— Крестьяне окрестных кишлаков говорят, что не знают, где могила моего брата, — сказал я, когда Фарук закончил свой рассказ, показавшийся мне бесконечным. — Может быть, они боятся мести. Я приехал сюда один, сам по себе, как частное лицо. Помогите мне.

Одноглазый все так же энергично и подобострастно кивал головой, хотя, похоже, он плохо понимал, чего от него хотят.

— Ты найдешь Каюма и узнаешь у него, где могила, понял? — по-свойски помог ему Фарук. — Мы тебя хорошо за это отблагодарим.

Теперь Гулям почти в пояс кланялся нам. Да, да, конечно, он прямо завтра встретится с племянником, и все у него узнает. Он обязательно поможет своим советским друзьям.

Либо сумасшедший, либо хитрец, подумал я, однако, не скрою, испытал большое облегчение, поскольку рандеву можно было считать законченным.

Осталось договориться о времени повторной встречи.

— Завтра здесь же в два часа дня, — предложил Гулям.

Стали прощаться. Фарук смотрел на него, как на родного дядю. Потом мы пошли к бэтээру, спиной я все время ощущал неприятный холодок, как будто чьи-то очень враждебные глаза смотрели мне вслед.

Уже в полной темноте мы благополучно вернулись в отель «Герат». Володя заметно повеселел. Мы должны были это сделать — самое элементарное из всего — и мы сделали это. Оставалось ждать следующего дня.

8 июля. Накануне до глубокой ночи вместе с переводчиком Рашидом Сабировым разбирали бумаги Гены, говорили о нем самом. Он, как и все другие советники при молодежной организации, добровольно приехал сюда. Романтик, хотел помочь афганцам, да и себя заодно испытать в суровом деле. Я читал его записи, письма. Как и многие из нас, он искренне верил в идеалы Апрельской революции.

Из письма Геннадию его отца В. А. Кулаженко:

«Мы все рады, что ты приступил к нелегкой, но нужной работе. И я без твоего письма знал, что там опасно и трудно. Но кому как не нам — советским людям, интернационалистам — помочь пробиться к культуре, свету задавленному гнетом афганскому народу? Врагов у тебя много, но есть, я думаю, и друзья. И твоя задача — множить их ряды. Как это делать? Ты умный и знаешь это лучше меня. Думай, думай и еще раз думай, прежде чем действовать. Не поступай по шаблону. То, что хорошо сегодня, завтра может никуда не годиться. И еще: умей разгадывать притворных, то есть скрытых врагов, будь начеку. Трезво оценивай обстановку. У тебя в твоей сегодняшней комсомольской работе не должно быть ошибок, они могут стать роковыми. И еще не забывай, что у тебя на Родине много близких и родных людей. Ты не должен сделать их несчастными, береги жизнь».

Из письма Гены другу:

«Уже пошел второй месяц, как я работаю в Герате. Устроился, осмотрелся и начал делать дело. Положение в зоне остается достаточно сложным. Враги Апрельской революции не намерены сдаться без боя. Борьба идет напряженная, с жертвами. Провинциальной организации ДОМА удалось сделать первые шаги. Некоторым ребятам приходится начинать с азов, с уяснения тех понятий, которые у нас знакомы пионерам. Но лед тронулся, и есть твердая уверенность, что процесс этот, как говорится, необратим.

Уже устоялся определенный актив — люди весьма интересные, преданные революции. Молодежь тянется к ДОМА.

В бытовом отношении я устроился вполне сносно — живу в лучшей гостинице, где, кроме меня, еще есть несколько советских людей, имеем возможность поговорить, обменяться прочитанными книгами».

…Рано-рано утром меня позвали к телефону.

— Человек, с которым вы хотите встретиться, находится в Герате и ждет вас. Приезжайте в ХАД.

