Леди Грейс Ледис стояла посредине кабинета своего дяди. О том, насколько редко пользовались этой комнатой, можно было судить по газете полугодовой давности, которая всё ещё лежала на столе. Слуги, которым, по их мнению, слишком мало платили, редко заботились о том, чтобы убираться здесь, и даже использовали комнату как склад, зная, что никто этого не заметит. Но по сегодняшнему случаю занавеси, обычно задёрнутые, были раздвинуты, а огонь весело горел в очаге, который прежде служил домом для мышиной семьи.

Всё-таки внешний вид много значил для маркиза Чолмели.

Сейчас он сидел перед ней, её дядя, выглядевший совершенно непринуждённо в этом месте, которое так редко посещал. Его волосы были пострижены а ля Брут, небрежно начёсаны вперёд и завиты на лбу. Сапоги только что отполированы, а жилета, подобного тому, что был надет на нём, она прежде никогда не видела. Вызвав её сюда четверть часа назад, дядя, тем не менее, не обращал на племянницу внимания. Ничуть. Вместо этого он сосредоточился на мужчине, который сидел рядом.

Знаменитый герцог Уэстовер несомненно перешагнул уже шестидесятилетний рубеж. Его редеющие волосы, забранные в тонкий крысиный хвостик, выглядели белыми на фоне его тёмного сюртука. Пальцы одной руки небрежно сжимали набалдашник блестящей трости из ротанга, а безымянный палец другой руки украшал рубин размером с небольшой грецкий орех. Пара золотых карманных часов болталась над поясом его бриджей, и он улыбался ей — точнее, улыбался её груди, как будто тёмный траурный шёлк, который покрывал её, внезапно стал прозрачным.

— Скажи мне, девушка, твоя грудь настоящая?

Он пытается выбить её из колеи, поняла Грейс, и если бы этот вопрос прозвучал шесть месяцев назад, то действительно заставил бы её широко открыть глаза и задохнуться от изумления. Однако неблагоприятные обстоятельства часто способствуют притуплению чувствительности.

До приезда в Лондон, в дом своего дяди и опекуна, Грейс познала безоблачное, рафинированное существование в Ледисторпе — родовом поместье её семьи в Дареме. Она воспитывалась там с детства, окружённая нежной заботой своей бабушки — вдовы маркиза Чолмели. Её жизнь была наполнена лишь светом и добротой. Она ещё не видела затуманенных облаками шпилей лондонских церквей, не узнала шума, и зловония, и грязи, сопутствующих жизни среди миллиона или около того человек в столице Англии. Самым дальним её путешествием была недолгая поездка в лёгкой коляске по затенённой деревьями дороге в деревню Ледисторп, где каждый знал её и встречал приветственными взмахами руки, улыбками, и справлялся об её здоровье.

В первый день в Лондоне Грейс чудом не сбила мчавшаяся мимо карета, а странный маленький человечек, продававший кирпичную пыль, плюнув, едва не попал на подол её юбки.

Снова раздался голос герцога, отрывая её от раздумий и возвращая в неотвратимую действительность:

— Разве ты не слышишь меня, девушка? Я спросил, это действительно твоя грудь?

Грейс смотрела на графа, решив, что не доставит ему удовольствия увидеть свой гнев, и спокойно ответила голосом таким же ледяным, как зимний ветер:

— Вы желаете, чтобы я раскрыла свой лиф, дабы доказать это, ваша светлость?

Герцог оказался захвачен врасплох этими словами. Однако голос её дяди прозвучал так же резко, как удар костяшками пальцев:

— Грейс!

Грейс повернулась туда, где в резном кресле на другой стороне аксминстерского ковра[2] сидел маркиз Чолмели. Ирландский узел его галстука был немного перекошен, а его рот, обрамленный густыми усами, — неприветливо сжат. Но вместо того, чтобы направить свою враждебность на человека, который только что оскорбил её, его единственную племянницу, он с неудовольствием смотрел на неё.

