Но вот цветочница пришла и, взобравшись на скалу, села рядом с юношей, который молча взял ее руку. Перед ними простиралась нежная голубизна моря и неба. Надвигались сумерки. Глубокий покой смягчал последние шумы и последние отблески. Под тонкими лучами заката чуть розовели прибрежные скалы. Ласковое дуновение, носившееся в воздухе, порою переходило в один высокий трепетный звук, постепенно замиравший вдали.

Мариус, глубоко взволнованный, удерживал в своей руке руку подруги. Продолжая мечтать, он не спускал глаз с горизонта, с той еле уловимой дымки, в которой сливаются море и небо, и грустно улыбался. Чуть слышно, помимо сознания, губы произнесли то, что переполняло сердце.

— Нет, нет, — прошептал он, — я слишком некрасив…

С той минуты, как Мариус взял ее за руку, Фина уже не скрывала нежной и лукавой улыбки: наконец-то дружок ее решился заговорить; она поняла это по тому, что никогда еще взгляд его не был так глубок, а пожатие руки так крепко. Мнение молодого человека о своей собственной наружности, казалось, удивило и рассердило ее.

— Некрасивый! — воскликнула она. — Мариус, да вы же красавец!

Фина вложила столько души в этот вырвавшийся у нее возглас, что Мариус повернул голову и, умоляюще сложив руки, с тоской посмотрел на нее. Она поняла, что внезапно открыла свою сокровенную тайну, и, вся зардевшись, опустила голову; несколько минут просидела она так, безмолвная и смущенная. Но она была из тех, что, раз признавшись в любви, не отрекаются от нее; слишком чистосердечная и живая, она не стала разыгрывать лицемерную комедию, какую обычно разыгрывают в таких случаях влюбленные девушки.

Смело подняла она голову и посмотрела прямо в глаза Мариусу, который весь затрепетал.

— Послушайте, друг мой, — сказала она. — Буду откровенна. Еще полгода тому назад я меньше всего думала о вас, считала, что вы очень некрасивы, должно быть, не присмотрелась к вам. Сегодня я увидела, что вы хороши собой. Не знаю, как это произошло, клянусь…

Несмотря на свою решительность, Фина слегка замялась, кровь внезапно прилила к ее щекам. Девушка запнулась: не могла же она сказать напрямик, что любит Мариуса. Впрочем, зная, как он робок, она говорила с единственной целью его ободрить. Молодой человек пребывал в блаженном восторге; ничего больше он не требовал и, просиди они здесь, на прибрежном утесе, хоть всю ночь, не сделал бы ни единой попытки заставить ее полнее выразить свою любовь. Фину это выводило из себя.

История ее чувства была проста. Сперва ей полюбилась статная фигура и мужественное лицо Филиппа; подобно многим девушкам, она в своем ослеплении не сразу поняла, что избранник ее попросту бездушный красавчик. А когда, став любовником мадемуазель де Казалис, он своим равнодушием ранил ее сердце, цветочница разобралась в тщеславном характере своего увлечения и, строго осудив себя, постепенно отдалилась от Филиппа. Вот тогда-то и сблизилась она с Мариусом, вот тогда-то и завязалась между ними та тесная дружба, что крепла с каждым днем.

Любовь их родилась из доброты. Мариус не радовал глаз, но пленял сердце. Вначале Фина видела в нем только друга, попавшего в беду; в какой-то степени из любви к Филиппу, а главным образом из свойственной ей услужливости, она по-братски приняла на себя часть его тяжкого бремени. Так стала она союзницей Мариуса; обдумывая сообща план освобождения Филиппа, они с каждым днем привязывались друг к другу. Посвятив себя осуществлению своей надежды, достижению своей цели, они преисполнились нежностью, которая перешла во взаимную любовь.

Мариуса красило то благородное дело, которому он отдал себя. Невольно сравнивая братьев, Фина поняла, что младший из них — существо исключительное, она увидела в нем сказочного принца — возлюбленного ее девичьих грез. С той минуты лицо Мариуса как бы преобразилось: он предстал перед ней во всей красоте своей честной и любящей натуры. До глубины души изумилась бы она, когда бы ей сказали, что любимый ее неказист.

