Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Она снова заплакала.

Назавтра пришел Николай. Зоенька вымелась сама — дверь все равно вынесена, стояла прислоненной к стене.

Так что она слушала, наверное.

— Ну, — сказал он Шурке. — Чего надумала?

Деточка сидела на диване, подложив под себя ногу.

Щелкала пультом от телика. На экране сменялись каналы — MTV, мультики, новости всякие на русском и других языках. Шубу, говорит, хочу. Колян аж расцвел, потер ладони, зажал меж коленями.

— Шубу! Какую шубу?.. Деточка ты моя…

— Из Вольдемара. У него шкурка такая… приятная на ощупь.

И стрельнула голубыми глазками, курва.

Колян скрипнул зубами. Ну, хорошо.

Честно говоря, она думала, что он ее теперь просто утопит. Под мостом. Потому что Зоеньку она больше не видела, вместо нее пришел новый мужик — тоже азер, но с тусклыми глазами и набухшими венами, с бубонами на них.

Эти бубоны она сразу узнала. Торчок, отморозок. Он схватил ее за руку и, как была, в майке и шортиках, не разрешив взять ни кенгурушку, ни юбочку, ни джинсы, отвел в маленькую каморку без окон, с матрасом на полу, и там запер. Она потеряла счет времени, несколько дней прошло точно. В комнате был кулер, она пила воду. И вот щелкнул замок, отворилась дверь, на пороге стоял Колян. Он шатался. Шурка вскочила, прижалась к стене. Колян ухмыльнулся и кинул в нее чем-то, что пахло зверем и кровью.

Шурка прыснула в угол. Шкура Вольдемара грузно осела на матрас.

— Завтра. — Он погрозил пальцем. — Я приду к тебе завтра.

Ночью пришла Зоенька. Инструменты, видимо, от нее прятали теперь, да и саму ее прятали не иначе как в подвале — фея выглядела изрядно поношенной, побитой и в паутине. У нее не хватало зубов. Но она раздобыла ключ.

Выводя Шурку из дома под Вантовым мостом, она слегка шепелявила:

В Рыбаское себе нельзя. Денег у меня нет. Уходи пешком в город… или… в с-сарае есть лодка. Правда, она худая… просекает!

Мысли у Зоеньки путались.

— Напиши, — говорит, — мне письмо, как доберешься, фамилие мое — Рыбина, Рыбацкое, до востребования. Или найди меня на сайте вКонтакте, там страничка у меня есть.

Вместе они вытащили из сарая лодку, старенькую «Пеллу». Нашли даже весла. Дождались баржи, и Зоя зашла по колена в реку, оттолкнула. Шурка сидела в лодке, пока ее не вынесло, а потом начала подгребать. Она была сильной, маленькая Шурка. Бортовые огни длинной баржи ложились на воду и дрожали в ней. В реке отражались кроны тополей и екатерининская стела. По течению плыли банки из-под «ягуара» и прочий мусор.

Утром второго дня они разглядели в угольной груде какое-то шевеление. Капитан отправил Степана посмотреть.

— Что это? Да шкура какая-то… Собачья, кажись.

Степан пнул шкуру ногой, и из-под нее вылезла беловолосая и чумазая девочка.

_____

Здраствуй, моя дорогая красавица Зоинька. Наша баржа пришла в порт «Высоцк». Он в Финском заливе, недалеке от города «Выборг». Как ты помниш, мне в августе 14 лет, и я получила паспорт. Но я написала что мне 16. И прописка у миня типерь есть, обласная. Степа тоже говорит что женица, но он мне нравица болше, чем Колян. Здесь грузят угол и нефт, а я работаю в столовке. Здесь море, сосны, и еще болше кораблей, чем в Рыбаском. Мне здесь хорошо. Я тебя цалую и желаю щастя. И мой Степа тоже.

Лена Элтанг

ПЬЯНАЯ ГАВАНЬ

Пьяная гавань

Деньги кончились в одночасье, как будто я и не крал ничего. Я хранил их в жестяной полосатой модели маяка, подаренной каким-то знакомым — еще в прежние времена, когда в моем доме бывали приличные люди. Однажды утром я сунул руку в маяк, надеясь вытащить несколько банкнот, но выгреб только жирную пыль и старую заначку — самокрутку, потерявшую даже запах конопли.

