— Я терпеливо слушал вас, — сказал он прерывистым голосом. — Гадости, которые вы мне сейчас рассказывали с редким бесстыдством, убеждают меня в том, что вы либо дурак, либо мошенник.
— Ну нет! — прервал его нотариус, стукнув кулаком по письменному столу. — Вы меня решительно не поняли. Я вам раз шесть повторил: я — банкир… Богом заклинаю вас, выслушайте меня.
Дуглас поднялся. Он стал перед Мариусом. Ничто в его позе не выдавало ни страха, ни стыда.
— Вы назвали меня мошенником и вором, — тихо произнес он, — и я молча принимал ваши оскорбления, ибо вы обвиняли меня от имени общества, вы говорили, придерживаясь буквы закона, — под стать королевскому прокурору. Но, чтобы понять меня, надо посмотреть на вопрос с другой точки зрения… Давайте рассуждать. По-вашему, я вор? Но вор присваивает себе чужое имущество и, набив карманы, удирает. Мне никогда не приходило в голову ничего подобного. Вот уже шесть лет, как мною применяется эта система, а я беднее, чем в первый день; операции мои не имели успеха, и от тех нескольких тысяч франков, какие у меня были, не осталось и следа. Вы знаете, как я жил: на хлебе и воде; я вел существование сурового и неутомимого труженика и позволял себе только одну роскошь: помогать бедным. Странный вор, который, живя в своем кабинете, как в монастыре, ворочая огромными суммами, не присвоил себе ни единого су!
Согласитесь, что вор уже давно бы сгреб все содержимое кассы и сбежал.
Мариус был удивлен и сбит с толку. Вопрос предстал перед ним совсем в другом освещении. Безусловно, человек этот был прав: его никак нельзя было обвинить в краже.
— Что оскорбляет вас и сердит, — продолжал Дуглас, — так это моя система сама по себе. Она потерпела крах; имей она успех, я стал бы крезом без ущерба для кого бы то ни было; несметное богатство принесло бы мне всеобщий почет… Да, в основу моих действий легло преступление, я спекулировал на подлоге и следовал дерзким и новым путем, но ни разу не усомнился в успехе, всегда верил в себя, как в дельца, и не думал, что могу провалиться и увлечь кого-нибудь за собой. В этом была моя ошибка… Посмотрите, как я поступал: устанавливал ипотеку на несуществующую недвижимость или на такую, которая была уже отдана в залог, и в то же время платил проценты на одолженные суммы; выпускал подложные векселя и в то же время погашал эти векселя; мои мифические персонажи являлись своего рода подставными лицами, за ними стоял я, и я же руководил ими, однако с единственной целью — увеличить свои спекуляции. Поймите меня хорошенько: главное для меня капиталы и оборот. Не велика беда, что ценности, пущенные мною в обращение, были фиктивными, не велика беда, что бумаги были фальшивыми, — ведь это все случайные средства, я пользовался ими, чтобы расширить свой кредит и круг своих дел. В спекуляции единственной реальностью является прибыль, которая более или менее искусно извлекается из капитала. Посмотрите, чем торгуют на бирже — одними только предложениями. Вообразите на минуту, что, покупая и продавая недвижимости с помощью чужих денег, мне удалось удвоить незаконно добытый мною капитал, — я вернул бы его сполна, никого не обобрав, уничтожил бы фальшивые бумаги и удалился бы от дел с состоянием, нажитым своими руками и головой. В этом-то и заключается моя система. Не имея собственных средств, мне пришлось прибегнуть к моим клиентам за капиталовложением, без чего не ведется ни одна операция. Это же не воровство, а простой заем.
Ясные и логические доводы Дугласа приводили Мариуса в ужас. Нотариус чрезвычайно выигрывал в его мнении. Была минута, когда он счел его опустившимся гением, употребившим во зло свой редкий дар силы и смелости. Предоставить бы этому человеку широкое поле деятельности, — он, пожалуй, совершил бы нечто великое. В каждом преступнике типа Дугласа подчас таятся выдающиеся способности.