В ушах Мариуса все еще звучал возглас подруги, страстный возглас, говоривший ему: «Ты прекрасен, я люблю тебя!» Он не смел нарушить молчание, чтобы не развеять сладкий сон, восхитительно усыплявший его разум.

Фина улыбалась все так же смущенно.

— Вы не верите мне? — спросила она, чтобы только что-то сказать и не слишком вникая в смысл собственных слов.

— Верю, — ответил Мариус тихо и проникновенно. — Верить вам стало для меня потребностью… В ваше отсутствие волны поведали мне одну тайну… Не знаю, что сегодня с морем и небом. Говор их так сладок, он взволновал мой ум, растрогал сердце. В этот последний, печальный час вечерних сумерек я нашел в себе счастье, о котором и не подозревал… Хотите узнать тайну, что нашептали мне волны?

— Да, — прозвучало в ответ; от волнения рука девушки дрожала.

Мариус опустил голову еще ниже; он тихо и робко произнес:

— Волны сказали мне, что я люблю вас.

Близилась ночь, серый сумрак становился все гуще, все торжественнее. В прозрачном небе матово белели последние проблески света. Неподвижное, темно-синее море засыпало, тяжело дыша и протяжно вздыхая. Вечерний ветер приносил с собой свежие солоноватые запахи, приносил их оттуда, где мрак, становясь все гуще и гуще, казалось, отодвигал границы безмятежно расстилавшейся глади.

То была пора, благоприятная для любовного объяснения. Какая-то дивная нежность, манящий покой исходили от мягко прибывавшей воды. Волны медленно, толчками ударяли о подножие утеса, укачивая сонный берег; а от земли, все еще лихорадочно жаркой, веяло терпким дыханием страсти. Голос прибоя, казалось, сообщал особую выразительность любовным речам Мариуса.

— Ну что ж! — весело отозвалась цветочница. — Волны болтливы… но можно ли им верить?

— Да, да, — воскликнул он, — можно, вполне… Друг мой, теперь я чувствую, что люблю вас уже много, много месяцев… Ах, признавшись вам, я словно сбросил камень с души. Давно уже мне словно чего-то не хватало: в вашем присутствии я чувствовал какое-то особенное тепло, неясные голоса звучали во мне, но я не понимал их лепета. И только сегодня, очутившись среди этого безмолвия, я расслышал, что голоса кричат мне: «Ты влюблен».

Фина с улыбкой слушала Мариуса. Мрак становился все глубже, все таинственнее.

Мариус на миг заколебался. Затем спросил тихо и смиренно:

— Вы не сердитесь за то, что я сказал вам? Знаю, вы не можете полюбить меня.

— Ничего вы не знаете, — возразила Фина под наплывом нежности. — Боже мой! Как долго вы собирались! У меня уже больше месяца готов ответ.

— И какой?

— Об этом спросите у волн, — смеясь, проговорила цветочница.

И она протянула Мариусу обе руки, которые он покрыл безумными поцелуями. Море во мраке наступившей ночи рокотало глухо, протяжно и сладострастно. Склонившись над девушкой, молодой человек поцеловал ее в губы.

Теперь они стали болтать, как болтают влюбленные, шаля и ребячась. Были тут воспоминания о прошлом, мечты о будущем. И ей и ему любимый голос казался музыкой, ласкающей слух, и каждый из них говорил лишь для того, чтобы, упиваясь этой музыкой, ощущать на своем лице теплое дыхание друга. Они были так счастливы: во тьме им открывалась бесконечность!

— Видишь ли, — проговорила Фина, — пока твой брат в опасности, мы не можем пожениться. Надо прежде всего освободить Филиппа.

При этих словах Мариус вздрогнул. Он позабыл о брате. Печальная действительность встала перед ним. Целых два часа витал он в облаках и вот снова упал на землю.

— Филипп, — прошептал он, совершенно подавленный, — да, мы должны думать о Филиппе… Боже мой, неужели счастью конец… Признайся, ты любишь моего брата? Сжалься, скажи мне правду.

Фина в ответ разрыдалась. Слова Мариуса полоснули ее по сердцу. Молодой человек был безутешен, он настойчиво добивался ответа. Тогда цветочница крикнула:

— Я люблю тебя, а не Филиппа, тебя, доброго, преданного… Ты же сам видишь, его не за что любить!