Из всего отряда боеспособным остался лишь взвод станковых пулеметов. Связи не было. Оба радиста были без сознания: и того и другого прямо у радиостанции настиг солнечный удар. Вода — вот что было сейчас самое главное, что могло вернуть боеспособность отряду.

Сцепив зубы, борясь с головокружением и шумом в ушах, командир полка сам взялся за ключ рации, связался с Ашхабадом, передал свои координаты, запросил корректирующий самолет. С тревогой настроил рацию на волну Классовского. Тревога оказалась не напрасной:

«Двое суток не имею воды. Патроны на исходе. Когда подойдете? Классовский».

По чистоте и ясности передачи чувствовалось: рация Классовского недалеко, но где, установить невозможно, а обещанный самолет еще не вдруг будет.

Масленников передал Классовскому:

«С наступлением темноты дать ракету, зажечь сигнальный костер».

Он и сам чувствовал, что силы его на пределе. Начались галлюцинации: то он качается в седле, преодолевая увал за увалом, то мучительно ищет на карте колодец, который мог бы дать воду. Бред, смешанный с явью, жуткий, все сжигающий зной.

Только к пятнадцати часам разведка, уходившая на север, доложила, что в двух километрах найден заброшенный колодец Дуркат. Отрыть его командир полка приказал «специалисту» по колодцам Быбе с наиболее сохранившими силы бойцами под общим руководством командира дивизиона Воробьева.

Как они будут работать после изнурительного перехода и смогут ли отрыть колодец (всего сутки назад с более свежими силами на такое дело потребовалось восемь часов), Масленников не знал.

Но перелом наступил. Он не мог не наступить. Гибель грозила всему отряду. Но вот, наконец, Воробьев прислал связного с известием: «Колодец отрыт, лабораторный анализ старшего лекпома показал: вода горько-соленая с примесью сероводорода, содержит незначительные примеси органических соединений. После кипячения к употреблению пригодна».

Весть о том, что нашли воду, пусть горько-соленую, с примесью сероводорода, но — воду, оживила лагерь. Спотыкаясь и пошатываясь, часто останавливаясь, к колодцу потянулись бойцы с брезентовыми ведрами, котелками, флягами. Несколько человек не выдержали и, несмотря на предупреждение, напились сырой воды, за что тут же поплатились мучительной рвотой. Но отряд был спасен. По примеру туркмен — проводников и верблюдовожатых, у которых стоило перенять обычай пить только хорошо прокипяченный горячий чай, бойцы жгли костры, грели котелки, кипятили спасительный дар найденного колодца.

Но Дермет-Кую оказался не очень щедрым благодетелем. Как и в прошлые сутки, кони получили лишь по одному ведру, люди — по котелку. С наступлением темноты, чтобы не демаскировать отряд, Масленников приказал погасить все костры, о чем по радио сообщил Классовскому, напомнив, что в двадцать один час ждет его сигнала.

Ровно в двадцать один час на юге, прорезая черноту ночи, взвились две ракеты, затем на далеком расстоянии появилось хорошо видимое зарево.

Масленников передал радиограмму Классовскому:

«Ваши ракеты, костер вижу в двадцати пяти километрах южном направлении, выступаю к вам с восходом луны».

В это время Масько и Карпов проводили вместе с героем похода Быбой общий митинг. Выступал помполит, рассказывая о борьбе с басмачами, о тактике бандитов, о том, что трудности отряда в сравнении с теми, которые приходилось преодолевать старым большевикам, ничтожны, а поэтому отряд должен показать большевистское упорство, большевистскую выдержку, достойные звания отряда имени героического германского пролетариата.

