Лютобор таки проснулся и первым делом запросил пить. Алесь влил ему три ложки настоя. С палубы доносились весёлые, солёные а то и ядрёные шутки.

— Чего это они? — слабым голосом спросил Лютобор.

— Радуются за тебя. Мой наставник Козьма обещал: дня четыре — и ты, Лютобор, будешь здоров и силён аки ярый тур.

— Так ведь болит живот.

— Поболит — перестанет. Козьма — самый лучший резатель.

— Зови его!

Алесь привёл Козьму, и его хозяин, произведенный в ранг наставника, велел ему присоединиться к ватажникам да отведать вина и хлеба.

Настороженные взоры ватажников были понятны: помощник резателя свой меч с поясом снимал лишь на время, помогая наставнику, а присев к честной компании, положил меч на колени. Страшила, любитель подмигивать, предложил ватажникам:

— Полную налить славному гостю-лекарю! Уважь, друже!

В ковше плескался, по оценке Алеся, почти литр раки.

— По кругу пустим? — спросил он, лелея надежду на позитивный отзыв.

— Уважь честной люд! Мы-то ужо выпимши!

Алесь улыбнулся. С радимичами как-то пошутил и усыпил мужиков, и здесь придётся на шутку ответить шуткой.

Вариантов в памяти было множество — и Алесь перешагнул незримую границу, разделяющую благоразумие рассудительного человека и безрассудство. Желаете массовый гипноз? Таки, пожалуйста! Гипнотизёр улыбнулся. Проверено на радимичах: его улыбка располагает и обезоруживает.

— Уважу! — Алесь встал, и его глаза стали излучать тот необычный свет, заметив который Козьма как-то изронил: «ох, ясный сокол, все девки будут твоими», а ныне он ещё раз улыбнулся шутникам и оповестил: — Не гость, не лекарь я. Слова плету да сказываю. Всем слушать да внимать. Всем спать…

Не успел Алесь молвить двух-трёх ритмичных фраз «усыплялки», как ватажников потянуло в сон. Убедившись в том, что ватажники закрыли глаза и клюют носом, гипнотизёр вылил почти всю раку из ковша за борт, сделал пасс рукой — и разбудил компанию.

— Так об этом и молвлю, — громко повторил он. — Не гость, не лекарь я, а воин, как и вы. Дай-то, Бог, не встретить нам врагов, но ежели доведётся, буду биться рядом с вами. За ваше здоровье и за наше братство испью до дна.

Выпив остаток раки, Алесь перевернул ковшик и выдал оценку:

— Хороша рака. Не пил ране такого самогона.

С подозрением глянул Страшила на ковшик, перевёл взгляд на помощника резателя. А тот всё же почувствовал прилив крови к голове, ох почувствовал! Но глупости типа «русские после первой не закусывают» не высказал, когда ему предложили блюдо с ромейским зелёным луком, мясом и хлебом.

— Где же, воин, ты бывал? Какого ты рода-племени? Поведай нам, — спросил Страшила.

— Русский я, из литвинов. Давно мой род ушёл на запад, за океан, — решив, что из всех небылиц его сказка об Америке — самая правдоподобная, Алесь достал из-за пазухи свёрнутый рулон пергамента с нарисованной картой. Ткнув пальцем в Чёрное море, сказал: — Мы здесь сейчас. Вот Днепр. Это всё — Европа. А мои предки переплыли океан и живут здесь.

Алесь провёл рукой по восточному побережью Северной Америки.

— Карту нарисовал по памяти, а нашли сию карту мои предки и хранится она в нашем роду. Потомок я литвинов.

Ватажники собрались гурьбой за его спиной. Страшила дал команду:

— Хотен, смени кормщика.

Пришёл кормщик, рыжий Кнут.

— Скажи, Кнут, верна ли карта?

Рыжий кормщик внимательно изучил всё, что было нарисовано к северу от Европы и вынес вердикт:

— Врёт карта. Где Ислендинга?

— Забыл нарисовать, — Алесь достал уголёк из-под чана и нанёс остров на пергамент. — Здесь эта земля. По-нашему — Исландия. Ледяная земля. А ты, Кнут, ходил туда?

— Не ходил, но те, кто ходил, сказывали: летом нет льда, и нет там конунга!

— Возьми, Страшила, карту. Для вас рисовал. На трезвую голову дорисую реки и озёра.

— Хорош подарок, гвездёно небо! А ну, Бронислав, наливай воину! Сколько же дней ты шёл через море-окиян?

