться. Как можно скорее. Я не очень часто бываю в этих местах, но уверен, что разыщу вас в городе…

Он пожал нам руки и распрощался, напоследок обратившись к Аль-Серрасу:

— Позаботьтесь о его здоровье. Вы несете за него личную ответственность.

Еще не стих шум удаляющегося мотоцикла, а Аль-Серрас уже упаковывал свои вещи. Авиве он велел сделать то же самое. Он боялся не столько возвращения немца, сколько гнева обитателей виллы. Где-то хлопнула дверь. Из окна сверху раздался недовольный мужской голос. Имогена сидела на земле и плакала.

Поведав мне все подробности встречи с немцем, Аль-Серрас воскликнул:

— Пойми же! Это было лучшее, что я мог сделать.

— Брось, что ты оправдываешься?

— Может, это твой шанс. Ты слышал, как он говорил о Геббельсе?

— Хусто, ты хоть чему-нибудь научился?

Из-за угла появился Иешуа:

— Мадемуазель Авива ждет в машине. Если вы еще не передумали ехать в Марсель.

Я встряхнулся и последовал за Аль-Серрасом к автомобилю, работавшему на холостом ходу.

— Ты говорил вчера вечером, — сказал он, — что кое о чем жалеешь.

Я коротко кивнул в знак согласия.

— Если она тебе дорога, сделай так, чтобы она как можно скорее покинула эту страну.

— Она не хочет уезжать.

— Конечно не хочет. Она хочет в Германию, искать мальчика. Я не утверждаю, что он в концлагере. Но он сто раз мог умереть от дизентерии, или тифа, или любой другой болезни. Потому-то она и не может его найти. — Он сделал резкий выдох. — Тебе лучше уйти. Мы уезжаем.

Я шагнул к автомобилю.

— Не прощайся с ней. Скоро мы снова встретимся.

Через два дня я получил корзину черешни — восхитительной красной черешни, хотя ее сезон в этих краях давно прошел. Мы сочли это признаком того, что наш посетитель имеет большие связи.

— Турецкие? — предположил Андре, сплевывая косточки.

— Кто ж его знает? — сказал я, чувствуя печаль.

Затем вернулся Фрай, усталый, но довольный успешно завершившимся делом. Все его подопечные ушли в испанские горы, по крайней мере, он их лично туда проводил. Им предстояло добраться до Лиссабона, где они уже вполне легально смогут подняться на борт корабля, отплывающего в Нью-Йорк. В последний момент Альма Верфель призналась, что в одной из ее многочисленных сумок хранятся подлинник партитуры Третьей симфонии Брукнера и наброски одного из романов мужа.

— Я рассказываю вам об этом, — говорил Фрай, когда мы сидели за ужином, празднуя его возвращение, — не для того, чтобы поощрить вас делать то же самое, а, наоборот, чтобы против этого предостеречь. Если вы располагаете ценными рукописями, пожалуйста, передайте их мне. У меня есть курьеры, с которыми их можно переправить в безопасное место. Не следует класть все яйца в одну корзину.

Никто не хотел портить Фраю настроение пересказом случившегося в его отсутствие инцидента. Но в конце концов эта тема все же всплыла в общей беседе.

— Ох уж мне этот испанский темперамент! — посетовал художник по имени Густав.

— Что вы имеете в виду? — спросил кто-то.

— Поведение Аль-Серраса. Глупое и опрометчивое. Горячая кровь.