Смутившись, бывший князь опустил взор и подумал, что слово 'уд' должно быть ныне вполне литературным, хотя в книге, что почитывал Страшила, он этого слова не увидел. Но книга-то как календарь и наставление была посвящена празднествам, и в ней не было бранных слов. Вполне читабельна, несмотря на отсутствие тех буквиц, что известные просветители ввели в словенскую письменность. А матерная речь и поклонение фаллосу — в основе любой цивилизации. Если многие языки — нечто производное от ушедших в небытие цивилизаций, то русская матерная речь, создание древнейших предков, живёт и процветает в первозданных словах и выражениях. Не потому ли великое множество людей среди как славянских, так и неславянских народов с превеликим удовольствием ругаются по-русски?!

Собислав, выразив свои думы о славных варягах-ререковичах, которые увели его красавицу-ладью и обрюхатили девок, дал согласие провести-показать велетабам обходной путь, но сразу предупредил, что тот волок годен лишь для речной ладьи.

Собислава подтолкнули, он перемахнул через борт боевого корабля, и «Волынец» отошёл от причала незадачливого поморянина и устремился вверх по реке. С борта грозной «Мары» Алесь любовался дружными взмахами вёсел гребцов «Волынца». Кожаный чехол скрывал пушку, установленную на носу боевого корабля. В хмурой дали над Наровой воздух оглашался криками перелётных птиц. Их стаи с борта «Мары» казались подобными роям мошкары. При виде быстрого сокола птицы взлетали, рассеивались и вновь собирались в единую стаю. Охотничий сокол врезался в их гущу и бил птицу, одну за другой.

Проводив взглядом «Волынец», Алесь озаботился текущими делами. Его ладья, названная именем Мары, Богини смерти, несла на борту, наряду с пушками, отлитыми по единому стандарту, единственное осадное орудие, которое также назвали Марой. Все стандартные пушки были испытаны в свейских шхерах с дистанции картечного выстрела. Для осадного орудия отлили ядра из меди. Единственный — опять-таки из-за желания сэкономить порох — громовой выстрел Мары, расколов гранитную скалу в шхерах, вызвал оглушительное «ур-ра» на борту ладьи. Пушкари, обеспеченные запасом пирита, кресал и трута, заготовленным из волокон льна, кажется, начали боготворить Алеся. «Да нехай! — думал главный артиллерист, обходя палубу. — Главное, чтоб технику безопасности блюли!» Ради безопасного хранения пороха пришлось пожертвовать комбинезоном. Его ткань, разрезанная на куски как упаковочный материал для ящиков с порохом, растягивалась не хуже резины и тянулась лучше, чем жвачка.

Ни на один день он не прерывал занятий, и его «студенты» жадно усваивали, как они полагали, премудрость и опыт родичей, оказавшихся за морем-океаном. В подтверждение легенды пришлось поведать «курсантам» ещё одну легенду об исходе их родичей в далёкую Индию, где процветает ведическая вера и где построено множество храмов и городов. Дукович, с интересом разглядывая карту, молвил, что сказ об исходе родичей в полунощные страны ему ведом, но нет ни единого сказа об исходе за море-окиян. Способен Дукович создать проблемы на ровном месте! Вынуждал-таки Алеся придумывать да сказывать байки! Так и с добычей золота было. Увлёк Дукович витязей перспективами, которые не грезились даже просвещённому литейщику-наставнику. Неделя проходила за неделей, а витязей невозможно было оторвать от золотой жилы. Встревоженно пересказал им Алесь свой «вещий сон». Три волхва привиделись ему. Спросили: «Пошто сидите на медной горе? Рюрик чрез три лета помрёт, а чрез шесть лет пойдёт норман Хельги на полночь воевать Киев. Ныне новиков собирает от кривичей, от веси, от карел и иных народов. Стонут люди в селищах и городах». Тогда-то Дукович криво усмехнулся и, вняв вещему сну, приказал закончить работы на горе, спустить ладьи на воду да заняться погрузкой.

Депрессия накатывала на Алеся волнами, и он, окунувшись в неё с головой, не мог перебороть её мрачной глубины. Так некогда он плавал в глубинах океана у Сейшел, но в то беззаботное время у него была спасающая его снаряга и, конечно, участие Настеньки…

«Нать тебе жену найти, — говорил Дукович ещё в Даларне, — Да нрав успокоить!» Эта фраза, нежданно всплывшая в памяти, настроила Алеся на размышления. «Чем чёрт не шутит! Возможно, стоит открыть глаза пошире да поискать в этом мире суженую, если не богом, так чёртом! Эхма, печаль-тоска в ретивом сердце! Да нет, наваждение это!.. Чем, интересно, занят пресветлый волхв» — на этой мысли главный артиллерист очнулся и, ощутив первые дождевые капли и порыв свежего ветра с моря, громко выкрикнул:

— Ходить наверх, снимать парус!