— Девять седмиц. Ладья наша в шторм попала и разбилась у берегов Испании. Не ведомо мне, кто из моих спасся. А я как колобок уходил сперва от воинов Аллаха, а после — от всяких итальянцев. Хотел до Полоцка дойти. Дошёл до радимичей, и у реки Сож попал к хазарам. Хазары доставили в Царьград, и там встретил Козьму. Вот и весь сказ.

— И наше селище на реке Сож! — воскликнул Страшила. — И с хазарами мы бились.

— Ну, положим, я с ними не бился. Те подлюги меня сонным повязали… Эх, воины! Руси веселие бысть питие, но крепка же ваша рака! В сон клонит.

После бессонной ночи и двух порций раки вовсе не тяжко было показать и проявить одолевшую его сонливость, и Алесь, пошатываясь, дошёл до кормы, ввалился в дверной проём и, рухнув на скамью, уснул.

Тревожно спал Лютобор, стонал во сне Алесь. От ужасной головной боли он вдруг проснулся и с сожалением подумал: «На хрена играл в благородство и на хрена выпил?» Услышал голос Козьмы. Тот, выйдя на палубу, укорял Страшилу:

— Чо опоили моего помощника? Рухнул спать как мёртвый.

— А ничо! Успеет проспаться. Ещё долго идти. Нас, как всегда, на вливе Днепра в море будут ждать. Твой-то умеет биться?

— Пятерых на моих глазах зарубил играючи, и шестого срубил, но то не видел. Кто же ждать нас будет?

— Так, знамо кто. Оскольдова рать русаков. Этот хорёк лебезит перед хазарами, жидовинам дань платит. Русаками зову тараканов, которых давить надобно, как и всякую гадость. Каждый раз, как вертаемся, потеха на море: рус и русичи с русаками бьются. Оскольду дань не давали и давать не будем, а потому мы для Оскольда чужие, не по языку, а по вере. Киевский хорёк Христу поклоняется, ромеям пятки лижет.

— Кто средь вас рус? Кроме Кнута, вы же все велетабы, Лютово племя.

Страшила ударил себя в грудь:

— Я из дома Дука. Мать моя из велетабов, а половина крови во мне — от отца-короля. Я рус по крови из вышанского рода

Кто-то из ватажников хохотнул и перебил речь Страшилы:

— Дука всем известен: детей своих не считает и не признает.

— А не надобно мне его признание. Сам добьюсь и славы и богатства. Мои витязи порубили Оскольдовых русинов. Хазар побили. Нынче под Лютобором мы самая лютая сила на Днепре. Так витязи?

И витязи в один голос крикнули:

— Так, Страшила!

Страшила, парень не из простых, продолжил:

— А русичи мы все по слову наших волхвов. Их глас с Арконы по всем городам слышен: зовут всех на восток, на земли пращуров. Русины, что с Дуная пришли и полян подмяли, землю округ Киева Русью обзывают. Наши волхвы шире смотрят: все земли от Лабы до ромеев нарекают Русью.

— Сиё разумею и одобряю. Сильна ли у Оскольда дружина?

— Большая-то дружина сильна была. Ходил ведь на ромеев. Было дело. Как Христу стал кланяться, так забыл обиды на ромеев. Не хочет помнить о тысячах его русинов, что страдают в рабстве.

— На севере осели вороги, и в Киеве — вороги, а вороги потому, что людьми торгуют, — сказал резатель.

— На севере — другой хорёк. Из ререгов. Себя Рюриком прозывает. Слова доброго про него не скажу, хоть он из наших. Мы сперва, чуть ли не рядом с ними — у Нево-озера жили, но снялись в одночасье и ушли от них.

— Знакомы мне, — Козьма гневно осмотрел ватажников, — Те хорьки ладожские меня, волхва Ведислава, сполонили и ромеям продали.

— Как они посмели?

— Не дал им дани. Дня не прошло — набежали, уволокли из селища красавиц наших, а меня — с Велесова капища.

— Вот оно как! А я тебя, пресветлого, чуть было в море не отправил без кормила и паруса.

— Как мой приспешник речет, ужо проехали-проплыли. Ты, сыне, скажи-ка вести, что знаешь.

— Доходят вести. Хорёк в силу входит. Всякий сброд под ним. Прижал русов, людей посадил в Изборске, Плескове, в Городце на Луге. Все дань несут ему. Прошлым летом был я в Городке на Ловати, встретил там гостей северных. Сказывали так: князь-то болен, да есть у него Хельги, правая рука и верный пёс. Жалею, что не придушил хорька. Эх, гвездёно небо, тогда у него лишь малая дружина была.