С большим теплом и чувством благодарности думал командир полка о своих товарищах, о командирах и рядовых, но он не имел права говорить им сейчас о своих чувствах, о благодарности за стойкость и выдержку, потому что главные испытания были еще впереди. Перед боем он имел право сказать своим братьям по оружию лишь суровые беспощадные слова. Собрав в двадцать два часа весь комсостав, отдав предварительные распоряжения о порядке выступления, о чистке и проверке оружия, поскольку с рассветом предполагалось начать боевое действия, в заключение своего выступления сказал:

— В предстоящем бою мы или умрем, или победим. Ни одного труса, ни одного дезертира. К трусам приказываю применять оружие. Большевистским духом и воинской подготовкой мы сильнее бандитов, и мы победим!

После совещания радировал Классовскому:

В бою участвуют станковые и ручные пулеметы, ружейные гранатометы. Орудие, вероятно, к бою не поспеет.

При отходе немедленно радируйте. Еще раз разъясните своим пароль «Сабля — Саратов». Через каждый час слушайте мою рацию. Масленников».

Несмотря на все усилия, водопой закончили только в четыре часа сорок пять минут семнадцатого мая.

Одного ведра воды на коня и одной фляги на бойца, конечно, было недостаточно, но по-прежнему командование отряда должно было требовать от личного состава нечеловеческих усилий: могучим тайным союзником басмачей была жажда.

Рассказу о самом бое в записках старшего врача отряда Хорста предпослан эпиграф: «В это утро раннее солнце заливало кровью горизонт». Думается, что не констатация происшедших семнадцатого мая драматических событий выражает главную суть этих событий. В это утро каждый участник боя держал экзамен на, звание советского солдата, в будущем выстоявшего и не сгоревшего в пожаре войны под Москвой, в окопах Сталинграда, на Курской дуге, в боях за Берлин, за освобождение Европы. В это утро рождался герой-командир, сумевший победить тогда, когда, казалось, отряду грозили разгром и гибель.

Посылая одного из проводников с запиской к начальнику каравана Голованенко, требуя немедленно выслать двадцать пять — тридцать самых лучших верблюдов с водой, Масленников не мог знать, что Голованенко сам догадался о такой необходимости и по своей инициативе выслал двадцать лучших верблюдов с водой вслед за отрядом.

В 4.30 утра с полуторасуточным запасом продовольствия и фуража, с десятью ведрами воды из горько-соленого Дурмета отряд выступил в направлении на юг по старой караванной тропе Питняк-Мевр.

Командира полка огорчало то, что все-таки нашлось несколько человек, а точнее — семь, не выдержавших жары. Среди них известный командиру полка своей расхлябанностью Голобородько, который, несмотря на строжайший запрет, съел полбанки консервов, за что едва не поплатился жизнью.

Конечно, командир полка понимал, что сейчас от личного состава полка он требует нечеловеческих усилий и что могут найтись такие, которым не по силам столь тяжкие испытания, стократно усиленные жаждой. Командиры отделений оставили их на колодце Дурмет с приказанием быть маяками для орудия и транспорта, а потом догонять основные силы.

Масленников распорядился также: прибывающим бочата заполнить водой и немедленно идти в направлении на тропу по следам отряда. Иметь боеготовность так, как во время боя: отдельные группы бандшайки могут прорваться и сюда, к колодцу Дурмет.

Но если рассуждать трезво, для особых огорчений в смысле песковой готовности личного состава у командира отряда не было оснований, и в этом, как всегда, огромная заслуга политсостава. Если бы политработа хоть на один день, на один час немного ослабела, если бы не были в самые трудные минуты всегда впереди не только секретарь партбюро, но и рядовые члены партии, отряд превратился бы в группу страдающих от жажды, мечущихся людей, охваченных одним лишь желанием — спастись от гибели.

Порадовала его и инициатива начальника транспорта командира взвода Голованенко, догадавшегося самостоятельно всех лучших верблюдов с бочатами форсированным маршем отправить с колодца Бал-Кую вслед за главными силами. Появление каравана из двадцати верблюдов с бочатами заметно повысило настроение бойцов, поскольку и люди и кони фактически не получили даже минимальную норму.

Командир полка приказал остановить движение на двадцать минут, чтобы перед боем дать коням еще по ведру и по четверть котелка людям.