— Начальник, этой местности мы не знаем…

Правду ли он сказал или не хотел вести отряд —

дела это не меняло. Ничего не оставалось, как без проводников и без караванных троп напрямик через пустыню идти на сближение с бандой на помощь «вошедшему с нею в соприкосновение» доброотряду Классовского.

Единственное, что успокаивало, — появившаяся ясность. Отпадала необходимость высылать разведгруппу, которая теперь вливалась в основной состав отряда. Ей уже отдан приказ на седловку. Классовский, хоть и не мог самостоятельно разгромить двести пятьдесят джигитов Дурды-Мурта, висел на хвосте у банды, наводя на нее основные силы, дожидаясь подхода Масленникова, рассчитывая, что Ахмед-Бек и Дурды-Мурт не станут сейчас останавливаться для того, чтобы разделаться с добровольческим отрядом, поскольку и хорошо поставленная разведка бандитов и активность Классовского говорили о движении по пескам вслед за бандой крупного воинского соединения.

Но в том-то и состояла суть дела, что по пескам опять приходилось идти, преодолевая бездорожье, почти без воды, не успев даже напоить лошадей, сколько-нибудь отдохнуть самим.

«Веду бой 60–70 километров от Хан-Кую. Юго-юго- восток, градусы 115–120. Когда выступаете?»

Прочитав текст, Масленников приказал радисту:

— Передайте Классовскому: «Выступаю в двенадцать ноль-ноль. По указанному градусу. Слушайте меня в двадцать часов. Наступлением темноты выбросьте две ракеты, зажгите сигнальный костер».

Водопой, скомканный и торопливый, еще продолжался, когда командир полка с группой разведотряда, в первую очередь получившего воду, двинулся по азимуту, проверяя направление сразу тремя компасами строго на восток.

Крутые песчаные перевалы, с монотонным однообразием тянущиеся поперек движению с юга на север, создавали серьезное препятствие, заставляя отряд то подниматься на гребни, то опускаться в низины. Бесконечное количество ям, черепашьих нор, сыпучий поглощающий ногу до середины голени песок, палящее полуденное солнце — все это как будто нарочно испытывало предел человеческих возможностей зашедшего в сердце пустыни отряда, туда, где, очень может быть, впервые в истории ступала нога человека.

Сопка за сопкой, гребень за гребнем, снова в низину и снова на песчаный перевал под хриплое дыхание измученных лошадей.

И командир отряда, и остальные пытались считать сопки, которые, как защитные валы, высылала наперерез отряду разгневанная, обжигающая испепеляющим дыханием государыня-пустыня, считали провалы между сопками, надеясь, что вот кончится это непрерывное тяжкое колыхание, как по волнам, но поднимаясь на очередной, преодоленный с громким стуком крови в висках, свистом лошадиного дыхания перевал, видели снова подошву бархана, снова такую же сопку, и так — до тошноты, до зубной боли, до приступов морской болезни под палящим солнцем, от которого никуда не уйдешь, не спрячешься.

Пропуская мимо себя колонну людей, командир полка всматривался в иссушенные черные лица, в открытые рты с потрескавшимися кровоточащими губами, в воспаленные глаза, щурившиеся от нестерпимого жгучего света, невольно думал: «Выдержат ли?» Достаточно ли было испытаний и тренировки там, в учебных походах, когда не было еще впереди настоящего врага, опытного и беспощадного, когда не ставили на карту саму жизнь?»

Но отряд шел и шел, как будто это были не люди с живой плотью и кровью, не кони, падавшие от усталости и безводья, а одни лишь сгустки воли, державшиеся лишь всепобеждающим духом.

Пала одна, затем вторая лошадь. Их пристрелили. Потом почти одновременно еще две. Бойцам пришлось пересесть на верблюдов, десятка полтора которых, получав усиленный рацион и воду, несли только самое необходимое: пулеметы, боеприпасы, неприкосновенный запас. Но и верблюд — живое существо, у него то же есть предел возможностей… Только у людей не было этого предела…

Наступила ночь, сразу, как это бывает в Средней Азии, темнота не принесла облегчения. Непрерывное наблюдение за восточной частью горизонта не дало никаких результатов. Горизонт освещался лишь блеском звезд да желтым светом восходящей луны.

