— Так ты пришел повидать Фрэнки или получить обратно свой нож? — выпалил я.

Теперь-то он взглянул на меня. Узнал. Развернулся и ринулся прочь. Я был слишком разгневан, чтобы мыслить правильно, вытянул руку и схватил его за воротничок кожанки.

— Так ты — ухажер моей дочери? — процедил я. — Расскажи-ка мне о себе, да ничего не утаивай!

Он ударил меня. Неожиданно, без всяких объяснений. Просто его кулак приземлился на мою правую щеку. Удар был не сильным, но расчетливым и вышиб из глаз слезу. С тех пор как я покинул школьный ринг, мне никого не приходилось бить. «Тебе следовало ударить первым», — укорил я себя. Ботинки Жан-Кдода прогрохотали по начищенному деревянному полу, по пути он задел и перевернул стул. Жан-Клод удирал.

Внутренний голос благоразумно внушал мне: «Будь осторожен, Сэвидж: он всегда при ноже». Но срабатывали старые рефлексы, к тому же я был слишком занят, чтобы прислушиваться к каким-либо голосам. Я сложил с себя полномочия официанта и распахнул стеклянную, на пружинах, дверь, с разбегу налетев на нее. «Малыш» уже оседлал свой желтый «сузуки» и подпрыгивал, запуская стартер. Фриз из японских лиц с вежливым интересом наблюдал за происходящим с террасы. Я перекинулся через металлический столик, уставленный напитками, и бросился на Жан-Клода. Мне удалось захватить рукой его шею и сдернуть с мотоцикла. Мы с такой яростью молотили булыжник мостовой, что из меня весь дух вон вышибло. Возле моего уха тарахтел мотор «сузуки». От Жан-Клода шел резкий запах пачулей. Он выкручивался, схватив мою левую руку. Жан-Клод был силен. Мои тиски на его шее ослабли. Он тянул на себя мою руку. Я никак не мог понять: зачем? Тут Жан-Клод заорал мне в ухо: «Фрэнки говорит: ты играешь на фортепьянах!» Я повернул голову и увидел, что сцепление мотоцикла — в рабочем положении, заднее колесо рассекает воздух и спицы его серебрятся в свете фонарей кафе. Я мгновенно понял, зачем он тянул мою руку: чтобы ладонь попала в спицы и пальцы поотлетали бы прочь.

Имя Фрэнки в его устах всколыхнуло кровь в моих жилах, словно топливо ракету. Я сделал бросок через спину, откатился, выдернув руку, и почувствовал, как нога уперлась во что-то мягкое. Жан-Клод хрюкнул. Вокруг кричали люди, где-то засвистели. Неожиданно он отпустил меня, акробатическим прыжком вскочил на ноги и нанес мне удар в корпус. Я отступил назад, споткнулся о швартовую тумбу и грохнулся на мостовую. Рев мотоцикла удалялся, растворяясь в звуках ночного города.

Я взобрался на швартовую тумбу. Ко мне рысцой бежал полицейский. Перед фасадом ресторана стоял Жерард: руки подняты, словно он собирался выполнить вертикальный взлет. Толпа расходилась. Я стоял, дрожа от возбуждения: еще секунд пять я был готов убить кого-нибудь.

— Уладь дело с полицией, — сказал я Жерарду.

Затем улыбнулся и отвесил легкий поклон японцам, чей столик я сшиб. Официанты роились вокруг них, словно антитела, нахлынувшие к месту действия инфекции.

Фрэнки стояла внутри ресторана. Руки ее повисли вдоль туловища, губы побелели.

— Где Жан-Клод? — спросила она.

Я глубоко вздохнул.

— Ему пришлось убраться восвояси.

— Ты ударил его!

— Он первым нанес удар.

— Но ты схватил его за шиворот, — упорствовал Фрэнки. — Я видела. Жан-Клод — мой парень. Ты ревнуешь, и потому ударил его. Ты жалок.

«Ах, черт! — подумал я. — Несправедливо, до чего же несправедливо».

— Позволь мне объясниться, — попросил я.

Трогательные оправдания были коньком Мэри Эллен. В соответствии с байкой, которой Фрэнки кормили с младенческих лет, папочка добрый, но непредсказуемый: никогда нельзя знать, что он может выкинуть в следующее мгновение. И потому веселись со своим папочкой дорогая, но никогда, никогда не доверяй ему ни на йоту.

— Ты явился, чтобы все испортить. Мамочка предупреждала, что это в твоем духе. Она говорила, что я спятила, согласившись поработать у твоего друга.

Подошел Джастин.

