Наконец последняя атака отражена. Танки снова пошли вперед, громя остатки фашистских войск.

На обратном пути мы с ведомым садимся на ближайший аэродром Ёльс. Надо установить причину тряски мотора и определить, можно ли лететь дальше.

Отворачиваю масляный фильтр. Так и есть: на нем следы стружки подшипника.

 — Надо менять мотор, — говорит подошедший инженер.

 — Товарищ командир, — старается опередить мое решение Шапшал, — вы садитесь на мой самолет, а я полечу на вашем.

Он смотрит на меня умоляющим взглядом, верный и бесстрашный боевой товарищ.

 — Какая, Федя, разница, все равно не дотянет.

 — Мне что, я один, а вас Тамара Богдановна ждет…

 — Как по-вашему, — спрашиваю у инженера, — выдержит мотор еще минут двадцать?

 — Может быть, и выдержит, — отвечает он, — но лететь, конечно, рискованно.

Что ж, нам не впервой рисковать, полетим. С трудом оторвавшись от земли — здесь такая же грязь, как и на нашем аэродроме, — мы поднялись в воздух. Соблюдая максимум предосторожности, ожидая каждую секунду полного отказа двигателя, я все-таки дотянул до «дома».

 — На честном слове прилетел, — осмотрев самолет, задумчиво говорит Тамара. — Непонятно, как мог мой коллега выпустить такую машину…

К утру мотор на моем истребителе заменили. Но о вылете не могло быть и речи. Полоса пришла в полную негодность. Появись здесь сейчас пара «фоккеров», и пропали наши самолеты.

 — Гнилая же, братцы, зима в Германии, — говорит Шапшал. — Мыслимое ли дело: в феврале идет дождь…

 — Теперь мы, как в сказке, будем у моря ждать погоды, — делает вывод Петров.

Этот разговор натолкнул меня на мысль — заранее пригладить размокший грунт на полосе. Наступят заморозки, и мы сразу поднимемся в воздух. Ведь нам и нужен теперь всего один вылет: наши танки уже захватили первоклассный бетонированный аэродром Бриг.

Три дня по-весеннему светило солнце, даже в лесу начал таять снег. И все это время на аэродроме работал трактор, приглаживая землю. Люди жили одной мыслью — любыми средствами вырваться из плена распутицы и перелететь поближе к фронту. Метеоролога окончательно замучили, требуя от него похолодания. Будто и в самом деле погода зависела от него.

И вот однажды перед вечером подул холодный ветер, на влажных тропинках появилась тоненькая корка. На следующее утро, едва занялась заря, весь полк по тревоге собрался на аэродроме. Техники и механики стали готовить самолеты к перелету. Я сел в машину и попробовал рулить, она побежала, как по бетонке: полоса надежно промерзла.

На рассвете все эскадрильи поднялись в воздух. Прижимаясь к земле, мы благополучно пробили завесу снегопада и вскоре приземлились на аэродроме Бриг. Здесь все говорило о стремительном наступлении наших танковых соединений. На стоянках мы увидели совершенно исправные немецкие бомбардировщики и истребители. В авиамастерских тоже стояли отремонтированные самолеты всех типов, включая даже огромные ночные разведчики «дорнье».

 — Вот где был «Гитлер капут», — смеется Петров.

 — А что ж им оставалось делать, — отвечаю ему. — Без горючего-то не полетишь.

Да, за Одером наши крепко всыпали гитлеровцам. Фашистские молодчики, очевидно, бежали так, что только пятки сверкали. Напрасно Гитлер клялся лично повести в атаку последний взвод и применить «такое оружие, от которого содрогнется мир…». Теперь было каждому ясно, что дни его «третьего рейха» уже сочтены, что сорок пятый год станет годом нашей победы.