С кормы «Волынца» Дуковичу передали медный рупор, и он зычно крикнул:

— Эхей, соколики, ходить сюда!

Нет, конечно, он прорычал иное в рупор: не соколики, а ререги. Но в родном языке Алеся, который для него важнее, чем спасательный круг для утопающего, нет слова 'ререги'.

Два охотника верхом, собиравшие птицу, битую их соколом, направились к красной ладье и дружно рассмеялись, увидев золотого козла на носу.

— Козлы! Летать хотите как соколы? Так махайте вёслами, авось подниметесь над форсом?

Форсом охотники назвали водопад, до которого почти дошла ладья.

— Никак ты, Милослав, в Ругодиве сидишь? — спросил Дукович.

— Тебя, Страшила, трудно не признать. Коего воевал? У кого взял ладью-красавицу?

— Иду воевать. Рюрика и Хельгу Яровиту пожертвую.

Незнакомый Дуковичу витязь по-прежнему похохатывал, но слово Дуковича мигом смахнуло улыбку с лика Милослава, и тот предостерёг:

— Хвастлив ты не в меру. Весь в отца пошёл. У Хельги воинство на Ладоге и у Нового городища стоит. Тебя там зарежут для Перуна. Иль ты шутишь снова? Знаю, любишь забавы устраивать.

— Какие шутки? Какие забавы? Пошли гонца к Рюрику! Пусть скажет: Олег Дукович идёт на Вы! Ладогу и Новгород разобью. Всю Русь под себя возьму. Пойдёшь ли, Милослав, ко мне на службу? Ведь саксов вместе били!

— Не ведаешь ты, Страшила, о силе Хельги. Жаль мне тебя.

— Жалость мне не надобна. Так пошлёшь гонца к Рюрику?

— Э-эх, Страшила! Окажу тебе услугу, раз ты так желаешь своей погибели.

— Новгород возьму, дам знать. После Новгорода на хазар пойду.

Милослав не удержался от улыбки:

— Верно говорят: яблоко к яблоку падает. Что Дука, что ты, Олег, с одного дерева упали. Прощай, Страшила. Рад был тебя живым увидеть.

— Не говорю 'прощай', ещё свидимся.

Ладья Дуковича развернулась и резво пошла вниз по реке под моросящим дождиком. Собислав спросил:

— А волок?

Дукович, бросив свирепый взгляд на недоумка, пророкотал:

— Кинуть за борт!

Заверещавшего поморянина бросили в холодную воду, и тот поплыл к берегу.

Слаб ты, Буйнович, в географии! Пока шли по реке Неве, проиграл ты в детской игре витязям на знание русских городов. Нет в наших землях таких городов как Астрахань или Мурманск! А есть Барлин и Варин, Галин и Глазов, Гневков и Грибов, Кленов и Клинков, Копелов и Косин, Лесков и Лисов, Луков и Любов, Лютов и Марин, Маслов и Белов, Минцов и Миров, Пасов и Перов, Стрелов и Тетерин, Розток и Зверин… Не упомнить все названия!

Не стал рассказывать Алесь своим витязям, что все эти города и посёлки немцы переименуют — и станет Зверин городом Шверин, Розток — городом Росток, а Барлин — Берлином, стольным градом Германии.

Все тридцать витязей прекрасных были неровно распределены по красным ладьям. Дукович, которого Алесь иногда в шутку называл дядькой Черномором, шёл на «Волынце». Ярослав — на «Лютиче». Бронислав — на «Волке». Хотен — на свейском драккаре, поименованном божественным именем «Припегала». Сам Буйнович стоял на палубе 'Мары' и всматривался в туман, вставшим по-над озером Нево. Солнце уже взошло. Вскорости туман рассеется под его весенними лучами.

Буйнович мрачно оглядел своих пушкарей. Не пожелал Дукович брать свеев на борт, заявив: «Не надобно чужих!» Даже некоего отрока Свенельда, за коего просил-умолял конунг Кнут, не взял. Из-за некомплекта штатного расписания приходилось полагаться на благоприятную погоду и поветер. «Не приведи господь встретиться с варягами в морском бою при безветрии» — так думал капитан «Мары», когда флот шёл по Волынскому морю. Волынским его гости-купцы прозывают, а все прочие Варяжским зовут. Нет силы на море грознее боевых ладей варгов-варинов и ободритов.