Больше всего Мариуса удивляла простота и естественность, с какими Дуглас говорил о совершенных им подлогах. Должно быть, какое-то расстройство произошло в его рассудке. Человек этот был болен, его снедала спекулятивная лихорадка, и мало-помалу преступление в его глазах стало орудием на пути к цели; надо только умело замести следы и остаться безнаказанным. Он сам признавался: «Мне казалось, что, поскольку никто из-за меня не потеряет ни одного су, я останусь честным человеком, несмотря на все совершенные мною подлоги».
После небольшой паузы Дуглас, покачав головой, продолжал:
— Системы всегда хороши, и только практика открывает вам глаза на погрешности голых рассуждений. Теоретически мне предстояло заработать несметные богатства. Не знаю, как это так обернулось, но я оказался по уши в долгах и, как теперь отлично вижу, — на краю гибели… Свыше миллиона вложено в эти злосчастные операции, клиенты мои разорены…
Голос изменил нотариусу, от волнения глаза его увлажнились. Он стал лихорадочно ходить по комнате, ни на минуту не останавливаясь.
— Вы не можете себе представить, — сказал он, — какую ужасную жизнь я веду вот уже десять лет. Все мои операции проваливались. Передо мной встала грозная необходимость сохранять кредит, скрывать старые подлоги, а для этого ежедневно совершать новые. Приходилось думать не о заработке, а только о том, как бы спастись, как бы избежать каторги. Бог свидетель, будь у меня возможность вернуть пострадавшие капиталы, я расплатился бы со всеми и стал бы жить, как предписывает закон. Но на меня навалились огромные проценты; приобретенные недвижимости были проданы мною в убыток; как я ни бился, неудача привязалась ко мне и толкала меня в пропасть. Пассив мой на сегодняшний день значителен, пятнадцатого числа я не смогу заплатить по векселям, а для меня прекратить платежи все равно, что быть приговоренным к каторжным работам. Если правосудие заглянет в мои бумаги, я тут же угожу в тюрьму.
Мариус почувствовал что-то похожее на жалость к этому несчастному. Дуглас в унынии снова сел и продолжал:
— Впрочем, все кончено, я открылся вам и знаю, что вы предадите меня суду… Положение мое стало настолько невыносимым, что лучше сразу покончить со всем этим… Вы правы, я негодяй и должен понести наказание.
Мариус не пошевелился. Он не знал, как ему быть. Он боялся, что, привлеченный к этому делу в качестве свидетеля, он потеряет драгоценное время и не выполнит свой долг. С другой стороны, у Мариуса не было улик, чтобы донести на Дугласа. Отныне у этого человека связаны руки, он неизбежно пойдет навстречу каре и, так или иначе, попадет на скамью подсудимых.
— Ну, что? Почему вы колеблетесь? — спросил Дуглас. — Вы все знаете, позовите же полицейских, я буду ждать их здесь.
Молодой человек встал, разорвал доверенности, на которых значилось его имя.
— Вы подлец, — ответил он, — это мое твердое убеждение. Но мне нет надобности помогать правосудию, которое прекрасно сумеет наказать вас без меня. Расплата придет сама собой.
И он вышел.
Кончилось это происшествие так: назавтра Дуглас, не будучи в состоянии уплатить по векселям, скрылся. Весть эта вызвала в Марселе настоящую панику. Многие лишились состояния. Установить размер банкротства удалось не сразу. То было в своем роде общественное бедствие. К ужасу заинтересованных лиц примешивалось изумление честных людей: нотариусу не могли простить лицемерия, с каким он в течение ряда лет обманывал целый город.
Дугласа задержали в Эксе и предали суду; он стал предметом всеобщего озлобления. С участью своей он примирился на редкость хладнокровно. Без него правосудию никогда бы не удалось разобраться в столь темном деле. Суду пришлось ознакомиться со всеми документами, а их было девятьсот с лишним и между ними ни одного подлинного; мошенник додумался до таких ухищрений, что никто не мог бы поспорить с ним в изобретательности. Состав преступления был до того обширен, отягчающих вину обстоятельств было так много, пострадало при этом такое количество людей, что невозможно было разобраться в этом хаосе без содействия того, кто, задумав и выполнив свои злодеяния, только и мог распутать этот клубок. Дуглас работал с неустанным рвением и удивительной добросовестностью, наводил порядок в делах и определял как свое положение, так и положение своих кредиторов и должников.
