— С сожалением должен вам доложить, Юрий Макарыч, что анонимка получила подтверждение.

Гладышев хлопнул ладонями по рулевому колесу.

— Я так и знал! Чутье меня не подвело. В последнее время жена ведет себя очень странно. Она стала совсем чужой. Будто не родная. А ведь мы прожили вместе шестнадцать лет. Ее словно подменили. Она от меня шарахается. У вас есть факты?

— Не имею привычки делать выводы на пустом месте.

Лева протянул плотный конверт. Гладышев долго не решался взять в руки компромат, потом все же цапнул его, словно воробей мошку. На снимках красовались его супруга Ирина под руку с высоким красавцем, они входили в подъезд незнакомого дома. На другом снимке они сидели в уличном открытом кафе и пили вино, далее шли фотографии парочки в машине, возле машины.

— Кошмар. Он же совсем молодой.

— Ему тридцать пять. Он водит ее к себе домой. Зовут его Антон. Обычный прощелыга и альфонс. Обслуживает богатых вдов и замужних женщин, нуждающихся в мужской ласке. Одним словом, проститутка. Если женщина очень богата, может на ней жениться, такие случаи уже были в его практике. Женщины очень доверчивы. Не важно, верят они ему или нет, главное, что хотят верить, это он знает не понаслышке. У парня большой опыт по этой части. С вашей женой ему проще обычного — она не сомневается в его искренности, так как считает себя красавицей.

— Была когда-то таковой. Лет двадцать назад.

— У женщин о себе мнение не меняется, многие до старости верят в свою неотразимость. Если Антон сумел выведать, сколько денег у вашей жены, то он сделает все, чтобы разрушить ваш брак.

— Какие у нее деньги? Все деньги мои. Я их всю жизнь своим горбом зарабатывал, а она в салонах красоты просиживала и на ипподроме.

— Однако вклады записаны на ее имя. Как же вы опростоволосились, с вашей-то недоверчивостью, Юрий Макарыч.

— А что оставалось делать? В подвале деньги хранить? А проценты? На них семья может жить. Нет! Ничего у нее не получится, не на того нарвалась, паскуда!

— Уже получилось.

В шею под загривком, прикрытым поседевшими волосами, вонзился шприц. Гладышев вздрогнул. Секунды, и в глазах предпринимателя поплыли красные круги, ему стало очень холодно, конечности онемели. Белый свет померк.

Лева завернул шприц в платок и вышел из машины. Осмотревшись, ничего подозрительного не заметил. Стройка, она и есть стройка — пустырь, бетонные плиты, голый остов здания, поржавевшая арматура. Лева открыл водительскую дверцу, собрал фотографии с колен своего уже бывшего клиента, сунул их обратно в конверт и достал из кармана покойника плотную пачку долларов.

— Извините, любезнейший, но свой гонорар я все же заберу. Даром ничего не делаю.

Сыщик надел резиновые перчатки, вытащил пузырек с валокордином, отвинтил крышку, смочил губы трупа лекарством, а пузырек зажал в его руке.

— Вот так все будет понятно. Царствие вам небесное, Юрий Макарыч. Зря вы своей жене не доверяли. Впрочем, как и она вам.

Лева захлопнул водительскую дверцу, подошел к железной бочке из-под строительной смеси, поджег конверт и бросил его на дно. Задерживаться он не стал, сел в машину и уехал. Старенькие «Жигули» были давно сняты с учета, а прикрученные номера нигде не зарегистрированы. Лева пользовался ими очень редко. И тут ему не повезло, на подъезде к городу его остановил гаишник. Впервые он почувствовал себя не в своей тарелке. Но не может же все и всегда проходить гладко, надо быть готовым ко всему. И он был готов. Выйдя из машины, направился к капитану.

— Что-то не так?

Капитан и рта не успел открыть, как он сунул ему под нос удостоверение Главного разведывательного управления. Тот прочел и козырнул.

— Можете ехать, товарищ полковник.

— Спасибо, капитан.

Экзамен выдержан. Ни малейшего волнения Лева не испытывал. Все нормально. Но понял — ментов он точно удивил. Полковники ГРУ на таких развалюхах не ездят, придется подыскивать новые номера и перекрасить колымагу. «Жигули» он загнал во дворик в центре города и накрыл брезентовым чехлом — не известно, когда ему понадобится эта машина в следующий раз. Домой он возвращался на метро, по дороге выбросил в урну шприц, завернутый в платок.

