…Летим прикрывать наши передовые отряды, действующие в районе Лаубани. Маршрут проходит вдоль переднего края. По пути встречаются две пары «мессершмиттов». Видя наше численное превосходство, они в драку не вступают. Мы тоже не преследуем их. Наша главная задача — прикрыть танки.

Вот и Лаубань. Связываюсь по радио с авиационным представителем, который находится при штабе танкового соединения. Сегодня эту роль выполняет инспектор техники пилотирования Рыбкин.

 — Видишь меня? — спрашивает он, давая две опознавательные ракеты.

 — Вижу.

 — Выручай, брат, немцы отрезали. Но как мы, истребители, можем помочь танкистам выйти из окружения?

 — Передай по радио «хозяину», — говорит он, — пусть пришлют штурмовиков. Хотя бы эскадрилью. Я их здесь наведу, иначе нам туго придется.

Связываюсь со своим командным пунктом и передаю просьбу танкистов. В ответ слышу:

 — Скоро вышлем. Пусть держатся.

В это время с запада приближается большая группа самолетов. Это «фокке-вульфы», груженные бомбами. Они идут бомбить наши танки.

Занимаю выгодное положение для атаки и одновременно сообщаю Рыбкину воздушную обстановку. Медлить нельзя.

 — За мной, в атаку!

Гитлеровцы беспорядочно сбросили бомбы, но поле боя не покинули. Видя свое численное превосходство — их около сорока, а нас восемь, — они, что называется, полезли на рожон, стали атаковать кто как вздумает. В этой неразберихе их ведущий вскоре потерял управление.

Мы, наоборот, действовали дружно, слаженно, оказывали друг другу помощь. Наши атаки были дерзкими, стремительными. Даже находясь в меньшинстве, мы сумели захватить инициативу.

Во время первых же атак нам удалось сбить трех «фоккеров». Но остальных это не образумило. Они носились на больших скоростях, пытаясь вести прицельный огонь. Ушли гитлеровцы лишь после того, как потеряли еще два самолета.

Сбить в неравной схватке пять истребителей и не потерять ни одного своего — немалая победа. Она убедительно показывала наше тактическое и моральное превосходство над противником.

Со станции наведения передали: «Танкисты благодарят летчиков». Мы тоже рады, что сумели защитить их от бомбовых ударов с воздуха.

Дождавшись очередной группы истребителей, берем курс на свой аэродром. По пути встречаем две эскадрильи штурмовиков — они идут на помощь танкистам.

Через несколько дней линия фронта продвинулась еще дальше на запад. Советские войска вышли к реке Нейсе. Но на этом рубеже они внезапно остановились. Мы, конечно, не знали о замыслах нашего Верховного командования, но чувствовали, верили, что в ближайшее время по врагу будет нанесен новый мощный удар, завершающий, последний!

Дожди и оттепели вконец расквасили все полевые взлетно-посадочные площадки. Поэтому на нашем комфортабельном бригском аэродроме собралось до шестнадцати авиационных полков. Тут стояли бомбардировщики, штурмовики, истребители. Чтобы рассредоточить эту массу авиации, некоторые части были переброшены в другие места. Исправные самолеты нашего полка улетели в Польшу, на аэродром Рудники, а подлежащие ремонту остались в Бриге. Но и их скоро привели в готовность и перегнали на новое место.

На рудниковском аэродроме я встретил Колю Орловского. Он подлечился в госпитале, но врачи «закомиссовали» его, признав негодным к летной работе. Это было для него большим ударом — он так любил небо, что не мыслил жизни без самолета. И злости против фашистов накопилось у него много, а выход ей могли дать лишь крылья и оружие истребителя.

Орловский при первой же встрече стал уговаривать меня дать ему самолет.

 — Не верь, командир, врачам, — убеждал он меня. — Неужели я знаю себя хуже, чем они? Сам посуди, ну зачем бы я стал проситься на истребитель, если бы чувствовал, что не могу летать?

Доводы его были не лишены логики, и я уже готов был сдаться на уговоры старого друга. Но одно смущало: он полтора года не летал. По всем правилам его нельзя было выпускать без провозных полетов и без тренировки. На нашу беду в полку не оказалось и двухместного самолета.