Конечно, даже дядя Тедрик должен сознавать непристойность этой беседы. Но он не двигался. Он даже не говорил. На самом деле он улыбался, чёрт бы его побрал, улыбался ей точно так же, как продавец в магазине перчаток, когда пытался обманом заставить её купить пару со слишком длинными розовыми пальцами. «Они сморщатся со временем», — сказал продавец, как будто действительно ожидал, что она поверит ему. Грейс снова нахмурилась, глядя из-за спины дяди на герцога: сморщившийся от времени, точно. Внезапно слова продавца оказались очень близки к истине.

— Уверяю вас, ваша светлость, — сказал дядя, в его улыбке, адресованной Грейс, было так мало тепла, что она заставила девушку задрожать, — нет никаких уловок. Всё, что вы видите в моей племяннице, действительно то, чем наделил её Господь.

— Действительно, — повторил герцог, поёрзав на сиденье. — Хотя она определённо была бы не первой девчонкой, которая набила свой лиф комками ваты, чтобы прельстить мужчин, пытаясь пробудить в них желание жениться на ней.

Фыркнув, он снова повернулся к ней:

— Подойди ко мне, девочка.

Грейс бросила последний взгляд на дядю, молчаливо умоляя его остановить это безнравственное унижение. Но вместо того, чтобы недвусмысленно высказаться и защитить её, как он должен был бы в соответствии со своим статусом опекуна, дядюшка просто кивнул, и глаза его выражали мысли яснее слов.

Он решил для себя, что герцог должен попросить руки Грейс и в результате осчастливить их всех своими гинеями.

Как она раньше никогда не понимала истинную сущность дяди? Грейс помнила, как в детстве её бабушка цокала языком и качала головой, говоря о своём младшем сыне. Потакающий своим желаниям, так называла она его. Эпикуреец. Но для Грейс, с того времени как девочка научилась ходить, её «дядя Тедди» был лишь самым привлекательным, самым выдающимся мужчиной, которого она когда-либо знала, самым близким его старшему брату — её отцу — человеком на земле.

До недавнего времени.

Как только она приехала жить под его опекой, Грейс начала видеть Тедрика Ледиса, маркиза Чолмели, глазами, незамутнёнными детским обожанием. На самом деле её дядя соответствовал всем тем словам, которыми другие называли его. Это он и никто иной был ответственен за то, что она стояла сейчас перед герцогом Уэстовером, чувствуя себя, как кобыла в загоне Таттерсоллз.

— Теперь повернись, моя девочка.

Грейс вздёрнула подбородок, устремляя на него взгляд, который в детстве много раз наблюдала у своей бабушки, особенно часто, когда плохо себя вела. Казалось, этот особенный взгляд и сейчас сработал, так как герцог в замешательстве нахмурился. Обрадованная его реакцией, Грейс резко повернулась, затем встала у его кресла, несгибаемая как фонарный столб.

На таком близком расстоянии, она смогла разглядеть, что герцог был даже старше, чем она подумала сначала, возможно ближе к семидесяти. Он оказался почти на полголовы ниже неё, окутанный тяжёлым запахом гвоздичного одеколона. Грейс закрыла глаза. «Милосердный Боже, во имя всех святых, пожалуйста, не позволяй дяде Тедрику выдать меня за этого мужчину».

— У тебя есть характер, — сказал герцог с полуулыбкой, которая обнажила гниющие зубы. — Мне это нравится.

Грейс сглотнула, цепляясь за каждую унцию стойкости, которой обладала, чтобы не двинуться с места и не выказать отвращение, охватившее её от одной лишь мысли о том, чтобы разделить с ним любой вид супружеской близости. Она заставляла себя молчать до тех пор, пока герцог не уйдёт, и тогда она сообщит дяде Тедрику так твёрдо, как сможет, что нет такого богатства, которое бы стоило замужества с герцогом Уэстовером.