Так Шурка стала жить в красном доме на берегу Невы, почти что под солнечным мостом. Иногда ей казалось, что у нее появилась отличная семья. Зоенька показала ей, как краситься, отучила от «ягуара», объяснив, что это не стильно, и вообще возилась с ней, как со своей дочкой, чего от своей давно спившейся матери Шурка никогда не видела. Пару раз, выяснив, где обитает Шурка, мать таки приходила к дому и требовала, чтобы ей отдали дочку. Они долго с Николаем орали друг на друга, потом Роман или Ариф уводили ее, шатающуюся, дурно пахнущую и рыдающую в голос, до ближайшего кабака. Недели на две мать успокаивалась. А были дни, когда в гости к Коляну (никак Шурка не могла назвать его папой) приезжал на машине видеооператор Максим, и тогда Зоенька забирала Шурку на другую половину дома и они всю ночь сидели там. Смотрели телевизор, ели пирожные — Максим всегда привозил с собой что-то вкусное… шоколадные «картошки», эклеры или буше в картонных коробках, болтали, стараясь не прислушиваться к звукам на той половине дома. Потом, под утро, когда Шурка уютно засыпала на диване, Зоенька убегала помочь прибраться на ту, другую половину, а после шла на работу. Весь следующий день Колян спал. Спал и его любимый пес Вольдемар, до отвала накормленный Зоенькой. Когда в такие дни у Коляна наступало утро, Зоенька успевала уже прибежать с работы и приготовить омлет. Колян ворчал, что она совсем туг прописалась и про свою собственную квартиру забыла, на что Зоенька легко отвечала, что с Шурочкой у них общий язык, и вообще она подумывает сдать свою квартирку кому-нибудь внаем. Таким пьяным, как в первый день, Шурка Коляна больше не видела никогда. Когда приезжал Максим — тогда Колян вообще не пил, во всех других случаях он традиционно весь день был немного под градусом, но никогда не надирался.

Иногда, сидя в зале перед огромной плазменной панелью (вот где настоящий шик и мультики классно смотреть), или за столом в кухне, или на ковре в каминной, рядом с мирно посапывающим Вольдемаром, Шурка ловила на себе задумчивый и какой-то неприятно тяжелый, тревожащий ее взгляд хозяина дома. Тогда ей становилось не страшно даже, но по-настоящему жутко. Но Колян молчал, ничего не делал, только иногда подзывал пса и с преувеличенной веселостью начинал трепать его бархатную шкуру, называя «золотым мальчиком». Почему Вольдемар «золотой», Шурка не могла понять — ведь он черный с рыжими подпалинами, пока Зоенька не объяснила ей, что это очень дорогой пес, приносит хозяину много денег. Заканчивались эти вечера всегда тем, что Колян замолкал, повисала неловкая тишина, и он уходил к себе в комнату, а Шурка успокаивалась, убеждала себя, что почудилось.

Был четверг. Нежный, солнечный и по-особенному тихий день. Убаюканная мягкими закатными лучами солнца, Шурка посидела вечерком на берегу, покормила булкой жадно крякающих уток. Кузнечики орали в траве — так, что звук этот проникал прямо под кожу. Стряхнув с шортиков хлебные крошки, Шурка пошла к дому из красного кирпича, по привычке озираясь вокруг — вдруг мамаша откуда-нибудь выскочит и опять настроение испортит. У дома стояла машина Максима. Шурка привычно подумала про тортик или пирожные и заулыбалась. Дверь дома была заперта, но Шурка взяла с собой ключ, когда уходила. Она открыла дверь, прошла по коридору и распахнула дверь в зал. Сначала очень яркий свет ослепил ее, и первое, что она восприняла, — был звук. Смешно скулил и подвизгивал Вольдемар и стонала женщина. Потом она увидела. Вырвало ее не сразу, а в коридоре, куда она инстинктивно метнулась. Потом Колян беспомощно заорал: «Зоенька!..», послышался цокот каблучков, и выбежать на улицу Шурке не дали Зоины мягкие ладони. Она увела Шурку на другую половину дома. Там был включен телик, стояли пирожные — буше и эклеры, самые любимые, черт подери.

— Папа твой деньги зарабатывает… не принимай этого близко к сердцу, — виновато как-то бормотала Зоенька. — Все мы крутимся, как можем. Зато живем неплохо… плазменная панель, эклеры. Вот, машинку папа себе приглядывает, теперь ведь может и шофера позволить. А к восемнадцати годам и тебе купит, даже не сомневайся. Тебе какие нравятся — девчоночьи или побольше, красные или белые?..

