— Если б ты еще и кодекс так же выучил!

— Я не учил, — мрачно сказал Савва и потупился. — Просто много раз слышал.

— Грешен? — быстро спросил Чернышов.

— Не без того. Отец Сергий мне… иногда тоже… Так первое, чему он меня учил — епитимье нужно радоваться. Ее… э-э… обычно назначают нечасто…

Старший контроллер веселился уже в открытую.

— Обычно, но не на тебя, да?

— Да, — сказал Корняков. — Не везет мне. Артем хохотал не меньше минуты.

— Ох, Сав, ты меня уморишь!

— Просто грешил много, пока не понял, что и как. И нечего смеяться! Я правда радовался, когда каялся, честное слово, будто груз с души упал!

Чернышов посерьезнел.

— А Даня тогда почему не радуется?

— У него, наверное, по-другому все. Он же все-таки инок, а я — простой мирянин. Может, за то, что он сделал, как-то по-особенному каяться нужно. Мы ж не знаем.

— Ты все-таки думаешь, Даня сам это сделал?

— Я не знаю… — Савва погладил бороду, зажал пальцами несколько волосков. Артем и раньше замечал за ним подобный жест. Обычно он означал, что Корняков в раздумьях или сомневается.

— Сам он по-другому считает. Помнишь, он все поправлял нас: не я, мол, а Господь чудо совершил! — Это не чудо, Артем. Это кара. Мера преступлений Устенко превысила какую-то норму… не знаю какую, и есть ли она вообще… и его покарали. Разве Господь в великой своей любви к нам мог такое совершить?

— Прости, если я чего не так скажу, но разве Бог не всемогущ?

— Он не только всемогущ, но и всемилостив. Господь Бог прощает всех. Что бы человек ни совершил, все равно прощает, если раскаяние искренне. Даже у самого закоренелого подлеца всегда есть шанс исповедаться и стать на путь истинный.

— Ага, то-то ты через пять минут разговора с Устенко к пистолету потянулся.

— Спасибо тебе, не дал еще один грех на душу взять. Но я — обычный человек, а значит несовершенен. Легко поддаюсь гневу. А Даня — другой. Может, Господь потому и дал ему эту силу? Самого достойного выбрал. Ведь инок наш не начнет карать всех направо и налево.

— А может, Даня просто проклял Устенко? — спросил Артем.

— Нет, ты что! Проклятие — серьезный грех для православного христианина. А для священника и вовсе один из самых тяжелых. Ему положено смиренным быть, подавать пример благочестия и всепрощения. Куда уж тут проклинать!

— Даня все-таки не священник.

— Он в монастыре сколько жил? А потом — в семинарии еще. Думаешь, его там смирению не научили? У послушника это вообще главная заповедь.

— Учи не учи, а жизнь потом по-другому переучит, — философски заметил Чернышов. — Ты же видел, что с ним было. Я даже на секунду подумал: Даня сейчас Эдику голову разобьет. А он, наверное, проклял мерзавца.

— Он молился, Артем. Я ближе тебя стоял и все слышал.

— Ну… — неуверенно сказал Чернышов, — может, он про себя чего добавил.

— Господь не слушает проклятий.

— А мне говорили — слушает. Знаешь, я еще когда в МУРе работал, было у нас одно дело. Ушлые парни повадились лазить в подземные коммуникации. Потом уж мы разобрались, — промышляли они вполне прибыльным бизнесом: трупы криминальные прятали. Но это потом выяснилось, а для того, чтобы их поймать, пришлось по коллекторам побегать. А там — сам черт ногу сломит! Обратились за помощью к диггерам. Они ребята контактные, согласились. Так я пока с ними работал, баек подземных понаслушался — на три книги хватит. И в том числе рассказали они мне вот такую историю. Стояла, мол, в районе Воробьевых гор старая церковь. Лет триста стояла, пока не решили проложить в тех местах Ленинский проспект. Храм разровняли бульдозерами и засыпали грунтом. Старый священник, настоятель храма, якобы проклял то место, где стояла церковь, проклял своей жизнью, и от силы проклятия сразу умер. И с тех пор там творятся всякие странности и темные дела. В начале девяностых ушла и не вернулась целая группа диггеров — так никого и не нашли, даже тел. Еще сказали, лошади это место не любят, брыкаются, однажды чуть человека не убили. Там цирк недалеко, по утрам их выводят на прогулку, а два жеребца внезапно разъярились, бросились в сторону, понесли. Едва успокоили.