Воды оставалось всего по четверть фляги на человека, лошадей поить было нечем.

— Не ужинать! Ни в коем случае не есть консервов, — приказал Масленников.

Приказ разъясняли командиры взводов и отделений, пропагандисты отряда. Кусок мяса или сала дает котелок крепкого супа. Ясно, что для усвоения консервов бойцу необходимо дать этот котелок воды. Его нет…

Врач провел беседу с теми, кто мог его слушать, но не мог же он сейчас излагать свою точку зрения, что вместо мясных консервов, дающих много калорий, в пустыню лучше брать летом овощные, которые не вызывают такой жажды, так же, как не мог дать из своего неприкосновенного запаса в двенадцать литров (для раненых) хотя бы глоток воды.

— Свяжитесь с Классовским, — приказал радистам командир полка.

Вскоре Веленгуро принес донесение командира доброотряда: «Шайка ведет ночной бой. Проявляет настойчивость, атакует мой левый фланг. Воды не имею. Патроны на исходе. Дал две ракеты». Значит, Ахмед-Бек решил разделаться с доброотрядом, видимо разведав, что помощь Классовскому может подойти не скоро.

«Ваши ракеты не были видны с восходом луны, — передал он Классовскому, — продолжаю движение».

Снова — идущие поперек пути гряды сопок, провалы и гребни песчаных холмов, снова изнуряющее, как по волнам, вверх и вниз, вверх и вниз с тяжким свистящим дыханием людей и животных движение.

Ехавший все время в головном охранении Быба прислал связного — бойца пулеметного взвода Сабитова Хариса, удивлявшего даже командира полка своей выносливостью: как будто не было вокруг пустыни, не было вот уже почти недели изнуряющего пути.

— Товарищ командир полка, — доложил Сабитов, — пересекаем караванную тропу.

Как только вышел к тропе основной отряд, Масленников немедленно подозвал к себе старшину проводников Кабула, спросил, не узнает ли он место, куда они пришли.

— Я не знаю, куда вы меня завели, — честно признался Кабул. Ответ этот внес некоторое оживление, хотя для веселья было мало причин. И все же, наличие караванной тропы, сам характер местности — все говорило о том, что где-нибудь поблизости могут быть колодцы. Во всяком случае хотелось этому верить: единственное, что еще оставалось у отряда, — вера.

Заброшенная караванная тропа могла быть скорей всего тропой, идущей с Питняка на Мевр.

Распорядившись сделать привал, командир отряда выслал разведку на север и северо-восток с одновременной задачей отыскания колодцев. Одного из проводников Масленников отправил встречать транспорт, написав записку его начальнику, командиру взвода Голованенко:

«Двигаетесь безобразно медленно. Срываете боевую операцию. Приказываю немедленно выделить 25–30 лучших верблюдов, только с водой, направить ко мне. Проводник — податель сего… Остальному транспорту продолжать движение по моему следу».

Созвав короткое совещание, распорядился:

— Завтракать категорические запрещаю.

Окидывая воспаленными глазами бивуак, он понимал: критические минуты наступили. Сейчас он не мог выслать даже войсковую разведку: кони, получившие накануне лишь ведро воды, отказывались от овса и травы, все поголовно лежали. Люди, получившие сутки назад на колодце Бал-Кую одну лишь флягу воды после изнурительной работы по восстановлению колодца и тяжелейшего в течение суток перехода по пересеченной местности, пытались скрыться от разящего солнца в жидкой тени саксаула, уподобляясь стрелке солнечных часов. Только забудется человек под чахлым деревцом, похожим, скорей, на скелет дерева, солнце, словно жестоко издеваясь, гонит его в тень, которая уже рядом. Ни саксаул, ни примитивные шалаши не давали защиты от зноя. Врач и лекпомы вскрыли неприкосновенный запас воды, взятый лишь на самый крайний случай. Такой случай наступил — у нескольких бойцов началось отравление от безводия.

Командир полка видел, как, разрываясь на части, врач и лекпомы возвращают к жизни наиболее ослабевших, делают искусственное дыхание, впрыскивают кофеин, медленно по каплям дают бесценную воду.