В углу рта коротышки появилась капля слюны. Он облизнулся, удивленно сказал:

— Соленая…

Сначала пальцы правой руки, потом вся ладонь и дальше, дальше — тело Устенко быстро, прямо на глазах покрылось мутно-прозрачной коркой. Финдиректор попытался дернуться, сделать шаг вперед — бесполезно, соляная волна поднималась выше, вот она дошла до шеи, потом до подбородка. Маленький человечек успел прошептать:

— Помоги…

Но тут корка коснулась его губ, они дрогнули в последний раз и застыли, словно замерзнув. Что-то хрустнуло, мутная пелена заставила остановиться зрачки, склеила веки.

Еще через мгновение Устенко не стало. Вместо него, покачиваясь на неровном основании, стоял невысокий грязно-серый цилиндр, кое-где сохранявший форму человеческого тела.

Инна Вольдемаровна потеряла сознание и навалилась на Артема. Не отрывая глаз от инока, Чернышов осторожно положил ее на пол.

Ошеломленный Даниил шептал:

— Господи, волей Твоей. Не за ради гордыни, не ради ненависти, а ради детей и прославления Тебя. Господи, прости раба Твоего…

Губы его дрожали.

В этот миг нетвердо покачивающийся соляной столп с резким стуком упал на бетонный пол, раскололся, грязноватые куски разлетелись по вестибюлю.

Мгновенно протрезвевший «меценат» выронил диски, что-то заорал и неудержимо обмочился. Он рухнул на колени, на четвереньках подбежал к Даниилу. Обняв инока за ноги, Михаил Викторович завопил в смертном ужасе:

— Батюшка! Простите! Простите! Отмолю! Отсижу! Все расскажу! Батю-юшка-а-а-а…

Сторож что-то мычал и дико вращал глазами.

— Даня? Ты… в порядке? — тихо спросил Савва. Инок трижды перекрестился:

— Все в деснице Твоей, Господи! Все в Твоей воле, — потом обернулся к Корнякову и, тщательно выговаривая слова, процитировал:

— …Жена же Лотова оглянулась позади его, и стала соляным столпом…

Вечером, сдав отчеты о произошедшем отцу Адриану, Чернышов собрал группу у себя в кабинете.

Даниил неподвижно сидел в кресле, молчал. Савва с Артемом изредка поглядывали на него с опаской. И это больно ранило инока — он чувствовал, что между ними теперь выросла невидимая стена. Чернышов коротко подвел итоги, поблагодарил обоих. В конце добавил:

— …то, что случилось сегодня, нам с тобой, Сав, не понять. Пусть отец Сергий с отцом Адрианом решают. Или повыше кто. Но тебе, Дань, я хочу кое-что показать…

Инок встрепенулся.

Чернышов вставил в видеомагнитофон кассету.

— Это запись допроса одной из девочек «Зеленого луча». Самой старшей, зовут ее Ингой. Посмотри, Дань. Чтобы ты не мучился, правильно ли ты этого гада Устенко… ну… — Артем мучительно подбирал слова, — …наказал…

— Это не я, — повторил Даниил в который уже раз. — Это воля Господня.

— Пусть так. Но все равно — стоило. Эдик, поганец так все устроил, что девчонки постарше даже остались ему благодарны!

— Что? — удивленно спросил Савва.

— Да, благодарны. И далеко не все встретили нас с распростертыми объятиями. Смотрите, в общем.

Запись началась с полуслова. Видимо, сначала Чернышов решил, что будет достаточно и протокола, но потом, услышав, что говорит свидетельница, все-таки включил камеру.

— Зачем вы пришли?! Зачем? — кричала девушка в запале прямо в лицо Артему. — Думаете, вы нам помогли? Нет! Я три дня радовалась, когда меня сюда из старого дома перевели! Там я как в могиле жила, а здесь — единственный шанс хоть как-то выбиться в люди, найти мужа нормального, бандита или старпера из депутатов какого-нибудь… Да я за «Зеленый луч» обеими руками ухватилась, и плевать мне на все. Целку мне бы и так порвали, не жалко, можно было и потерпеть. Потом легче стало, даже интересно иногда… к нам такие изобретательные мужики, бывало, приезжали. — Она мрачно усмехнулась. — А теперь — что? Жить в общаге, с работягами непросыхающими? Идти пахать на завод, да?

