— Ты поняла, Шаолин? Во сне ты спешила к Налиму, в Море мнимых чисел. Шла к нему, сбивалась с пути и снова шла. Столько раз ты проникала в чужие сны и вот, наконец завладела и его ночными грезами.
И вот результат. Императрица Дежа Вю приняла твое вторжение в сны ее супруга за атаку Города грез. Так что сегодня Море мнимых чисел объявило войну твоему городу. Ничего уже не исправить. Ни Налину, ни его жене, ни тебе. Грядет война.
Стоя в сероватой пустоте, Шаолин чувствовала себя на удивление спокойно. Она холодно спросила:
— Мадам Роза Селяви, зачем вы рассказали мне все это?
Ее собеседница еле слышно говорила откуда-то издалека, куда Шаолин было уже не дотянуться. В ее голосе слышалась улыбка:
— Послушай, Шаолин. Твой город — город людских снов. Подобно тому, как сон каждого человека возникает на границе подсознания и уснувшего сознания, Юмэджинито построен там, где встречаются общее бессознательное и реальность.
Это прекрасная иллюзия, и я люблю ее. Но битвы мне все же милее, не будь я Стоглавой Девой. Шаолин, отправляйся на войну. Устрой там настоящую заваруху, порадуй меня.
Нет, не так, Шаолин. Тебе придется идти на эту войну. Ведь она началась по твоей вине, к тому же в ней и заключена твоя судьба. Охранный компьютер Города должен призвать под знамена войска всех четырех «Времен года». И ты станешь во главе этой армии.
В Город грез, иллюзорный город, вечно соперничающий с реальностью, начала проникать, непрерывно просачиваться «действительность».
Да, и еще одно: когда-то в Море мнимых чисел, где во всем действует закон контрапункта, Морской дракон основал свою державу. Царство снов, перевернутая реальность. Ей на роду было написано стать заклятым врагом Города грез.
«Шаолин, отправляйся на войну!»
Шаолин почувствовала, как от приливающего к коже жара под шелком туники начинают пламенеть соски.
«Что ж, если так...»
Шаолин резко раскрыла глаза. Перед ней при свете дня расстилалось поле битвы. Войска всех «Времен года» вышли на бой, пять тысяч солдат под ее началом. Во вражеском лагере стояла армия Моря мнимых чисел, морские войска государя Налина.
Высоко подняв в руке меч, Шаолин издала боевой клич и кинулась вниз по крутому склону. Внезапное торжество дрожью отозвалось в ее теле.
— В атаку!
Мир, дернувшись, накренился над пропастью небытия.
Марико Охара.
День независимости в Осаке
(Пусть нет любви, зато капитализм налицо)
[71]
В старину город Осака именовался Нанива; нынешнее его название появилось только в эпоху Муромати[72], а начиная с эпохи Мэйдзи[73] иероглиф «сака» стал записываться немного иначе, чем прежде.
История этого города восходит ко временам государя Нинтоку[74], когда в Нанива был построен дворец Такацу-но мия. Сообщение об этом государе мы находим в «Кодзики»[75] — «Записях о деяниях древности».
Однажды, повествует сия книга, Оосадзаки-но микото[76] (16-й по счету японский император Нинтоку) увидел, что над домами жителей не поднимается дым от очагов с готовящейся в них пищей, и на три года освободил подданных от всяких податей и повинностей. Даже когда крыша дворца стала протекать, воду просто собирали ушатами. Спустя какое-то время народ разбогател, и по всей стране над домами стал подниматься дым от очагов. Так гласит старинное предание.
Деяния этого выдающегося правителя воспеты в следующих строках гимна города Осаки:
Со времен далеких Такацу-но мия,
век от века множа славу и почет,
цветет и богатеет город Осака,
и над очагами вьется ввысь дымок...
