Как он переживал, когда вёз его светлость по улицам Лондона, показывая своё искусство управления лошадьми, как был ошеломлён приветливостью и спокойными манерами молодого маркиза. В своих попытках произвести впечатление на будущего работодателя, Пэрротт едва не сбил матрону состоятельного вида, которая переходила улицу. Он ухитрился повернуть лошадей, прежде чем те задели её, и она приземлилась на мягкое место на клочок травы. Пэрротт был совершенно подавлен и думал, что только что упустил свой шанс получить эту должность, но лорд Найтон, даже не моргнув глазом, снял свою высокую шляпу перед обиженной дамой, в то же время поздравив Пэрротта с тем, что тот нашёл такое мягкое место для приземления леди.
С этой минуты Пэрротт стал считать маркиза самым славным, самым великодушным человеком из всех, кого он встречал. Человеком, который может справиться с любым затруднением на своём пути. Джентльмен, герой, настоящий бог.
Однако прошло немного времени с того момента, как Пэррот был назначен на должность конюха, и стал проводить большую часть каждого дня с лордом Найтоном, и он обнаружил, что на самом деле маркиз — человек, который имеет два разных, совершенно противоположных лица.
Для большинства Кристиан, лорд Найтон, был красивым и обходительным лордом, богатым и уверенным в себе, человеком, к ногам которого склонялся целый мир. Чего бы он ни пожелал, всё было к его услугам. Даже облака, казалось, не могли собираться, когда маркиз находился поблизости.
Но лишь они оказывались вдалеке от пристальных взглядов общества, Пэрротт наблюдал другого маркиза, того, кого большинство никогда не видели, того, кто, казалось, нёс тяжесть всего мира на своих плечах.
Эта сторона лорда Найтона начинала в последнее время проявляться всё чаще.
Для остального мира, маркиз был наследником самого богатого человека на земле — своего дедушки, великого герцога Уэстовера. Где бы ни появлялся лорд Найтон, он понимал, что всем вокруг об этом известно. Это можно было увидеть в глазах людей, когда они молили о знакомстве с ним или из лести спрашивали его мнения, или даже выталкивали на пути перед ним своих незамужних дочерей, когда маркиз оказывался рядом. Когда он входил, присутствующие в комнате мгновенно замолкали. Движение останавливалось при одном его виде. Удовольствие от одинокой прогулки в парке было запретным для него, поскольку неизбежно какая-нибудь романтичная мисс придумывала план, чтобы привлечь его внимание. Последняя даже натренировала свою карманную собачку, чтобы та принесла маркизу её ботинок, а он впоследствии мог вернуть его ей, совсем как Золушка и её судьбоносная хрустальная туфелька.
В последний год или около того озабоченные замужеством мисс и их мамаши вдвойне осмелели, как будто они почему-то решили, что холостая жизнь его светлости слишком затянулась. «Ему почти тридцать, — однажды услышал Пэрротт их слова, — намного больше того возраста, когда он был должен подарить старому герцогу наследника».
Лорд Найтон обладал лицом, которое большинство дам назвали бы «красиво вылепленным». У него были сильные черты, коротко постриженные тёмные волосы без всякой укладки. Он чисто брил лицо, а свои костюмы носил с лёгкой непринуждённостью. Присовокупите к этому огромное богатство, которое он должен был унаследовать, и у вас не возникнет вопроса, почему этот человек не знал ни минуты покоя.
— Вы желаете, чтобы я ждал вас здесь с каретой, милорд? — наклонив голову, спросил Пэрротт, пока маркиз стучал в дверь.
Кристиан кивнул, приводя в порядок манжеты своего сюртука:
— Я бы хотел этого, чтобы доказать, что сегодняшний визит не отличается от всех других, которые я наносил прежде в дом моего деда, Пэрротт. Чем скорее закончим, тем лучше.
— Чем скорее, тем лучше. Ваша правда, милорд, — сказал Пэрротт, неспешно уходя.
Из всего бесчисленного множества мест, куда Пэрротт возил маркиза, в Уэстовер-Хаус, здесь, на Гросвенор-сквер, тот определённо проводил меньше всего времени. Со стороны дом выглядел очень хорошо — обточенный ветрами красный кирпич и сверкающие окна за металлическим забором, увенчанным навершиями, которые сияли золотом даже в такой облачный день, как этот. Пэрротт мог только догадываться о внутреннем убранстве, его никогда туда не допускали, так же как ему не позволялось заглянуть в стойла конюшни на заднем дворе, хотя он слышал от некоторых своих знакомых, что они были не менее хороши.
