Подполковник Сафват мучился тяжелыми раздумьями. Он уже дважды встречался с русским разведчиком Иваном Петровым, которому передал информацию, выуженную у генерала Хамди. Но ожидаемого результата не было: ни ответа на письмо Ольге, написанное по-русски корявыми буквами, ни даже намека на предполагаемого шпиона в недрах ГШ (в том, что этот хайван крутится в генштабе, у Сафвата не было ни малейшего сомнения!), а достаточно откровенный разговор с земляком еще раз убедил его в этом; куда-то пропал Искяндер, с которым ему не терпелось встретиться… Рота радаров в Фаиде, думал Сафват, это — непрерывные налеты авиации, хоть бы жив остался… Жаль парня, наверное, не отпускают в Каир!

Вообще-то странно, продолжал размышлять Сафват, каким образом русские могут вычислить агента, не имея доступа в генштаб? Да, я еще раз расспросил Мустафу Хамди о том самом совещании, на котором обсуждался вопрос о месте и времени форсирования канала моим батальоном. Посторонних, кроме двух сержантов, приносивших чай, там не было. Он, правда, упомянул родственника президента — Мирвана Хасана, заходившего в кабинет на несколько минут. Ну и что? Разве способен этот высокий красавчик, недавний инженер-химик, быть шпионом? Ведь он же стал членом семьи самого Насера! Но как-то неохотно говорил об этом Мирване генерал, вспоминал Сафват, и глаза в сторону отводил… Неужели, подозревает его? Нет, скорее всего, не хочет связываться с советником президента, или — какую там должность он занимает по повелению верховного: советник, помощник, доверенное лицо для особых поручений?… Ладно, Бог с ним, с этим Мирваном, пусть русские думают, решил Сафват, подробную информацию я им дал… А этот Иван Петров интересная личность, эрудирован, прекрасно говорит на арабском… Надо бы напомнить ему насчет письма Ольге. Он достал из кармана фотографию и в который раз стал ее рассматривать. Оля почти не изменилась, только в глазах грусть; Михаил, Миша — моя кровь, замечательный мальчик… А насчет письма, рановато, пожалуй, напоминать: мало еще времени прошло.

Сафват докурил сигарету с гашишем, плеснул в стакан немного виски, кинул несколько кубиков льда, поболтал стакан и выпил. Завтра ему предстояло принимать вновь сформированный батальон в той же пехотной бригаде под Суэцем. Видимо, выше батальонного уровня меня никогда не поднимут, подумал он, даже земляк Мустафа не в силах помочь. Я же — копт, хулиган и пьяница! Не надо было лезть на рожон в Йемене, да и позже… А может, пребывание в плену тому причина? Но я потом достойно воевал, потерял батальон, был ранен, в конце концов!..

Сафват, обычный армейский офицер, разумеется, не предполагал, что и его земляк генерал Хамди, и советская военная разведка давно уже вычислили источник утечки секретной информации, которым и был Мирван Хасан, зять президента Насера. Но генералу Хамди, обратившемуся, после некоторых колебаний, к Самиру Шарафу, ближайшему советнику президента и негласному руководителю всех египетских спецслужб, был дан от ворот поворот.

— Мирван? — засмеялся Самир и его внушительный живот затрясся. — Ты это серьезно? Не гневи Аллаха, генерал! — Он покрутил свой длинный свисающий ус и, став серьезным, добавил:

— Не лезь в эти сферы, Мустафа, занимайся своими делами! С благонадежностью Мирвана все в полном порядке! А информацию твою мы проверим…

Самир Шараф, как всегда, лукавил. О Мирване ему было известно практически все и, тем более, о его контактах с Моссадом. Но об этом никто не должен был знать. Потеря пехотного батальона, считал искушенный в политических комбинациях Шараф, ничто, если поставлена долговременная стратегическая задача, от выполнения которой зависит будущее Египта…

Так и ушел генерал Хамди ни с чем, вернее, с теми же сомнениями. Ушел, как опплеванный. «Тоже мне «Асад»,[124] — вспомнил он кличку влиятельного чиновника, — с круглым брюхом и усами, как у моржа!»