— Все в порядке? — спросил он.

— Он задира, — пожаловалась Фрэнки.

— О, приехали, — неодобрительно, но вовсе не свирепо воскликнул Джастин. — Да ведь тот молодец первым ударил. Выпей-ка чего-нибудь.

— Джин и тоник, — не глядя на меня, решила Фрэнки. — Она знала, что я (да и Мэри Эллен тоже) не переношу, когда от нее пахнет спиртным.

Я все стоял там. Ребра мои были целы. Избегая глаз Джастина и смущенных взглядов экипажа «Ариадны», я обсосал костяшки пальцев, ободранные о щетину ухажера моей дочери.

— Твой друг, — отчеканил я, — затолкал Бьянку в камин. И пытался оттяпать мне пальцы спицами своего мотоцикла.

— Сожалею, что он упустил такую возможность, — в сердцах выдохнула Фрэнки и, залившись слезами, ринулась через бар к лестнице. Хлопнула дверь. А я стоял там, истекая кровью и душой. Ты выбит из колеи; ты потерял над собой контроль; ты делаешь то, чего от тебя и ждут.

«Сэвидж, — подумал я, — твоя жизнь — сплошные неприятности».

— Вот незадача, — сказал Джастин. — Я поступил бы также.

Его слова не утешили меня.

Кто-то покашливал под моим боком. Это был Жерард.

— Вы не пострадали? — спросил он.

Я отрицательно покачал головой.

— Возникло некоторое затруднение…

— С полицией?

— Нет, с ними-то все улажено. Господин Тибо сказал… так вот, он сказал, что в его отсутствие все возникающие затруднения будете разрешать вы.

Глаза его смотрели встревоженно. Я кивнул.

— Так вот, женщина-посудомойка… ушла.

— Жизель?

— Она звонила, что не сможет прийти. У нас некому мыть посуду.

— А почему?

— У ее брата какие-то сложности. Она должна помочь ему. — Жерард вздохнул. — Это часто происходит.

Я тоже вздохнул:

— Где у вас фартуки?

— Простите?

— Фартуки!

Нынче вечером я только на то и был годен, чтобы мыть посуду.

— Пока вы не найдете кого-нибудь еще.

— Ну что ж, мы уходим, — сказал Джастин. — Поужинаем на яхте. Как правило, мы ненадолго отплываем каждый вечер.

Я локтями проложил дорогу к пружинной двери в испарения и суматоху кухни, устроился возле большой раковины и налил себе стакан столового бургундского шеф-повара. Часы показывали без пяти восемь. Я отыскал резиновые перчатки, чтобы предохранить мои израненные пальцы, и приступил к делу.

Гнев улетучился. «Дай Фрэнки время, чтобы остыть, — думал я. — Найди Жан-Клода и выясни, зачем он разыскивает Тибо».

Без пятнадцати десять груда больших тарелок была перемыта. Несмотря на перчатки, мои ободранные суставы ныли. Неожиданно возле моего плеча возник Жерард.

— К вам пришли, — сообщил он.

— Скажи, что я занят.

— Это господин Фьюлла.

— Так ему, должно быть, нужен Тибо?

Жерард отрицательно покачал головой.

— Нет, он именно с вами желает говорить.

Я вытер руки, снял фартук и вышел в зал ресторана.

За одним из столиков сидел невысокий человек. Перед ним стоял стакан минеральной воды. Его длинные седые волосы, словно львиная грива, были зачесаны назад от лица, цвета и текстуры очищенного от скорлупы грецкого ореха. Он сидел, откинувшись на спинку стула и уставясь своими черными, острыми, как два шила, глазами на фотографии Тибо в баре. Люди посматривали на него, и, чувствовалось, не потому, что знали, кто он, а потому, что человек этот был овеян некоей атмосферой, на которую просто невозможно не обратить внимания, как, скажем, на плавучий маяк.

Увидев меня, Фьюлла встал и пошел навстречу.

— Господин Сэвидж, — сказал он. — Я так много слышал о вас.

У него был грубый южный акцент.

— Послушайте, — продолжал он. — Я в затруднении, и мне нужна ваша помощь. Идемте.

— Но куда?

— Я хочу кое-что показать вам. Это займет не более часа.

Его маленькая рука схватила мою. Он направил меня к входной двери.

— Звонил Тибо, — сообщил Фьюлла. — Он вынужден уехать.

— Он сказал куда?

— Нет, конечно. Ведь это Тибо.

Посреди пешеходной аллеи незаконно сиял длинный черный автомобиль. Полицейский уже начал предъявлять претензии.