Еще осенью маяк был полон под завязку, деньги упирались в островерхую крышу со слюдяным окном. Мне честно отсчитали мою долю, и наличными, и камнями, я сразу начал выплачивать долги, выкупил даже квартиру бывшей жены, которую сам же и заложил в две тысячи седьмом. Потом я обзавелся парой костюмов и кашемировым пальто с поясом, давно хотел такое — светлое, как у Хамфри Богарта в «Касабланке», потом познакомился с латышкой из консульства и уехал с ней на взморье, чтобы снять там дачу на лето и пошляться по юрмальским казино. Кредиторам я посылал понемногу, но строго и равномерно, чтобы не вызывать подозрений, латышке сказал, что получил наследство от заграничной родни и что тратить эти деньги в Питере не могу — не желаю, мол, платить налоги российской казне. Латышку звали Анта, что на языке инков означает «медь», но она была не рыжей, а бело-розовой и заливалась румянцем даже при легком матерке.

Но прошло чуть меньше года, и деньги кончились, а приличные камни растворились в счетах и процентах, будто склеенный изумруд в кипящей воде. Камни помельче я давно сложил в коробку из-под монпансье и оставил у жены вместе с ключами от дома Нарочно зашел, когда она была на дежурстве. Она охотно дежурит по ночам, потому что трахается с каким-то хирургом из онкологии, при этом содержать ее приходится мне. Видеться с женой мне не хотелось, она бы завела свою шарманку про другие возможности, а я прямо на стену от этого лезу. У меня больше нет других возможностей.

С тех пор как я ограбил антикварную лавку и отправил ее хозяина на тот свет, мои возможности сузились до темной щели в почтовом ящике. В моем собственном почтовом ящике, на улице Ланской, дом двадцать два. Комнату на Ланской я снял еще до начала весны, припрятанный на черный день алмаз лежал там под кухонной половицей, в куске пробкового дерева. Раньше он лежал в модели маяка, потом Анта засекла тайник, и пришлось искать другое место. Теперь черный день приблизился, пришло время продавать стекляшку, но надежный скупщик не отвечал на мои звонки, и я забеспокоился.

Я знал, что однажды найду там повестку и мне придется убираться из города, я думал об этом каждое утро, просыпаясь в своей комнате с потеками плесени на северной стене и зеркалом, покрытым зеленоватой ртутной сыпью. А может, даже и повестки не будет, ко мне просто придут двое парней из убойного отдела, наденут наручники, пригнут голову рукой, как жеребцу у ветеринара, и запихнут в зарешеченный фургон.

В тот день, когда они пришли за мной, я шел домой с нехорошим предчувствием, сырые облака сгустились над крышами, январское солнце укатилось далеко наверх и тускло сияло оттуда, будто царский гривенник. Я шел пешком с Каменного острова, где навещал одного ловкача, занимавшегося паспортами еще в девяностых и живущего теперь за глухим забором, недалеко от дачи Клейнмихель. Ловкачу я хотел предложить последний камень — самый чистый, без единого включения, в огранке груша — в обмен на чистый паспорт с шенгенской визой и тысяч двадцать наличными. Не застав хозяина дома, я передал охраннику записку и пошел домой, размышляя о том, что мог бы жить в похожем месте, с фонтаном и латунными цаплями, не спусти я свою прошлогоднюю добычу по мелочам. С неба сыпался редкий снег, похожий на свалявшийся пух из старушечьей перины, он лез в глаза и в рот и даже на ощупь казался теплым.

У самого дома я поскользнулся на обледенелом люке и с трудом удержался на ногах, рискуя уронить пакет с двумя бутылками совиньона, купленными для латышки, сам я вина не пью, заботливый Джа не любит соперников. После оттепели ударили морозы, и лед в неубранном городе превратился в черные раскатанные дорожки, по которым брели хмурые прохожие, растопырив руки, будто канатоходцы.

«Тойоту» у подъезда я заметил не сразу, она была такой грязной, что сливалась с покрытым сажей желтым фасадом, за рулем сидел мужик в вязаной шапке, приоткрывший окно, чтобы стряхивать пепел в снег. Разбираться, кто у меня в гостях — милиция или прежние подельники, смысла уже не имело. Неприятности были разного толка, но одинаково свинцовые.

21
{"b":"183048","o":1}