В ответ на слова Чернышева о предоставлении квартир детдомовцам она только рассмеялась.

— Ага, счаз! Эти песни ты кому-нибудь другому петь будешь, только не мне. Лучшие квартиры, что нам положены, давно уже выведены из фонда как аварийные. И проданы. А те, что остались… лучше на улице жить, чем там.

— Откуда ты знаешь?

— Да уж знаю. Я с Борькой Крестом сколько раз трахалась, после того уже, как его из детдома выперли. Ему тоже квартиру предоставили. Была я там, ага — развалюха гнилая, потолок того и гляди обвалится, стены мхом поросли… Нет, Артем, я тебе не дурочка, как все детдомовские, кого знаю. С какой это радости я должна жить в гнилушке да у станка горбатиться? Мне на четырех костях привычнее, я с двенадцати лет так зарабатываю, с тех пор как сюда перевели. Инна Вольдемаровна ментов да комиссии всякие по высшему разряду обслуживала. Ну а нам, кто под ними отрабатывал, — жратву дополнительную, шмотки из гуманитарной помощи самые лучшие и все такое. Эдик обещал меня в первую очередь к нормальным сутенерам сосватать — мы-то уже опытные, они таких ценят. Я уж прицелилась: баксов огребу кучу, рестораны, тачки красивые — в общем, все как у людей, а тут вы приперлись, обо<…>ли всю малину.

Савва слушал запись, забористо ругаясь, кляня директоршу на чем свет стоит. Даниил молчал, лишь побелевшие костяшки на стиснутых кулаках выдавали его волнение.

Следующим утром Чернышева разбудил ранний звонок. Это был Савва — он остался в конторе на ночь, дежурить.

— Только что сообщили. Инна Вольдемаровна Керн найдена мертвой в своей квартире. Судя по язвам и покраснениям на коже, она умерла от неожиданно резкой аллергической реакции на туесок клубники. Врач диагностировал крапивницу и почти сразу — отек Квинке. В желудке найдены остатки ягод, никаких ядовитых веществ экспертиза не обнаружила.

— Боже мой…

— Знаешь, — тихо сказал Корняков, — у нас тут Библия есть. Отец Сергий подарил. Так я полистал, нашел кое-что. Прочитать?

— Да…

— Смотри. Исход, глава девятая: «…и будет на людях и на скоте воспаление с нарывами…». Откровение, глава шестнадцатая: «…и сделались жестокие и отвратительные гнойные раны на людях…».

— Ты думаешь и это тоже… Даня?

— Я уже не знаю, что и думать. Не знаю.

Даниил три часа провел у отца Сергия, а потом, испросив разрешение Артема, взял недельный отгул. Пока в его помощи особой нужды не было — рутина с подготовкой материалов по делу «Зеленого луча» затянется не на один день. Страшная гибель обоих главных подозреваемых породила кучу проблем. Зато — нет худа без добра — согласились дать показания сторож и «меценат» Михаил Викторович, свидетели превращения Устенко. Да не просто согласились — молили об этом, упрашивали, даже ползали на коленях. В камеру предварительного заключения пошли сами, чуть ли не вприпрыжку.

Еще надо опросить девочек, да не забыть подыскать им временное жилье, лучше в семейном детдоме или при монастыре. В обычном приюте им сейчас делать нечего, могут просто не выдержать. А самое отвратительное, но, к сожалению, необходимое дело — просмотр архива «Зеленого луча»: при обыске найдено порядка полутора сотен дисков с самым омерзительным содержанием. Придется отбирать наиболее характерные образцы, готовить подборку для кинематографической экспертизы. Даниилу, пожалуй, лучше во всем этом не участвовать. А то, неровен час, еще кто-нибудь умрет.

Насколько понял Чернышов, духовник наложил на инока серьезную епитимью. Черный хлеб, вода, усмирение плоти, рубище вместо обычной домашней одежды, многократное моление…

Когда Даниил вышел, Корняков посмотрел ему вслед и спросил:

— Как ты думаешь, за что его?

— Тебе виднее, Сав. Ты же верующий. Я не знаю, как можно наказывать за чудо.

— Епитимья — это не наказание. Это благочестивое упражнение, приучающее к духовному подвигу.

Корняков выговорил фразу без запинки, видимо в свое время ему часто пришлось ее повторять. Артем улыбнулся.