Дело в том, что я несколько раз говорил начальнику гератской службы безопасности о своем желании лично потолковать с тем афганцем, который первым, спустя сутки после происшествия на шоссе, принес весть о судьбе Г. К. Мне казалось странным, что никто до сих пор так и не удосужился обстоятельно побеседовать с ним, вытянуть из него все возможное. Человек этот сотрудничал с ХАД и в то же время имел репутацию отъявленного головореза в банде самого звероватого местного атамана по имени Гафар Каль (своих пленников Гафар Каль лично распиливал на куски пилой, об этом с ужасом говорила вся провинция). Не знаю подробностей, но, похоже, человек из группы Гафара по каким-то своим соображениям ведет двойную игру. Во встрече с ним мне долго отказывали: боялись его «засветить». Я уже отчаялся увидеть «номер 1» — так для себя решил называть афганца, первым принесшего горькую весть. И вот звонок…

В спешке я допустил досадную оплошность, будучи уверенным, что разговор состоится в помещении ХАД. На попутном бэтээре нас с Фаруком подбросили до службы безопасности, высадили тут, бэтээр в клубах пыли умчался дальше, а встречавший нас хадовец неожиданно говорит: «Надо идти на конспиративную квартиру». И смотрит испытующе.

Вот это новость! Легко сказать — идти, когда по Герату даже на машинах не ездят, а только за броней. Да еще на какую-то неизвестную квартиру, на встречу с весьма сомнительным типом. Но ведь от меня теперь уже ничего не зависело. Ни-че-го! Не скажешь же этому хадовцу: дескать, извини, друг, я передумал.

Он пошел впереди, мы следом — с видом висельников. Я незаметно перевел на пистолете предохранитель в положение для стрельбы. Патрон был в патроннике, пистолет — за поясом, под выпущенной рубашкой. Фарук и хадовец имели при себе автоматы.

Улица изгибалась плавной дугой, но одну ее сторону были виллы за глухими каменными заборами, по другую, справа, сосновый парк. В некоторых калитках стояли крепкие мужчины, облаченные в свободные афганские рубахи и шаровары. Кто они и почему с утра стоят, как изваяния, — я никогда не смогу ни узнать, ни понять этого. Они провожали нас долгим, пустым взглядом. Я заметил за жителями Герата эту привычку: смотреть вслед незнакомым людям долго и пусто. То ли запоминая, то ли боясь получить пулю. Я подумал о том, что на этом городе и на его жителях лежит печать смерти: убивать и быть убитыми — вот удел многих из них в течение последних трех лет с момента утопленного в крови гератского восстания.

Пришли. Калитка в глухом заборе. За садом, в глубине, каменный дом. Нас встретил крупный мужик с седой окладистой бородой, мясистым носом, одетый по-афгански: халат, белая чалма, на ногах — галоши. Здоровенные ручищи перебирают зеленые камушки четок. Глаза карие, взгляд немигающий, упорный. Словом, по всем внешним признакам — личность незаурядная.

Хозяин пригласил в дом. Уселись прямо на ковре, в комнате, где не было абсолютно никакой мебели. Хадовец положил автомат себе на колени. «Номер 1» стал сразу, без обычных предисловий, говорить о деле.

Вот что следовало из его рассказа. В кишлаке Саурестон у Каюма постоянно находится боевая группа из 15 человек. Сам он и еще 20–25 его людей переходят с места на место, избегая засад. Ночь с 27 на 28 июня он провел в Саурестоне, а утром весь отряд — человек сорок — стал уходить в кишлак Туркони. Сам Каюм был на мотоцикле, остальные — пешком.

Такси, в котором ехал из аэропорта Г. К., по трагическому совпадению, оказалось на пустынном шоссе в тот момент, когда бандиты собирались пересечь дорогу. Вооруженный биноклем Каюм, якобы издалека углядел в машине советского и дал команду своим людям открыть огонь. Они залегли и обстреляли такси — этой версии соответствуют пулевые пробоины в нижней части кузова найденной нами позавчера «тойоты». Гена выскочил из машины, занял оборону в сухом придорожном арыке. У него был автомат и пистолет «ТТ». Каюм сзади подъехал на мотоцикле и тяжело ранил Гену выстрелами почти в упор. Тело привязали к мотоциклу и повезли в Туркони. По дороге Гена скончался от ран. «Номер 1» утверждал, что тело в тот же день захоронили на дне сухого арыка. Он рассказал об этом хадовцам, но те проявили нерасторопность, а бандиты, пронюхав о том, что сюда направляются хадовцы, перезахоронили тело в другом месте. Где? «Номер 1» слышал, как люди Каюма бахвалились, что найти это место без проводника невозможно.