Сидя на репетиции «Двенадцатой ночи», Боб внимательно наблюдал за игрой Элламарии в сценке с шутом Фесте.

Это была первая профессиональная роль Элламарии в шекспировской пьесе, и она отдавалась ей полностью, выкладываясь и телом, и душой.

Элламария подняла голову.

— Ладно, негодный плут, придержи язык. Сюда идет госпожа: попроси у нее прощения, да как следует, с умом, — тебе же будет лучше[2].

И покинула сцену.

— Стоп! Стоп! — поспешно выкрикнул ей вслед Боб и вскочил на сцену под пристальными взглядами актеров. — Мне кажется, Элламария, — сказал он, — что вам бы следовало чуть больше улыбаться перед тем, как покинуть сцену. Причем одними глазами, кокетливо. А вы, Джеффри, провожайте ее взглядом, а потом, дождавшись, когда она уйдет, всплесните руками.

Элламария смотрела на него во все глаза, но Боб старательно избегал ее взгляда.

Далее Боб объяснил труппе, чего именно добивается, изрядно развеселив всех, а затем вернулся на свое место.

— Начните со слов: «Если повесят на доброй веревке, то уж не женят на злой бабе…»

Говоря, Боб по-прежнему не сводил глаз с Джеффри.

Мария и Шут снова сыграли сценку, и на сей раз Боб позволил актрисе уйти. Потом кивнул своей помощнице, которая тут же громко возвестила:

— Перерыв на обед!

Элламария, кипя от гнева, заторопилась в свою уборную. Черт бы побрал этого Боба! Почему он к ней придирается? Неужели сам не видит, что она и без того полностью выкладывается? А ведь знает, как важно ей утвердиться, ощутить уверенность в своих силах. Косые взгляды актеров и перешептывания за спиной не ускользнули от ее внимания, и Элламария была полна решимости доказать, что роль получила вполне заслуженно, а не за то, что спала с режиссером. Она знала, что ей ничего не стоит избавиться от своего американского акцента (до сих пор ей это удавалось), однако даже это не убедило Морин Вудли, что Элламария Гулд по праву получила роль в «Двенадцатой ночи».

По убеждению Морин, никаких американцев нельзя подпускать к Шекспиру на пушечный выстрел. Это оскорбительно для памяти Великого Барда. Если же учесть, что эта американка получила роль исключительно потому, что спала с режиссером, то оскорбительно вдвойне.

Влетев в женскую гримерную, Элламария поспешно прошла в свою каморку и, захлопнув дверь, заперлась на ключ. Нужно во что бы то ни стало успокоиться. Взять себя в руки. Если за обедом она повздорит с Бобом, то тем самым лишь подтвердит досужие сплетни. Вдобавок Элламария ни за какие коврижки не согласилась бы показать этой стерве Морин Вудли, что расстроена.

Через несколько минут она наконец овладела собой и уже собралась было отпереть дверь и выйти, когда вдруг услышала, как кто-то в гримерной произнес ее имя.

— При одном виде этой Элламарии у меня кровь закипает в жилах. Роль не учит, прохаживается по сцене как гусыня и еще имеет наглость развлекаться, пока мы все вкалываем до седьмого пота. Меня просто тошнит от нее!

Элламария безошибочно узнала хрипловатый голос Морин Вудли.

— А ты слышала, как она обсуждала паузы с Николасом Гоу? — не унималась Морин. — Тоже мне, великая специалистка по Шекспиру выискалась!

— Кто знает, может, так оно и есть, — предположила Энн Хольер.

— Пусть только попробует мне подсказать! — продолжала Морин; судя по ее сдавленному голосу, как раз в эту минуту она мазала губы своей ядовито-оранжевой помадой. — Я ее так отошью, что она век помнить будет!

Элламария толкнула дверь и выпорхнула в гримерную.

Послышалось громкое «ах», и она со злорадным удовлетворением заметила, что оранжевая полоска протянулась вкось от верхней губы до самого носа Морин. Перекинув через плечо ремень сумки, она пропела:

— Ах, Морин, до чего вам идет этот цвет!

Энн Хольер, не удержавшись, хихикнула.

И нынешний облик Лондона, и его бурное прошлое приводили романтическую Элламарию в такой восторг, что даже Боб, посмеивающийся над ее восторженностью, тем не менее ворчливо признавал, что и сам далеко не равнодушен к красоте города. В шерстяных шапочках и шарфах по случаю холодной погоды они шли к Тауэру.