Орловский ходил за мной по пятам, и я уступил.

В один из погожих дней мы пошли на стоянку. Коля сел в кабину, запустил двигатель, сделал две рулежки и взлетел. Он выполнил круг, второй и только хотел заходить на посадку, как на полосу приземлился транспортный самолет Ли-2. Развернувшись после пробежки, он начал медленно рулить. Места для истребителя не оставалось, и Орловский был вынужден уйти на третий круг.

И случись же так: вдруг подул сильный ветер, а потом повалил густой снег. Даже в пятидесяти метрах не стало ничего видно. Лишь по гулу мотора можно было определить, где находится самолет. В такую минуту легче оказаться на месте летчика, чем вот так стоять на земле, ожидая трагического исхода. Ведь неподалеку возвышались трубы заводского комбината, если жаться к земле, можно врезаться в них. Самым правильным в таком случае был бы уход на другой аэродром. Но подсказать этот выход по радио невозможно: на самолете Орловского отказал приемник. Догадается ли летчик сам?

Стою и жду, нервы напряжены до предела. По шуму мотора определяю место самолета на кругу. Вот Орловский выполнил четвертый разворот и чуть сбавил обороты. Попадет ли на полосу? Обороты убраны полностью. Еще несколько секунд, и машина, вынырнув из снежной пелены, появилась над посадочной полосой. Молодец Орловский! Полтора года не летать и сделать первую посадку в таких условиях!

Сияя от радости, Коля спрашивает:

 — Как, сдал экзамен?

 — Отлично!

 — Значит, буду бить фашистов!

На этом аэродроме мы простояли десять дней. Орловский ежедневно усиленно тренировался и вошел в строй полноценным боевым летчиком.

Вскоре началась операция по ликвидации группировки противника западнее города Опельн, и наша дивизия снова сосредоточилась на аэродроме Бриг. Против нас действовал отряд 52-й немецкой эскадры, укомплектованной отборными летчиками. На кок-винтах их самолетов была нарисована белой краской спираль.

…Советские наземные части с упорными боями продвигаются вперед. Вылетаем на их прикрытие. Веду группу в составе восьми самолетов. Боевой порядок эшелонирован по высоте: внизу ударная четверка, вверху — прикрывающая. На подходе к городу Нейсе встречаем восьмерку «мессершмиттов». Их верхняя четверка устремилась вниз, к нашей ударной группе, и тут же была атакована прикрывающей группой Кузьмина. Один «мессер» вспыхнул и начал падать. Моя четверка сбила еще один самолет. Остальные фашисты оставили поле боя.

Со станции наведения предупреждают о приближении большой группы «фокке-вульфов». Занимаем исходное положение и атакуем. Когда я зашел одному из «фоккеров» в хвост и, прицелившись, хотел нажать на гашетки, он взорвался. В чем дело? По всей вероятности, в него угодил артиллерийский снаряд крупного калибра. На войне такие случаи хоть редко, но бывали.

Потеряв еще два самолета — теперь уже от огня наших истребителей, — фашисты начали отдельными парами выходить из боя.

Мы возвращаемся на свой аэродром. Навстречу нам идут в сопровождении истребителей три девятки пикирующих бомбардировщиков Пе-2. Но что это? Слева к ним крадутся четыре «мессершмитта». Надо упредить их атаку. Быстро даю команду Кузьмину. Его звено набирает высоту и со стороны солнца наносит по фашистам внезапный удар. Два «мессера», прошитые пулеметными очередями, падают на землю, остальные поспешно уходят на свою территорию.

После трехдневных боев наши войска замкнули кольцо вокруг вражеской группировки, оборонявшейся западнее города Опельн. Окруженные гитлеровцы отказались сдаться, и мы получили приказ штурмовать их. Делаем по нескольку вылетов в день. Зенитной артиллерии здесь у противника мало, но его истребители оказывают нам противодействие. Базируются они на аэродроме Швейдниц.

22 марта наше командование решило нанести по этому аэродрому удар с воздуха. Группу истребителей повел полковник Горегляд. Мы должны были расчистить путь бомбардировщикам, а затем воспрепятствовать взлету вражеских самолетов.