Чарли спокойно констатировал:

— Он здорово оторвался от нас.

Я выровнял дыхание. Он был прав. Я все еще старался спасти положение, направив вихри ветра от нашего паруса так, чтобы они чуть-чуть опережали его курс, как делает охотник при охоте на фазанов. Когда он подходил к подветренному бую, я видел, что этот прием действует. Но было слишком поздно, он оторвался далеко.

Поул уже повернул, когда мы подходили. Я увидел его лицо. Солнце блестело на потном лбу. На челюстях играли желваки. Заметив меня, он расплылся в своей мерзкой улыбке. Оторвал руку от румпеля и, подняв ее, сделал непристойный жест средним пальцем в нашу сторону.

— Вот это по-спортивному, — сказал я.

Потом, резко взяв румпель на себя, под шум лебедок наклонил яхту, стараясь выжать скорость. Но уже ничего нельзя было сделать, он пересек линию за десять секунд до нас.

Теперь мы были равны, выиграв по одной гонке.

Команда сидела, ничего не говоря. Мне страшно хотелось положить голову на скамью и заснуть недельки на две. Но это не поднимало дух. Тогда я стал думать о Поуле.

Он понимал, что из нас двоих лучший гонщик я. Вот почему ему приходилось идти на всякие ухищрения. Он это делал в Австралии и здесь сделал то же самое, хотя мы следили за ним, как ястребы. Вот я и попивал апельсиновый сок, посматривая, как он и его команда сидели в кокпите, сдвинув головы. Одна гонка, всего двадцать минут, и пятьдесят тысяч фунтов плюс Сенаторский Кубок.

— Смотрите за ним, — сказал я. — Он выкинет какую-нибудь грязную штучку.

Они кивнули — Чарли, тонкий и худой. Скотто, большой и светловолосый, Нодди, сильный и коренастый, и Слайсер. Они понимали, какова ставка в этой игре. Мы тоже знали кое-какие хитрые приемы.

— Три минуты, — предупредил Чарли.

Мы двинулись к концу линии. Над нами тарахтели два вертолета. Лодки с телеоператорами приблизились к нам, едва мы начали двигаться.

Бриз был теплым, он шел с юга. К запаху моря примешивался легкий привкус песка — там была Африка. Камеры жужжали, были видны блики солнца в стеклах биноклей. Ветер принес новый запах. Запах крови.

На этот раз мы были на правой стороне стартовой линии, идя правым галсом. Над катером, где размещался комитет гонок, взвился клуб дыма и донесся хлопок выстрела. Бриз немного усилился. Он накренил яхту на правый борт, и брызги полетели мне в лицо. Поул шел немного впереди. И шел быстро. Я твердо держался своего курса. Поул, скосив глаза, напряженно наблюдал за мной, стараясь предугадать мои действия. Теперь уже по правилам гонки я имел преимущество.

Между нами было уже двадцать ярдов, когда я резко взял румпель на себя. Наш нос, отворачивая, прошел мимо белого борта яхты Поула всего в двух дюймах. Он судорожно повернул к ветру, чтобы избежать столкновения, в результате которого он был бы дисквалифицирован. Я слышал сквозь хлопанье парусов, как он разъяренно кричал, и позволил себе слегка улыбнуться. Уверенный в себе человек не станет так орать.

Наша яхта шла сквозь волны, а затем мы круто взяли к ветру. Скотто бешено работал с парусами, когда мы проходили мимо Поула.

У правого буя порывы ветра вздымали волны. Они были направлены не прямо в лицо, а немного к западу. И я решил это использовать, пройдя под некоторым углом к линии ветра, а не прямо на буй. Мы сможем дойти до него левым галсом. Тогда я смогу плотно держать Поула.

Все это проскочило в моем мозгу за полсекунды, пока я, держась в бейдевинд, перекрывал ему путь. Если мы не потеряем ветер и не столкнемся с ним, все будет в порядке.

Я посмотрел в его сторону. До него было всего десять футов. Его лицо пылало гневом.

— Вы налетите на меня! — закричал он.

— Ты, дерьмо, — тут же ответил Скотто, — протестуй!

Но он не стал протестовать. Он схватился за румпель, чтобы отойти в сторону. Но я снова приблизился к нему. Он опять отвел нос своей яхты, а я повторил тот же маневр, двинув свой нос так, будто хотел коснуться его.

