Стражники. Дело-то какое! Просто не верится. Может, мы ослышались? Может, вышла ошибка?
Кутон. А все-таки медлить не годится. Или нас надо арестовать, или председателя. Что-нибудь одно.
Стражники. Коли так... просим разрешения у гражданина Робеспьера...
Кутон. Он разрешает. Ну, скажи им, Максимилиан!
Робеспьер (еще не оправившись от потрясения, вызванного недавней сценой). Республика, отечество — все погибло. Все наши надежды на силу разума, на добродетель, справедливость рухнули. Человечество обречено на гибель.
Кутон. У человечества еще много времени впереди. А у нас времени в обрез. Однако, какой бы приговор ни угрожал человечеству, Максимилиан, мы, к счастью, пока еще не осуждены.
Робеспьер (овладев собой). Нет. Пока еще нет. Ты прав. Еще не все решено.
Огюстен Робеспьер. Марат тоже был арестован. Он защищался и добился оправдания.
Кутон. Главное, мы должны строго соблюдать закон. Ведь закон охраняет нас.
Робеспьер. Да, нашим врагам было бы на руку, если бы мы нарушили закон. (Стражникам.) Чего вы ждете, граждане? Арестуйте нас.
Стражники. Коли на то твоя добрая воля, гражданин, объявляем тебя арестованным. Уж ты прости!
Робеспьер. Вы исполняете свой долг. Это похвально.
Пока стражники исполняют связанные с арестом формальности, Сен-Жюст и Леба, не обращая внимания на окружающих, дружески беседуют.
Сен-Жюст. Ты сам отдался им в руки, а ведь даже эти изверги готовы были забыть о тебе.
Леба. Неужели ты считал меня способным снести подобное оскорбление — воспользоваться их забывчивостью?
Сен-Жюст. Нет. Я знал, что ты, как и в прежних битвах, всегда будешь рядом со мной.
Леба. Отчего не дано мне, как и в прежних битвах, защищать тебя своим телом?
Сен-Жюст. Ты погубишь себя, друг, а меня не спасешь.
Леба. На что мне спасение, если я спасусь один? Раз невозможно спастись вместе, погибнем вместе!
Сен-Жюст. Для меня это значит погибнуть дважды.
Леба. Живой или мертвый, я не расстанусь с тобой.
Сен-Жюст. О мой Пилад! (Обнимает его.) Но у Пилада не было, как у тебя, молодой жены и ребенка. Он не приносил их в жертву.
Леба. Эта жертва — лучший дар моему сыну. Наши страдания станут радостью и славой для наших детей.
Сен-Жюст. Ты прав. Средь бурь и ураганов бросим якорь в будущее.
Стражники (подходя к ним). Граждане. Сделайте милость, пройдите в соседний зал.
Пятеро арестованных послушно следуют за ними. Из глубины коридора, стоя у дверей в зал заседаний, за ними наблюдают Баррас, Межан и Коллено. Как только осужденные удаляются, они выходят на авансцену.
Межан. Они что-то чересчур уж спокойны. Что они замышляют?
Коллено. Не все ли равно? Они у нас в руках.
Межан. Мы еще не содрали с них шкуры. Я им не доверяю. Ты заметил, как сразу остыла ярость Робеспьера? Видно, они еще надеются улизнуть.
Баррас. Опаснее всего дать им возможность предстать перед народным трибуналом.
Межан. Можно обойти законный путь; надо постараться, чтобы они сами доставили нам повод объявить их вне закона.
Баррас. Они не пойдут на это добровольно.
Межан. Ничего, мы им поможем.
Баррас. Угадываю твою мысль! Пожалуй, не так уж трудно сыграть на усердии безмозглых сторонников Робеспьера. Они только и ждут сигнала.
Межан. Надо разжечь ярость Коммуны. Это совсем просто. Кофейник бурлит на огне. А присматривать за ним некому.
Баррас (один из агентов шепчет ему что-то на ухо). Мне доносят, что в секции Пик и в секции Санкюлотов[22] народ вооружается и идет сюда с криком «На Конвент!»
Межан. Они предупреждают наши желания. Пустим им на подмогу Анрио!