А каирская резидентура ГРУ гнала по каналу Сафват — Хамди выверенную дезинформацию в генштаб Египта, надеясь с большой долей вероятности, на то, что она утечет через Мирвана в Тель-Авив, а возможно, и за океан, в Лэнгли. Резидентура советской военной разведки, приступив к оперативной игре, пока не знала одного архиважного момента: Самир Шараф уже давно был завербован Вадимом Кирпичевым, нынешним резидентом ПГУ, и, имея возможность прослушивать телефонные разговоры любых египетских чиновников самого высокого ранга, передавал их содержание лично Кирпичеву, второму секретарю посольства СССР, которого давно знал и уважал сам Гамаль Абдель Насер.

Впрочем, о негласной конкуренции двух советских спецслужб на территории Египта говорить не имело смысла: каждая из контор выполняла свои специфические задачи, а пересечение их интересов лишь подтверждало взаимосвязь войны и политики…

А Мирвана Хасана спецслужбы Египта использовали «втемную», закрывая глаза на гонорары Моссада и, по указанию влиятельного Самира Шарафа, даже не пытаясь установить за ним наружное наблюдение. Наоборот: его допускали во все кабинеты генштаба и разрешили присутствовать на любых совещаниях в министерстве обороны. У генералов складывалось однозначное мнение о том, что президент Насер готовит своему зятю некий значительный пост в высших эшелонах власти в стране.

…Несколько дней в Фаиде было тихо. Жара стояла неимоверная, и казалось, это пекло не закончится никогда. Даже короткий переход из мальги до КП роты давался с трудом. Раскаленный песок чувствовался сквозь кожаные подошвы офицерских полусапожек и Полещук с завистью смотрел на неуклюжие солдатские ботинки Агеева на толстой резине. Впрочем, глядя на советника, было понятно, что ему после сибирских морозов тоже весьма нелегко.

Тяжело было не только Агееву с Полещуком — от жары страдала вся 6-я рота, включая солдат-выходцев из Верхнего Египта, где на границе с Суданом такая температура — обычное явление. Все сидели в душных мальгах, стараясь не высовываться без нужды. Полещук даже подумал, что временное прекращение воздушных налетов с Синая, возможно, тоже связано с жарой. Хотя какая жара может быть в герметической кабине самолета да еще на высоте 5–6 тысяч метров?

Ни малейшего признака прохлады не было и вечером. Полещук, лежа на койке, крутил колесико настройки японского транзистора в поисках Москвы, время от времени прикладываясь к горлышку «улли» с теплой водой, стоявшей возле кровати. Напротив тихонько посапывал Агеев.

— Мистер Искяндер! — нарушил тишину громкий голос солдата-посыльного, и в полумраке входа выросла его фигура. — Капитан Набиль вызывает! Срочно!

— Что случилось, вахш? — поднялся с кровати Полещук.

— Не знаю, мистер! Сказал, что надо позвать русских…

Проснулся Агеев и, привстав на кровати, вслушивался в непонятный для него разговор.

— Что там? — спросил он и зевнул. — Вечер же уже, поздно…

— Не знаю, Юрий Федорович, — ответил Полещук, надевая овероль. — Набиль нас вызывает. Я сейчас сбегаю к нему, а вы пока побудьте тут… Ерунда какая-то… В общем, я побежал, а если что — пришлю за вами солдатика.

— Ладно, Саша, — сказал Агеев, еще раз зевнул и, побив кулаком ватную подушку, улегся на кровать. — Ты держи меня в курсе, может, на станции поломка?…

В мальге командира роты было двое незнакомцев: один — белобрысый крепыш с солнечными ожогами на лице, явно русский, второй — египтянин. Оба в полевой форме с кобурами пистолетов на брезентовых ремнях. Русский с удивлением посмотрел на Полещука, потом — на Набиля и сказал по-русски, обращаясь к лейтенанту-египтянину:

— Скажи ему, что мне нужен советник, русский советник Агеев!

— Я — лейтенант Полещук, переводчик Агеева, — сказал Полещук. — Кто вы?

— Майор Смирнов, командир дивизиона 75-х. Алексей Юрьевич, — ответил русский, протянув Полещуку руку, и добавил, повернувшись к Набилю:

— Надо же! А я подумал, что он — араб!

Набиль усмехнулся и сказал:

— Это — Искяндер, наш переводчик! А ты, мулязим,[125] — он деликатно подтолкнул египтянина в плечо, — можешь пока отдохнуть. Иди на КП роты, чаю там попей!