Шурка икала и боролась с рвотными приступами, но слушала и соглашалась. А чего она удивляется, это же лучше, чем геру по вене гонять… звуки в зале теперь были понятны и слышны от этого отчетливее. Воображение услужливо подкидывало картинку — ее бывшая одноклассница (школу они забросили примерно в одно время, только Светка сразу загадочно оказалась при деньгах) в коленно-локтевой позе под доберманом Вольдемаром… Вольдемар, конечно, аристократ, но дергается на ней так же смешно и нелепо, как все кобели во время случки, да еще скулит и подвизгивает.

С работой Коляна вскоре смирилась Шурка и даже решила, что это хорошая, творческая работа, не то что в ларьке или на стройке. Но что-то в самом Коляне неуловимо изменилось. Взгляд у него стал еще тяжелее и пристальнее, иногда за ужином он клал ей здоровую руку на колено. Разумеется, под столом, чтобы Зоенька не увидела. Сначала просто клал, потом стал поглаживать, пробираясь между коленок. Шурке от этого становилось очень страшно.

Потом Колян сорвался. Напился со своими верными товарищами Арифом и Романом дешевого пойла из ближайшего ларька. Они орали песни, ломали мебель. Шурка спала в своей комнате, Зоенька не то в комнате у Романа, не то в комнате у Коляна, ей оба нравились, но Колян, конечно же, был круче. Колян вломился к Шурке в комнату и стал признаваться. Та, спросонья ничего не понимая, забилась в угол кровати, притягивая к себе одеяло, стараясь за ним спрятаться. Колян хватал ее за ноги, гладил лодыжки и умолял о чем-то. Потом прибежала Зоенька, и вместе с Романом они увели его в зал. Шурка слышала, как Ариф серьезно и строго рассказывал Коляну про Аллаха. Вскоре Зоенька вернулась и обняла Шурку за плечи, укачивая.

На следующий день дом превратился в осажденную крепость. Колян выгнал Арифа, Роман ушел сам, а Зоеньку и Шурку запер на той половине дома, где они ночами ели пирожные. Они сидели, как мышки, но вечером он пришел к ним и взмахом руки приказал Зоеньке — выйди. Она встряхнула головой и, вцепившись в него взглядом, осталась. Тогда он просто схватил ее здоровой рукой поперек тела и вышвырнул за дверь. Захлопнул.

— Детка, смотри, — сказал он, присаживаясь на край стола. — Никто, кроме этих, не знает, что ты… что мы… ну, ты поняла. Кто ты без меня — бродяжка, синькино отродье. Того и гляди в детдом отберут, если раньше не сторчишься и не пойдешь по рукам. А я тебе предлагаю — жить вместе. И я тебя не тороплю… я подожду… немного. Будешь здесь жить, всегда. Хозяйка будешь. Шубу подарю. Машину куплю. Проси чего хочешь. Потом, как в возраст войдешь, — распишемся. Вот те крест! Черный говорит, Аллах не велел… но что мне его Аллах, я его на хую вертел. Кто он такой? А я — я король здесь, кого хочешь нагну. Если люди любят друг друга, то какая разница?.. Ты же любишь меня? Меня любишь?..

Он резко наклонился и схватил ее за лицо, притянул к себе, смотрел бешено. Шурке пахнуло в лицо перегаром.

— Чего хочешь проси, детка, детонька, солнышко мое… Любишь меня?..

Дверь покачалась и хлопнулась об пол, как в обморок. На пороге появилась Зоенька с электродрелью в руках. Зареванная.

— А ну отвали от нее! Козел! Мудло похотливое!

Николай рассмеялся и вышел вон, походя отвесив Зоеньке, с размаху. Она отлетела в комнату, дрель выпала и немного попрыгала на полу, пока не кончился провод.

Шурка сосала леденец и слушала Зоеньку, у которой постепенно оплывал глаз. Зоенька завернула в салфетку лед из холодильника и прикладывала его к лицу.

— Ты же сама говорила — машину купит, — рассудительно возразила Шурка. — А потом распишемся. Платье, значит, купит тоже. Сказал вообще — проси чего хочешь.

Зоенька посмотрела на нее, как на инопланетянина.

— Дура! У тебя месячные еще даже не начались. Он тебя порвет пополам. И он твой папка, вообще-то, если ты забыла…