Молодой маркиз, однако, казалось, не замечал всего этого. Он приходил сюда, когда его вызывали, и уходил так быстро, как только мог, всегда в намного более худшем настроении, чем до прибытия. Между маркизом и герцогом, его дедом, были плохие отношения, действительно плохие отношения.
— Отгони карету в сквер и поставь под большим дубом на углу, Пэрротт. Я хочу отправиться в свой клуб после того, как уйду отсюда.
— После того. Да, милорд.
Кристиан оставался у двери, пока Пэрротт удалялся. Он наблюдал, как конюх, взбирается на сиденье и щёлкает языком на лошадей, посылая их вперёд. Он узнал внезапное желание спуститься по ступеням и пренебречь вызовами, которые привели его в это место, хотя понимал, что это не принесёт ему добра. В конечном итоге он снова окажется на этом самом месте, ждущим у этой же двери, с этим же намерением. Это было неизбежно.
Кристиан повернулся, услышав, как позади него открывается засов. Дверь распахнулась, и он кивнул дворецкому Спирсу, человеку, который занимал этот пост в Уэстовер-Хаус так долго, сколько Кристиан себя помнил.
— Доброго дня, лорд Найтон, — сказал Спирс, почтительно наклоняя голову, тут же завладев перчатками Кристиана, касторовой шляпой и карриком[4], он провёл рукой по отличной шерсти, чтобы удалить раздражающие катышки.
Кристиан пробурчал ответ и направился прямо в кабинет, обычное место для этих бессмысленных встреч. Что будет сегодня? Лекция о его ответственности за северные владения? Оправдания за счета по новому гардеробу Элеанор? Без сомнения старик забыл, что его внучка, сестра Кристиана, готовится к своему долгожданному выходу в свет. Или, возможно, герцог попытается отложить это ещё на один год и ещё больше уменьшить шансы Нелл на спокойную и счастливую жизнь? Если его намерения таковы, то Кристиан был совершенно готов к столкновению.
Однако его неожиданно остановили слова дворецкого:
— Прошу прощения, милорд. Его светлость не в кабинете нынче утром. Он желал, чтобы я сообщил вам, что он ждёт вас в саду.
В саду? Кристиан удивился, что его дед вообще знает о существовании в доме такого места, он ведь ел, спал и даже справлял нужду в обшитых панелями из дерева грецкого ореха стенах своего герцогского кабинета, места такого же мрачного и сурового, как его самый частый обитатель. Кристиан помнил, как ребёнком он пробирался в это место ночью, чтобы увидеть, не оживают ли стоящие в комнате мраморные статуи различных исторических персонажей, как однажды рассказал ему отец.
— В саду? — переспросил Кристиан, неосознанно подражая ответам Пэррота.
Спирс кивнул, не вдаваясь в объяснения. Кристиан же просто развернулся и направился в заднюю часть дома.
Проходя через комнаты первого этажа, обставленные и декорированные так, чтобы больше впечатлять, чем украшать, Кристиан пытался стряхнуть плохое предчувствие, которое посетило его за утренним кофе. Как бы он ни старался, он не мог избавиться от ощущения, что что-то было ужасно неправильно. Он чувствовал это печёнкой с той самой минуты, как нашёл лежащий поверх газеты, на подносе с завтраком, вызов от своего деда, в котором тот приказывал своему внуку безотлагательно явиться. Хотя это был не первый, второй или даже двадцатый раз, когда дед присылал подобное требование, почему-то нынешний показался ему необычным.
Что бы ни побудило старика позвать его, Кристиан знал, это не несло ничего хорошего. Так было на протяжении всех его двадцати девяти лет. Герцог, казалось, проводил всё своё время, придумывая новые и изощрённые способы мучить своего несчастного наследника, как будто он считал своей единственной обязанностью поддерживать традицию вражды, которая прежде существовала между королём и его наследником, потом регентом, пока в этом году старый король не умер. Это и не удивительно. В конце концов, герцог, несомненно, подражал старому Георгу во многих жизненных аспектах, периодически, безумие, казалось, было одним из них.
