— Что за сказки вы мне рассказываете? — закричал он. — Неужели вы думаете, что если бы в Ламбеске произошло нечто подобное, если бы один из моих соседей получил наследство от американского дядюшки, я бы ничего не знал и не забавлялся бы в течение целой недели шумихой, какую подняло бы в моем городишке такое необычайное событие?.. Повторяю вам, никогда в Ламбеске не было никакого Отье, и никто никогда не получал там наследства: все, что вы рассказываете, — какой-то вздор.

Мариус был убит. Граф рассуждал логично, и следовательно, Дуглас все это придумал. Молодой человек не смел углубляться в свои догадки.

— Чем вас так заинтересовал этот Отье? — полюбопытствовал г-н де Жирус.

— Ничем, — запинаясь, ответил Мариус, — мне говорил о нем один из моих друзей, но я плохо расслышал название города.

Он еще не решался обвинить Дугласа: в висках у него стучало, и он не мог правильно оценить создавшееся положение. В каком-то замешательстве попрощался он со старым графом, который сказал:

— До свиданья. Приезжайте ко мне на открытие охоты. Хочу немного рассеяться.

И г-н де Жирус ушел, оставив Мариуса в мучительном состоянии полной растерянности. Здесь, несомненно, произошло недоразумение. Однако граф утверждал точно и определенно: в Ламбеске не знали г-на Отье, а следовательно, Дуглас лгал, и, вероятно, с корыстной целью. Молодой, человек не смел докапываться до истинных мотивов этой лжи: он чувствовал трясину у себя под ногами и теперь понимал беспокойство, которое охватывало его в присутствии нотариуса. Хотя дело не шло дальше подозрений, он твердо решил не давать никаких обязательств и не подписывать никаких бумаг, прежде чем не узнает всю правду. Однако, понимая, какую опасность таит малейшее обвинение, он пришел к выводу, что нужно действовать со всей осторожностью, без излишней торопливости и ничем не проявлять недоверия.

На следующий день было воскресенье. Имея в своем распоряжении целый день, Мариус с утра отправился на Римскую улицу, где якобы находилась недвижимость, приобретенная Отье. Это был большой красивый дом, сдаваемый отдельным квартиронанимателям. Вооружившись доверенностями, Мариус ловко расспросил каждого жильца в отдельности. Вскоре он убедился, что никто из них не знал г-на Отье, никогда его не видел, и что до сих пор все они договаривались непосредственно с нотариусом Дугласом.

Подозрения молодого человека подтверждались. Чтобы окончательно убедиться в их справедливости, он узнал у одного из нанимателей адрес бывшего владельца дома, некоего Ландроля, проживавшего на соседней улице, и отправился к нему.

— Сударь, — сказал Мариус, — господин Отье поручил мне управление домом, который вы ему продали, и я пришел получить у вас кое-какие сведения относительно того, что не упомянуто в договоре: какие балки требуют замены и в каком размере взималась квартирная плата?

Господин Ландроль любезно предложил свои услуги и ответил на все вопросы.

Мариус действовал осторожно. Поговорив о том о сем, он незаметно перешел к настоящей цели своего посещения.

— Премного благодарен, — сказал он, — весьма сожалею, что злоупотребил вашим терпением… Прошу извинить меня, но, не имея возможности лично увидеться с господином Отье, находящимся ныне в отъезде, я подумал, что коль скоро вы вели с ним переговоры, то могли бы ознакомить меня с его намерениями.

— Я договаривался не с господином Отье, — простодушно ответил Ландроль. — Его я даже в глаза не видел. Дело до конца вел господин Дуглас, он же и снабдил меня всеми необходимыми подписями.

— Ах!.. А я-то думал, что господин Отье, как водится, посетил дом.

— Отнюдь нет… Разве вы не знаете, что он уже свыше полугода в Америке? Господин Дуглас сам осмотрел дом и приобрел его для своего клиента, получив от него надлежащие инструкции.

