— Желать — не желаю, но если так случится, то моей вины в том нет. И потом, Сашок, а ты меня не грузишь, а? Что ты мне на жалость и на воспоминания давишь? Скажи лучше, когда ты вызвал ментов к разбитой и брошенной, явно угнанной машине, ты кому помог?
— Хозяину. А еще — правопорядку в городе. Я в нем живу, и надеюсь жить дальше, потому обязан помогать. Это мой город.
Сказал — и пожалел. Яшка и так заводится с полоборота, а уж выпивши…
Естественно, его понесло. Яростно затушив сигарету о край тарелки, он завопил чуть ли не на всю квартиру:
— Помогать?! Кому?! Нашим доблестным ментам, которые способны только проституток трясти, да гонять торгашей у метро? Нет уж!
— Тише, тише… Спокойнее, Яш, Ларка спит. Да и у меня со слухом все в порядке, можешь так не напрягаться.
— Да я…
— И вообще — по-моему, ты преувеличиваешь. В милиции не так много получают, вот и стараются заработать, кто как может. Но не все же такие продажные.
— Ага, конечно…
Не люблю я вот такого тона. Обычно он появляется у заядлых спорщиков, вроде Яшки, в тот момент, когда у них аргументы к концу подходят. «Угу, конечно» и с ухмылочкой такой всезнающей: я, мол, такое видел — у-у! Тебе и не снилось! Но не скажу, а то психика может не выдержать. Живи, бедняга, тешь себя надеждами, верь в добро и справедливость…
Заметив мою недовольную гримасу, Яшка ухмыльнулся, покачал головой:
— Все, Сашок! Все до единого. Серая форма — это власть. Не над бандюками распоясавшимися, которые и пристрелить могут, потому лучше их не трогать, а над простым народом. Он ведь у нас ментов боится. По привычке, с совковых времен.
— Пусть так, хотя не бывает правил без исключений. Но что ты предлагаешь? Когда на твоих глазах обдолбанные наркоты избивают человека или когда уроды пристают к девушке — мимо пройти? Ладно, в то, что ты способен в такой ситуации вступиться, помочь, я не поверю никогда. Сколько знаю, ты всегда жил по принципу «моя хата с краю». Что, хочешь сказать, даже и в милицию не позвонишь?
— И не подумаю.
— Почему? Типа: раз они такие продажные — пусть сами разбираются? А о человеке, которого там, на улице, насилуют или избивают, ты и думать не хочешь! Попробуй, представь себя в подобной ситуации!
— Ой, перестань! Слушать противно. Громкими словами ты ничего не докажешь. Вон даже глазами засверкал: какой я гад, не хочу помогать бедной жертве и все такое. Во-первых, со мной больше ничего подобного не случится, я острожный теперь, пуганый. А ты лучше о другом подумай: ну хорошо, вызвал ты ментов, молодец… А они — раз, тебя же и повязали! Ты думаешь, им интересно настоящих преступников искать? Которые к тому времени уж десять раз как смоются. Счаз! Разбежался!
Я попытался ввернуть пару слов в его экспрессивный монолог, но Яшка не дал мне и рта раскрыть:
— Так что ты же и виноват окажешься. Доблестные стражи порядка предложат проехать в отделение — показания дать, например. А там обыщут под каким-нибудь благовидным предлогом. Оба-на! Пакетик с анашой! Или того хуже — пистолет. А жертву так допросят, что из протокола ежу будет понятно, кто преступник. И ничего ты не докажешь…
— А! Вот чего ты боишься. Глупости. Я сколько раз оказывался в роли свидетеля — и ничего. С тобой рядом сижу.
— Повезло. Скорее всего, преступника к тому времени уже поймали, или, скажем, свидетелей оказалось больше одного…
— У тебя на все готов ответ. И что — даже дома, сидя в тепле и безопасности, ты не озаботишься набрать 02 и сообщить о том, что видел?
— Если уж совсем что-нибудь непотребное будет — из автомата за углом все-таки позвоню. Тут ты меня поймал. Но ни в коем случае не из дома — что я, совсем дурачок, что ли? И ментов ждать не буду, а быстренько двину своей дорогой.
— Почему это?