Он подло ухмыльнулся и сказал:

— Ты, гаденыш!

Порыв ветра покрыл рябью воду справа от нас. Ветер завыл в снастях, и мачты наших яхт накренились. Я увидел, как человек из команды Поула украдкой взялся за парус.

Скотто тоже это заметил, и его руки заработали как змеи: развернул генуэзский парус, который тут же наполнился ветром. То же самое сделал Поул, и его мачта рассекла небо, как меч. Он промчался по тому месту, где мы были всего секунду назад.

— Галс! — закричал я.

— Сорок пять секунд, — сказал Чарли.

Мы отошли вправо. Я буквально обливался потом. Если бы наши мачты соприкоснулись, это было бы расценено, как попытка протаранить Поула, когда тот по правилам имел преимущество, находясь справа от меня. В лучшем случае это повлекло бы наказание в виде разворота на 270 градусов, а в худшем случае — дисквалификацию.

Чарли продолжал считать:

— Семь… шесть… пять…

Скотто перешел на правый борт, чтобы своей массой уравновесить яхту при повороте, который я собирался сделать на большой скорости, приближаясь к бую.

— Ноль! — закончил счет Чарли.

Через две секунды мы проскочили мимо буя. Взглянув на стартовую линию, я увидел, что второй стартовый буй все еще закрыт белым корпусом яхты Поула. Мы опередили их примерно на секунду. «Ну ты, мерзавец, получишь свое!» — думал я.

— Меняем галс!

Мы накренились на правый борт. Теперь мы с ним шли пересекающими курсами. Я сосредоточился на своем дыхании, стараясь удержать биение сердца, и прикидывал, где белая пирамида парусов Поула пересечется с нами. Это был решающий момент гонки — смена галсов. Тот, кто окажется впереди, получает отличный шанс сохранить преимущество на всю гонку.

Когда мы сблизились, я почувствовал всю остроту момента. Мы шли на полтора корпуса впереди и лавировали так, чтобы закрыть Поула. На его яхте теперь все кричали друг на друга.

Мы еще раз взяли галс, чтобы удержать ветер и оказаться между ним и буем. Игра в кошки-мышки началась.

Следующие минут пять прошли в суматохе бесконечной смены галсов. При подходе к бую мы увеличили разрыв до трех корпусов и даже Чарли выбился из сил.

Мы подошли к поворотному бую так, что он оказался справа по носу. У нас было преимущество, и мы могли позволить себе не слишком спешить с подъемом спинакера, а сделать это после того, как повернем.

— Давай! — крикнул я.

Нодди начал поднимать спинакер. Желтое нейлоновое полотнище пошло вверх, но остановилось на полпути.

— Поднять парус! — снова заорал я. Нодди сильно дважды дернул за фал.

— Заело! — крикнул он.

У меня внутри все перевернулось. Скотто был уже на ногах и мчался к мачте. Я видел это краем глаза. Я обернулся назад, и боль пронзила меня. В десяти ярдах позади шел Поул и его громадный желтый спинакер нависал над острым белым носом его яхты.

— Порядок! — закричал Скотто.

Спинакер удалось поднять, и он с громким хлопком наполнился ветром. Скорость прибавилась, и за кормой весело зажурчала струя воды.

Но никто из нас не радовался. Пока мы боролись с фалом спинакера, Поул Уэлш проскочил вперед и на два корпуса опередил нас.

Я глубоко вдохнул и выдохнул воздух. В голове стучало, будто в большом барабане. Указатель ветра на мачте показывал прямо по курсу. Я поправил румпель так, чтобы ветровая тень от нашего спинакера была направлена точно на черневший впереди затылок Поула. Рябь от нестабильного ветра прошлась по его главному парусу. У нас появилась надежда.

— Ты поймал его, — сказал Чарли.

Поул манипулировал парусами, а я старался держаться чуть слева от него, чтобы перехватывать идущие оттуда порывы ветра. В голове жужжало, как в улье. Моя рука на румпеле превратилась в мокрую тряпку. Минувшая ночь не прошла даром.

Чарли удивленно посмотрел на меня. Мы взяли слишком далеко влево. Поул уходил. Ветра не хватало. Хватало только солнца, которое проливало свои обжигающие лучи в этот плавильный тигель, который называется морем.