Некоторое время оба молчали, посматривая на прохожих и любуясь старинными крепостными стенами.

Стряхнув с себя оцепенение, Элламария спросила Боба:

— Хорошо отдохнул за уик-энд?

— Прекрасно.

Чувствуя, что Элламария не спускает с него глаз. Боб ухмыльнулся и прошептал:

— Я по тебе соскучился. — Затем покосился на нее. — А ты?

Чуть задумавшись, Элламария кивнула:

— Я тоже. Немного.

Боб изогнул брови.

— Только немного? — От неожиданности в его голосе прозвучал заметный шотландский акцент.

Элламария кивнула.

Мимо с оглушительным ревом пронеслась пожарная машина, и Элламария с Бобом остановились и посмотрели ей вслед.

— А немного — это сколько? — спросил вдруг Боб.

Элламария с недоумением воззрилась на него.

— То «немного», что ты по мне скучала, — пояснил он.

Ее глаза засияли.

— Оно необъятно. Больше самой Вселенной.

Боб порывисто обнял ее.

— Я счастлив. Я хочу, чтобы ты всегда по мне скучала. — Он привлек ее к себе еще ближе. — Боже, до чего ты соблазнительна. Даже в этих овечьих шкурах, — закончил он, щупая ее толстый полушубок.

Элламария расстегнула полушубок и, разведя полы в стороны, чтобы Бобу было удобнее ее гладить, опустила голову на его плечо.

— А как ты провела уик-энд? — спросил он. — Помимо того, что скучала по мне.

— Ох, всего и не упомнишь. Нескончаемые вечеринки, люди, встречи. Ну и мужчины, конечно. Толпы поклонников и фанатов. Черт побери, до чего же тяжко бремя славы!

— Понятно. Значит, самый обычный уик-энд.

— Н-да, пожалуй.

Внезапно, прежде чем Элламария успела понять, что случилось, Боб сорвал с ее головы шапочку.

— Ты что? — воскликнула она. — Ну-ка отдай!

— Кто они? — вскричал в ответ он. — Назови их. Я их всех вызову на дуэль!

— Сначала верни шапку.

— Говори — или я утоплюсь в Темзе!

Оба уже покатывались со смеху, но Элламария стояла на своем:

— Ни за что!

Глядя на прелестное раскрасневшееся лицо и ярко-синие глаза, в которых плясали огоньки, Боб снова прижал ее к себе и поцеловал в губы. В первое мгновение Элламария, не ожидавшая этого, немного растерялась, но затем и сама отдалась страстному поцелую. Ее шапочка, уже забытая, упала на землю, а рыжие волосы растрепались на ветру. Прильнув к Бобу, Элламария прижалась к нему всем телом.

— Господи, как же я по тебе соскучился, — простонал он. — Не могу без тебя! Ночь проведем вместе?

Она кивнула, чувствуя, как нарастает внутри знакомое волнение.

— У меня?

Элламария вскинула голову.

— Почему у тебя?

— Линда должна позвонить. Мне лучше быть на месте.

Элламария отстранилась. Настроение было испорчено.

— Извини, — поспешно сказал он.

— Ничего. — Она застегнула полушубок и нагнулась за шапочкой.

— Она просто должна сказать, в котором часу встречать мою мать. Мама собирается провести с нами Рождество, — добавил он. И тут же пожалел, что это ляпнул.

— Ну да, Рождество, — вздохнула Элламария.

— А ты уже решила, как его проведешь?

Элламария посмотрела на него в упор.

— Я бы хотела встретить Рождество с тобой.

Он снова заключил ее в объятия, чтобы не видеть слез, навернувшихся на ее глаза.

— Я тоже хотел бы встретить его с тобой, Элламария.

Но ты сама знаешь, это невозможно.

— Да, знаю.

— Ты ведь будешь не одна, правда? — неуклюже продолжил Боб. — В том смысле… — Он замялся. — С тобой, наверное, будут твои подруги, да?

— Не знаю, — соврала Элламария, чтобы он хоть немного помучился. Она не хотела говорить, что Кейт уже пригласила ее встретить Рождество у них дома.

— Тебя ведь наверняка все наперебой приглашают, так что скучать тебе не придется.