— Потому что свидетелем я все равно не стану, нигде и никогда. Недавно на моих глазах какие-то лохи приезжие попались на удочку с подброшенным кошельком. Ну, ты наверняка слышал про такое кидалово: идешь себе мирно, никого не трогаешь — бац! лежит то-олстый такой бумажник, солидный. Так и просится в руки. И стоит тебе нагнуться, как этот же вожделенный кошелек хватает кто-то другой и начинает нашептывать: тихо, мол, не кричи, давай отойдем во-он туда и честно поделим. По справедливости, типа. Ты, понятное дело, соглашаешься — кому не хочется заиметь кучу бабок. Но только вы уединяетесь в укромном уголке, как откуда ни возьмись на вас наваливается нехилая толпа во главе с хозяином бумажника. Выхватывают кошелек, пересчитывают — естественно, оказывается, что части денег не хватает. Хозяин вопит: «Воры! Украли!» Толпа вопит: «Ограбили!»
— Яш…
— Тихо. Дослушай. Ты, конечно, говоришь, что ничего не брал, шли бы вы, ребята, своей дорогой, а еще лучше — спросите у того, другого, благо кошелек у него был. Тебе, ясный перец, не верят, начинается перебранка, в ходе которой тебя тем или иным макаром заставляют достать свой бумажник — якобы для проверки: а вдруг ты там деньги спрятал? Пару секунд твой кошелек кочует из рук в руки, после чего тебе с извинениями все возвращают: простите, обознались, наших денег тут нет. И всей толпой бросаются ловить второго. Ну а ты остаешься стоять дуб дубом, радуясь, что родной бумажник удалось защитить. И только потом обнаруживаешь, что твои деньги превратились в пачку нарезанной бумаги. В куклу.
— Да знаю я эту схему! Давай к делу.
— Как ты понимаешь, я, только про дележ услышал, сразу всех послал. Не тормоз, чай. А вот следом за мной один деятель купился. Явно приезжий, как я и говорил. И тут — раз! — менты со всех сторон налетели. «Стоять мордой в пол! Лежать! Ноги на ширине плеч!» И повязали. Разом всю толпу. Видать, кидальщики не делились. Или делились, но плохо. Ну и майор местный — видел бы ты его рожу, откормленная такая! — просит меня пройти с ними, свидетельские показания, протокол, все такое. Вы же, мол, все видели. Видел, говорю,
только ничего не скажу и никаких бумажек подписывать не буду. Он так и опешил. Как это? Не хотите изобличить преступников? Ну, я ему, конечно, не сказал, кто здесь больший преступник. Честно — побоялся. Мент опять спрашивает: почему, мол? По сравнению с тем, что вы, менты делаете, говорю, эти кидальщики — просто дети невинные, и против них я и слова не скажу. А тем более для того, чтобы вам помочь. И пошел. Он, видимо, от такого несколько обалдел и дал мне спокойно уйти. Это я просто злой был в тот день, с Ларкой поругались, а то хрен бы я стал объяснять, что почем. Себе дороже.
— То-то я удивляюсь: откуда в тебе столько смелости?
— Не ерничай, Сашок. Ты же знаешь, что я прав. Сколько мы с тобой спорим и всегда на этом заканчиваем. Какая лично тебе польза с твоих подвигов? Никакой! А риска — выше крыши. Не думаю, кстати, что и кому-то другому ты сильно поспособствовал. Помню, как ты на Трех Вокзалах за девку вступился, а она шлюхой оказалась. Без тебя бы разобрались, да и во всех остальных случаях тоже. Нет, друг мой, ты на свою задницу приключения всю жизнь коллекционируешь, а толку? Только шрамов на шкуре все больше становится. А я вот, может, и не такой герой, зато живу не в пример спокойней.
— Типа «у каждого свой бизнес», да?
— А пусть бы и так. Поверь мне, менты и без тебя виноватого найдут, кого поближе. Им твоя помощь — по барабану. А ты лучше себя побереги. Я к тебе уже два раза в больницу ездил, не хочу, чтоб в третий раз ты в морге оказался. И хватит об этом.
Дальше спорить было бессмысленно. Яшка считал себя правым на все сто, да еще пребывал в счастливой уверенности, что вот-вот убедит меня. Разве такому докажешь?
А через два месяца, в самый разгар майских праздников у Яшки угнали машину. Средь бела дня, на глазах у всех — он поставил «Нексию» у входа в «Пятерочку», пожалел времени на стоянку завернуть. А когда вышел, нагруженный продуктовыми сумками, машина исчезла. И никто ничего не видел, сколько ни бегал Яшка вокруг, сколько ни опрашивали людей магазинные секьюрити.