Баррас. Стоит помахать у этого быка перед носом красным лоскутом, и он сам ринется на нож.
Межан. А кто же будет тореадором?
Баррас. Это уж я беру на себя.
КАРТИНА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Вечер 9 термидора, между девятью и десятью часами. Еще светло. На небе собираются зловещие тучи с багровым отблеском. Площадь перед Ратушей. На площади, у набережной, волнуется и шумит большая толпа. Многие вооружены. Прерывисто бьет в набат тонким дребезжащим звоном колокол Ратуши. Из окна второго этажа кто-то громко кричит: «Народ, подымайся! Восстань против бесчестного Конвента!»
Симон Дюпле (вооружен). Сюда, секция Пик! Мы готовы к выступлению.
Рабочие и буржуа секции Пик. Они посмели поднять руку на нашего Робеспьера!
— Смерть им!
— Сотрем их с лица земли, чтобы даже памяти о них не осталось!
— А кто же они?
Симон Дюпле. Вот список изменников, врагов народа, которых Коммуна постановила арестовать. (Читает.) Колло, Карно, Вадье, Фуше, Тальен, Бурдон, Фрерон...
Остальные имена тонут среди шума и гомона.
Списки читают хором, перебивая друг друга:
— Здесь кое-кого недостает: Билло, Баррера...
— Весь Конвент надо вымести метлой!
Симон Дюпле. Верно! Вот и пойдем на них с вилами и метлами!
Подходят отряды двух секций.
Командир одной секции. Вот вилы!
Командир другой. А вот и метла!
Симон Дюпле. Секции Обсерватуар и Санкюлотов, как всегда, самые доблестные и верные.
Командиры секций. Мы бросили все и по первому зову явились сюда.
Симон Дюпле. Сплотимся! Построимся в две колонны. Одна пойдет в атаку по набережной, другая — по улице Сен-Мартен.
Командир одной из секций. Нет, нам дан приказ оставаться на площади и охранять Ратушу.
Симон Дюпле. Для охраны достаточно двух секций. Лучшая тактика при обороне — нападение. Прежде всего сделаем перекличку.
Командиры секций. Из сорока восьми секций только девятнадцать явились принести присягу.
Симон Дюпле. Кто эти трусы? Кто уклонился?
Голоса секционеров. Западные секции отсутствуют поголовно.
Симон Дюпле. Ну еще бы! Подлые буржуа! Толстосумы, тюфяки проклятые... Ничего, завтра они за это поплатятся.
Голоса секционеров. Недостает секции Ом-Арме из квартала Марэ.
Симон Дюпле. Это секция Тальена, проклятого разбойника.
Голоса секционеров. Мы решили ударить в набат в соборе Парижской Богоматери, а секция Ситэ не позволила.
Симон Дюпле. Нечего было спрашивать у них разрешения!
Голоса секционеров. Хуже того: не явились секции Мэзон Коммюн, Гравилье и Арсис.
Симон Дюпле. Измена! Как? Рабочие с улицы Сен-Мартен и набережной Пелетье, бешеные, которые по сигналу тревоги всегда первыми шли навстречу опасности, неужто они струсили, забились в свои норы?
Голоса секционеров. С тех пор, как у них отняли Жака Ру и Папашу Дюшена, они затаили обиду на Робеспьера.
Симон Дюпле. Дурацкие обиды! Сами себя губят... Ну, ладно, обойдемся без них. За нас народ, сердце Парижа, предместья Антуан и Марсо.
Голоса секционеров. Не больно-то ручайся! Оба предместья ненадежны. Если Санкюлоты и пойдут за нами, то секции Монтрейль, Попенкур, Финистер и Гоблен с места не двинутся.
Симон Дюпле. Да они рехнулись! Не понимают они, что ли, что этой ночью решается их судьба, судьба всего народа!
Командир одной из секций. Послушай, Симон, мы уж и сами не поймем...
Симон Дюпле. Как? Чего не поймете?
Командир. Все запуталось, такая неразбериха! Одни стоят за то, те за другое... А при чем тут народ, еще неизвестно!