Вот бывший немецкий штаб. Он оборудован по последнему слову техники: огромные фотолаборатории, штурманские классы с тренажерами. Рядом — многочисленные склады с моторами и запасными частями. И все это брошено. Даже ордена, аккуратно упакованные в коробки, не успели увезти.

На некотором удалении от штаба видны низенькие серые бараки, обнесенные колючей проволокой. Там, содержались военнопленные. Они-то и построили эти прекрасные аэродромные сооружения. А где теперь несчастные узники фашистского плена? Угнаны в тыл Германии? Расстреляны? А может быть, их успела освободить Красная Армия?

На ночлег мы остановились в соседней деревне Мольвиц. Когда шли туда, обратили внимание на большой серый обелиск, стоявший рядом с киркой. На каменной плите были высечены фамилии жителей деревни, погибших в первую мировую войну.

 — Вот это списочек! — замечает Кузьмин. — И только из одной деревни. А сколько их по всей Германии? — И, помолчав, добавляет: — С нашими отцами воевали. Чего им надо было?

 — Как чего? — вступает в разговор Сопин. — Земля наша им нужна была, наш хлеб, сало, масло… Вот народец… Не может жить без войны.

 — Про народ зря говоришь, — возражает Кузьмин. — Войну начали фашисты.

 — А фашисты, по-твоему, в безвоздушном пространстве живут? — не сдается Сопин. — Разве немецкий народ не несет ответственности за фашизм? Почему он позволяет Гитлеру творить такие злодеяния?

 — А вот почему: эти погибшие, что значатся в списке, в понятии немца — жертвы не захватнической войны. Он считает, что его односельчане геройски погибли за немецкий народ от руки русского солдата, что за их смерть надо отомстить. Народ и фашизм — все это, брат, гораздо сложнее, чем ты представляешь, — говорит примиряюще Кузьмин.

Прекратившийся спор о фашизме и немецком народе я продолжаю мысленно. Да, немецкий народ действительно позволил Гитлеру обмануть себя, в этом его трагедия. Но произошло это не так просто, как кажется Сопину. Здесь Кузьмин прав.

То, что я увидел потом, подтверждало мои мысли. Почти в каждом доме мы находили прекрасно изданные книги о жизни фюрера и его «близости» к народу. Вот он — среди немецких бюргеров — интересуется их жизнью, вот — в госпитале, вручает раненым солдатам железные кресты, а на следующем снимке — бесноватый раздает подарки детям. Все неправдоподобно, фальшиво, но кое-кто таким картинкам верил. Да, народ оказался обманутым. И теперь он вынужден расплачиваться за авантюризм своего фюрера.

…Прикрываем боевые действия наземных войск в районе Бунцлау. До этого города в свое время довел русскую армию М. И. Кутузов. Здесь он умер. Близ шоссейной дороги высится небольшой холмик, под ним похоронено сердце великого полководца.

Наши танковые и механизированные соединения прошли здесь два дня назад. В память о великом соотечественнике советские солдаты оставили на обелиске стихотворную надпись:

На прикрытие передовых наземных частей опять приходится летать с аэродромов, удаленных на сто пятьдесят километров от линии фронта. Время пребывания самолетов над целью ограничено до предела. Кроме того, на маршруте часто встречаются отдельные пары «мессершмиттов» и «фокке-вульфов». И нам не всегда удается избежать с ними боя.

 — Скоро уже война кончится, а наши тыловики так и не научились быстро строить аэродромы, — возмущается Егоров.

 — При чем тут тыловики? — возражаю я. — Наземные войска продвигаются по тридцать — сорок километров в сутки. Четыре дня такого наступления, и мы сразу оказываемся в глубоком тылу. Разве можно за это время аэродром построить? Свои претензии лучше предъяви Гитлеру: почему он в свое время не оборудовал на этом направлении хотя бы парочку бетонных полос… — И уже серьезно разъясняю: — Будем летать с подвесными баками. Только не спешите сбрасывать их при первом появлении противника, а то на обратный путь горючего не останется.