Савва упрямо мотнул головой.

— Все это неправда. Господь никогда не наказывает людей по просьбе других людей.

— А как же Моисей и египетские казни?..

— Что ты меня пытаешь? — насупился Савва, смущенный неожиданным вопросом. — Я же не церковник!

— Ладно, значит, ты считаешь, что Бог дал Дане силу карать преступников?

— Мне так кажется.

— Зачем? Почему для того, чтобы покарать этого омерзительного Устенко, понадобился Даня? Если Бог всемогущ, что же он не испепелил мерзавца раньше?

— Я тебе уже говорил: Господь наш всемилостив.

— А Даня, выходит, нет? И теперь он получил право выбора: наказывать или пощадить. Знаешь, не хотел бы я оказаться на его месте. Наверное, поэтому отец Сергий и наложил на него епитимью. Чтобы не преисполнился гордыни, то есть не решил, что он теперь — борец со злом номер один, и пора вымести всю нечисть огненной метлой.

Савва промолчал. Разговор все больше казался ему кощунственным, а логические ловушки Чернышева запутали его окончательно. Корняков просто верил. Не нуждаясь в доказательствах и не особенно задумываясь над теологической софистикой.

Даниил стоял на коленях перед образами. Грубое рубище уже натерло пояс и плечи, но он не обращал внимания на боль. Инок молился. По очереди читал вслух «Отче наш», «Тропарь» и «Богородицу», пытаясь очистить мысли, как можно глубже спрятать свой страх.

Не получалось.

В отличие от Саввы с Артемом его больше всего волновало другое. Настолько чудовищное и невероятное, что Даниил даже не решился рассказать обо всем отцу Сергию.

Впервые инок утаил что-то от духовника. Но не это пугало его.

Как только стало известно о смерти директорши Керн, Даниил понял, что отныне в руках у него какая-то сила: если первый случай с Устенко можно было счесть случайностью, списать на неистовую молитву, помноженную на желание покарать преступника, то два подряд — уже система. А вчера перед сном инок как раз помолился за очищение от бесов души Инны Вольдемаровны.

Но кто дал ему эту силу? Кто решил сделать скромного инока Даниила своей карающей десницей? Господь?.. А если нет? Даниил бухнулся головой в пол и зашептал:

— Господи! Святый Иисусе Христе! Вразуми раба своего! Спаси и сохрани мою душу! Дай мне знак!

Савва столкнулся с Даниилом на входе. Вид инока поразил Корнякова: бледное, осунувшееся лицо, огромные синяки под глазами, да и весь он как будто высох.

— Даня! Что с тобой?

— Говел. Просил Господа вразумить меня. А что?

«Да ты словно в отпуск в Бухенвальд съездил», — хотел сказать Савва, но вовремя остановился. У Даниила с юмором… даже не плохо, а очень плохо. А обижать его — все равно, что ребенка.

— Хорошо, что ты пришел. Пойдем, Артем зовет.

— Что-то случилось?

Корняков понял невысказанный вопрос «как вы тут без меня?», ответил честно, даже и не представляя, какую радость вызовут его слова в душе Даниила.

— Мы с «Зеленым лучом» до конца не разделались. Там работы дня на три, не меньше, но раз ты пришел — побыстрее справимся. А то мы без тебя зашивались совсем. Так вот, нам тут еще одного подкинули: наркоторговец, взяли с товаром во время случайной проверки документов. Что-то они в последнее время расплодились, скоты! А у него в карманах, кроме всего прочего — донорское удостоверение и служебный пропуск в Онкологический центр. Решили, что органами промышляет, вот и передали нам.

— И что?

— Молчит, гад. Артем с ним уже третий час возится.

В кабинете Чернышева действительно удобно развалился на стуле нагловатый парень лет двадцати пяти. Закинув ногу на ногу, он старательно рассматривал свои ногти, изредка отвечая на вопросы. Врал, в основном.

— …хорошо, гражданин Силаев. Ответьте тогда на такой вопрос: зачем вам понадобилось удостоверение донора?