На пороге шикарной квартиры его встретила жена.

— Господи, Боря, почему так долго? Обед на кухне, все горячее. Обслужи себя сам, ко мне Таня должна зайти.

Так Лева превратился в Бориса.

— Без проблем, дорогуша. Обычно ты к ней ходишь. Если бы она жила не в соседнем подъезде, а через улицу, тебе было бы лень ходить в такую даль.

— Не ёрничай. Как я могла уйти, пока тебя нет. Ты стоящий на столе сахар не видишь, тебе все подать надо.

В дверь позвонили.

— Легка на помине, — усмехнулся Борис. — Открывай, твоя великая Агата Кристи удостоила нас вниманием.

— Не смешно. Ее книги идут нарасхват. Она звезда! Татьяну Снежинскую каждая собака в стране знает.

— Лучше бы ее читали люди.

Дверь распахнулась, и на пороге появилась дама в шикарном наряде. Борис всегда ею восхищался, но всячески пытался скрыть это. Он боготворил свою жену, но ее подруга была чем-то особенным, неземным. Увидев ее впервые, Борис лишился дара речи. Экстракт женственности, красоты и обаяния. К сожалению, Таня была замужем, слишком умна и очень богата. У него, да и у других мужчин, не было шансов завоевать ледяное сердце этой красавицы. К тому же, по словам жены, Таня любит своего мужа. Борис видел его пару раз, их даже знакомили. Эффектный мужик и тоже не дурак. Супруги друг друга стоили. Борис завидовал ему черной завистью, хотя самому жаловаться было грех.

Соседка пребывала в прекрасном настроении.

— Привет, Ника, привет, Борька! Я не стала тащить из дома шампанское, знаю, что у вас всегда есть такое же, какое я люблю.

Она подняла над головой руку, в которой держала книгу.

— Гуляем! Вышел очередной мой роман. Седьмой по счету.

— Сумасшедшая фантазерка! — воскликнул Борис. — И как тебе в голову приходят твои сюжеты? Я письмо написать не могу, слишком большое для меня напряжение, а из тебя слова льются, как из рога изобилия. В них еще и смысл есть.

— Не притворяйся, Борис, ты моих книг не читал. Вероника вынуждена, ей неудобно презирать мое творчество. Она единственный читатель, с которым я общаюсь.

— А муж? — удивился Борис.

— Он не читатель, а критик. И тоже единственный. Больше меня никто не критикует. Критике подвергается литература, а я к ней не имею ни малейшего отношения. Серьезные люди меня всерьез не воспринимают.

— Потому что ты скрываешь себя от публики.

Борис взял из рук Тани книгу и перевернул ее.

— Вот! Твоей фотографии на задней обложке нет. Почему?

— Я не тщеславна.

— Значит, не писательница. Все писатели тщеславны. А если бы твою фотографию увидели миллионы, тиражи выросли бы на столько же.

— Ты прав, я не писательница, а рассказчица. У писателей есть дурацкая манера учить всех жить. Они такие умные, они все знают! Говорить умные слова легко, но очень мало тех, кто живет так, как говорит. Я не умею учить жизни, я рассказываю, как некоторые живут. Или как могли бы жить в определенных обстоятельствах. На правду это не похоже. Сказки. Правды в жизни хватает. Я же придумываю свой мир и предлагаю по нему путешествовать вместе со мной и моими героями. И не дай бог, чтобы в этот мир кто-нибудь поверил. Пусть он вызывает насмешки: так не бывает, чепуха! А до последней страницы не могут оторваться от этой чепухи. Если так, то я свою задачу выполнила. Так где же шампанское? Или я до вечера буду стоять на пороге?

— Вы пейте свою шипучку, а я тяпну водочки! — сказал Борис и отправился на кухню, думая о том, какие же они разные. Нет, он не сравнивал Таню со своей женой, он ее сравнивал с другой женщиной, о которой очень часто и с трепетом думал.

Борис остановился у холодильника и перевел дух. Сердце колотилось с невероятной силой, он испугался, что этот стук услышат. Зверь, попавший в капкан, должен себя так же чувствовать. Интересное сравнение. Борис давно уже понял, что угодил в ловушку, из которой нет выхода. Сначала он пытался вырваться, но очень быстро сдался. Не каждому даны силы для сопротивления судьбе, а то, что с ним случилось, он считал волею судьбы. Смирись, — диктовал ему внутренний голос. И он смирился.