Мариус прикусил губу. Он чуть не выдал свою ужасную тайну. Накануне нотариус сказал ему, что Отье приехал из Ламбеска, чтобы поискать и выбрать себе дом. Теперь ложь была очевидной. Не мог же Отье, находясь полгода в Америке, в то же самое время ждать в Шербуре денег на отъезд. Несомненно, персонажа этого не существовало ни в Шербуре, ни в Нью-Йорке, как не существовало его и в Ламбеске. Это был чистейший плод воображения, вымышленная марионетка, которой Дуглас прикрывался с какой-то преступной целью. И Мариусу вдруг пришло на ум, что доверенность, выписанная на его имя, — подлог, за который полагается каторга.

Кровь бросилась ему в голову, словно его в чем-то уличили, и он еще раз невнятно поблагодарил Ландроля, а тот смотрел на него с любопытством, удивляясь неосведомленности этого юноши о делах человека, чьи интересы он собирался представлять.

Очутившись на улице, Мариус был вынужден признать очевидный факт: никто, кроме Дугласа, не мог сфабриковать подложную доверенность, предъявителем которой являлся он, Мариус. Впрочем, молодой человек никак не мог уразуметь мотива преступления. За недвижимость было полностью уплачено, и ему пришлось остановиться на мысли, что нотариус решил приобрести его в личную собственность под вымышленным именем, чтобы скрыть размеры своего богатства. Но такое объяснение отнюдь не оправдывало Дугласа. Человек этот, такой, казалось, набожный и честный, подделал документы.

Испугавшись на минуту, как бы Муте, бывший тулонский негоциант, тоже не оказался марионеткой, Мариус побежал к одному своему другу, много лет прожившему в Тулоне, и расспросил его. Он облегченно вздохнул, когда узнал, что Муте действительно существовал и был клиентом Дугласа. Тогда, побуждаемый все теми же подозрениями, молодой человек захотел увидеть собственность, которой Муте владел по закладной. Утро ушло у него на тщетные поиски человека, а послеобеденное время — на поиски дома.

Мариус вырос в предместье Сен-Жюст, в старом деревенском доме своей матери, и знал наперечет всех жителей этого приморского уголка. Владение, которое Дуглас, по его словам, взял под заклад на имя Муте, принадлежало некоему Жиро, в чьем доме молодой человек, бывало, играл ребенком. Он немедленно отправился к Жиро и объяснил свой приход очень просто: захотелось прогуляться по родным местам и заглянуть к старому другу.

Первая половина сентября была уже на исходе. Море, тяжелое и неподвижное, словно огромный ковер синего бархата, дремало на горизонте. Опаленная солнцем равнина расстилалась, вся желтая, горячая, изнеможенная. Порою слабый ветерок, доносившийся с побережья, легко пробегал по вздрагивавшим соснам. Когда Мариус проходил мимо дома, в котором мать когда-то баюкала его, сердце в его груди больно сжалось и крупные слезы навернулись на глаза. Среди безмолвия этой мрачной и выжженной пустоши ему чудился любимый голос той, что была его святыней; память о ней давала ему силу выполнять свой тяжкий долг и добиваться освобождения брата.

Жиро принял его как блудного сына.

— Вас теперь совсем не видать, — сказал он. — Приходите к нам иногда отдохнуть от ваших горестей… В этом доме у вас есть преданные друзья, они помогут вам приятно провести время.

Мариуса растрогал такой прием. С тех пор как он столкнулся с невзгодами жизни, люди нередко огорчали его. Он на час забыл о цели своего прихода. Жиро сам облегчил ему щекотливый допрос, которому Мариус решил его подвергнуть.

— Как видите, — сказал хозяин дома, — мы живем счастливо. Конечно, мы не богаты, но наше владение — несколько арпантов земли — вполне обеспечивает нас всем необходимым.

— Я полагал, что вы нуждаетесь, — отозвался Мариус. — Ведь годы-то были неурожайные…

Жиро удивленно посмотрел на молодого человека.

— Мы нисколько не нуждаемся, — возразил он, — с чего вы взяли?

Мариус почувствовал, что краснеет.

— Извините, пожалуйста, — пробормотал он, — не примите это за нескромность… Меня уверили, что вследствие последних неурожайных лет вы были вынуждены заложить свое имение.

При этих словах Жиро громко расхохотался.

— Это какая-то ошибка, — снова заговорил он. — Слава богу, я не заложил ни одного клочка земли.