Бурное развитие Осаки началось во времена Тоётоми Хидэёси[77], когда город получил статус призамкового. Сюда стекались товары со всей страны, и отсюда они направлялись в другие земли.
В эпоху Эдо[78] город переживал невиданный расцвет. Именно тогда возникла поговорка: «Купец — все равно, что бог». Крупные торговцы сосредоточили в своих руках богатства, способные повергнуть в зависть даже князей.
Во времена позднего Средневековья в Осаке процветала не только торговля, но и культура. Из среды его жителей выдвинулась целая плеяда знаменитых писателей, драматургов, деятелей «национальной науки»[79] — к их числу принадлежат Ихара Сайкаку, Тикамацу Мондзаэмон, Уэда Акинари[80]. Состоятельные купцы не жалели средств на поддержку науки и литературы, а зачастую и сами пополняли ряды городской интеллигенции.
В квартале Дотомбори[81] со всех люков разом неожиданно слетели крышки, и вместе с вырвавшимся наружу белым шипящим паром на прохожих пахнуло зловонием. А в следующее мгновение, словно из кипящего котла преисподней, оттуда донеслось:
— Инэ-э-э!
«Инэ» — типично осакское словечко, означающее «вон отсюда». Впрочем, такой перевод звучит, пожалуй, слишком литературно. На самом деле оно из бранного лексикона и вполне под стать таким выражениям, как «не торчи перед глазами», «пропади пропадом», «пошел к чертям собачьим». Короче говоря, по смыслу оно аналогично пожеланию: «Чтоб ты сдох!»
Мики Бодзё, упакованная в розовый костюмчик от Шанель, почувствовала, что ее и без того короткая юбка от струи пара задралась еще выше.
Издав возмущенный вопль, она прикрыла зад сумочкой из стеганой лайки (разумеется, тоже фирмы Шанель).
Тем временем из ближайшего к ней люка высунулась костлявая, как у мумии, рука, и чьи-то пальцы, каждый сантиметров в пятнадцать длиной, вцепились в ее отороченный кружевами фирменный пояс для чулок (продукция компании «Болеро»).
— Ты что делаешь, идиот?!
В тот же миг металлическая цепь с продернутым сквозь нее черным кожаным шнурком (непременная деталь, заменяющая ремешок в сумках фирмы Шанель) со свистом рассекла воздух и обрушилась на руку негодяя.
Для Мики-тян, хостессы из клуба «Саломея», расположенного в районе Минами, самом отпадном во всем городе, умение давать по рукам зарвавшимся клиентам было основой основ профессии, навыком, который полагалось освоить, прежде чем тебе откроется, что дважды два — четыре. Поскольку с малых лет она добиралась до школы на городском автобусе, где распоясавшиеся «белые воротнички» или просто пьяные граждане норовили цапнуть ее за задницу или залезть под юбку, у нее было достаточно возможностей обучиться этой премудрости задолго до того, как она постигла таблицу умножения.
Возмущение — лучший способ защиты.
Попытки взывать к совести, учить хорошим манерам, препираться, как правило, оказываются малоэффективными.
Подобные случаи следует расценивать как оскорбление и реагировать соответствующим образом, а именно, выпустить на волю из-под напластований затвердевшей жизненной магмы клокочущее внутри чувство — лучшего способа призвать к порядку и образумить осатаневшую братию не существует.
Всякие там резоны и увещевания действуют разве что на интеллигентов.
В остальных случаях больше подходит экспрессия. Если в душе ты негодуешь, но при этом морщишь губки в печальной улыбке, тебя не поймут. Надо недвусмысленно продемонстрировать нахалу, что ты в бешенстве, иначе до него не дойдет. Он решит, что так и надо, и обнаглеет еще больше.
Исходя из того, что твой обидчик — тоже «человек», ты невольно ставишь его на одну доску с собой, наивно полагая, что с ним можно договориться. А что, если перед тобой вовсе не «человек»? Такое ведь тоже может случиться, не правда ли?
