Тороплю С., но он основательно увлекся шопингом.

Становится не по себе. Срочно нужно выйти. А вдруг там, на улице, уже ждут? Вдруг на улице принималово? Два-два-восемь. От четырех до восьми.

Точно, таков уговор! К. поймали на сбыте, он договорился: К. и С. накачивают жертву по уши, выманивают на улицу и там сдают с рук на руки. Статистика по району не страдает.

Две головы сжимают круг, спешно иду на выход. Кассирши внимательно провожают взглядом. И они в это вовлечены? Масштабно мыслят ребята. Задерживаю дыхание, делаю лицо «я был готов, вы не застали меня врасплох» и выхожу.

Дождь. Ничего не происходит. Никто не бросается на меня, не заламывает руки, не прижимает к тротуару здоровенной ногой, не извлекает из карманов пакетики с серо-желтым порошком, не орет в лицо. Ничего, кроме дождя. Гуляю под ним, затем возвращаюсь обратно.

Двое с наушниками по-прежнему курсируют между рядами одежды, зыркают по сторонам. В такие моменты начинаешь понимать Филипа Дика.

С. нахожу в примерочной, идем к кассам. С. пробивают сумму вдвое меньшую, чем стоимость покупок. Что это — простая оплошность или плата за услуги? Проверим на выходе. Вновь задерживаю дыхание.

Ничего.

Гуляем под линиями электропередач. Смотрю вверх, черные струны теряются в сером небе. Дождик усиливается, но менее приятным от этого не становится. Хотя трава потеряла тот сочный, яркий, привлекательный вид, дождя хочется все больше. Быть может, он способен остудить перегретый мозг.

Разделяемся. К. уходит за покупками. Мы с С. гуляем по району. Люди косятся на нас.

— Как-то в этот раз не очень, — говорю. — Да и с К. не на одной волне. Хотя он угощает бесплатно. С чего бы это?

— Да. Не знаю, может, так принято. В следующий раз надо и ему взять кислоты.

С. не смотрит в глаза. Что же он скрывает?

— Я тебя спрошу в последний раз. Ты только ответь мне серьезно. Все ли в порядке? Мне не о чем беспокоиться? И П. пошел репетировать, а не в какое другое место.

С. косится:

— Да, все в порядке. П. от нас пошел на репетицию.

— Почему они тогда нас не взяли?

— Должно быть, не хотели, чтобы кто-нибудь им мешал. Хотели сами вырубить спидов.

Ответы С. успокаивают, но ненадолго.

— У нас с тобой классные трипы получались. Помнишь, под Новый год?..

— Да. Должно быть, между нами есть духовная связь, мы подходим друг другу для этих дел. Мы легко попадаем на нужную волну.

Ходим под дождем, совсем промокли. Натыкаемся на К. Идем домой. Колотит, руки в карманах джинсов.

Дома К. возвращается к Пушкину, С. уходит на кухню писать стих.

Иду в ванную, умываю лицо. Вода бархатом устилает кожу. Смотрю в зеркало. Что-то изменилось в лице: заострились ли скулы, появился ли алмазный блеск глаз. Что-то неуловимое, это пугает. Стряхиваю морок.

Звоню М. Берет трубку, бодро отвечает. Спрашиваю, можно ли к ней вечером приехать.

— Конечно приезжай. Я тебя жду.

— Но только если очень вечером.

Спокойствие. Вот оно.

Пытаюсь работать в записной книжке, руки подрагивают, выходит банальщина про любовь и самопожертвование. Но потом внезапно записываю: «Вглядываясь в зеркало, никогда не знаешь, каких чудовищ увидишь».

К. скручивает косяк, заправляет кофе. Надоело бегать в туалет, но кружку беру. К. просит последить по Интернету, правильно ли будет читать поэму «Медный всадник». Вступление читает без запинки.

Ищу стихи на свой вкус Читаю из Маяковского («дай хоть последней нежностью выстелить твой уходящий шаг»), Бродского («ни страны, ни погоста…»), заканчиваю Окуджавой:

Плачу.

— Ну-ну. Что-то у вас с носами — С. там шмыгает на кухне, теперь вот ты, — говорит К.

Два часа дня. Спускаться в метро пока рано. Но свалить жизненно необходимо. Здесь стало душно и тесно. Прощаемся.

Мы с С. идем к нему, он недалеко отсюда живет. Идем по длинным, как вены, улицам. Наркотик не хочет покидать тело, потряхивает. Руки в карманах мокрых джинсов.

Перед тем как забуриться к С., гуляем на пустыре вокруг озера Долгого. Пустырь обступают свежие многоэтажки, хотя всего два года назад город здесь заканчивался. Под ногами поплывшая от дождя глина. Одинокая машина, водитель которой с недоумением смотрит вслед. Утки. Рябь на воде переходит в рябь на небе.

У С. отпиваемся зеленым чаем, ведем разговоры на окололитературные темы.

В гости заглядывает П. с девушкой. Она поет в одной из уральских групп, которую в числе прочих относят к волне новой музыки. Все очень на спидах, зрачки во всю радужную оболочку. Присматриваюсь к П. — сейчас он меньше всего похож на человека, способного на то, что нарисовало мое воображение. Играет роль? А на самом деле все дела уже обделаны и его послал К., чтобы меня успокоить?

— Хочешь амфетамина? — спрашивает П. в коридоре.

— Нет. Я им и так по самые уши загружен.

Говорим о музыке, о шульгинской кислоте, о просветленных состояниях. Девочка воодушевленно рассказывает о своих опытах с веществами.

Захожу в ванную, проверяю зрачки. Хотя бы выгляжу не как человек с кровоизлиянием в глаз. Можно ехать.

На улице по дороге к метро собран, сосредоточен и готов ко всему. В этой зеленой куртке, с высушенным кислотой мозгом чувствую себя древним викингом, только что сожравшим мухомор и пробирающимся через неизведанные земли.

Хочу оказаться скорее дома и убедиться, что все в порядке. Но в таком прожженном состоянии там появляться нельзя. Еду к М. на Петроградку. Это меньшее из зол. Из метро С. пишу СМС: «Мы выше одноклеточных. Люди в метро ненастоящие — типичные образцы для наркомана. Давай будем выше этого». Думаю, это мой «банан».

Девять вечера. М. радостно встречает в дверях. Проходим в ее комнату. Она садится мне на колени. Смотрит в глаза:

— Красивые у тебя глаза.

Молчу.

— Как повеселился?

Молчу.

— Как провел ночь?

— Я еще не ложился.

— Ага.

Она внимательно изучает мое лицо.

— Ну и сколько капель на этот раз сожрали?

— Две.

— Ага, понятно.

М. отворачивается. Волнистые волосы закрывают ее лицо. Она вздрагивает. Хочу ее обнять, но она отстраняется. Долго молча сидим.

— Я не ел ничего со вчерашнего нашего ужина в кафе.

— Пойдем, накормлю тебя. Драконья морда.

М. вытирает слезы. На кухне готовит чудесную яичницу с белым хлебом и помидором. Наливаю себе коньяка.

— Это чтобы сняться.

М. молчит. Проглатываю пятьдесят грамм коньяка и еле успеваю доесть яичницу. Начинает вырубать. Дотаскиваю свое тело до кровати, раздеваюсь, падаю и сразу засыпаю.

Спустя несколько часов просыпаюсь от запаха табака. Осторожно открываю глаза.

Тишина. Глубокая ночь. Включена настольная лампа. Распахнуто окно. М. сидит на широком подоконнике и медленно и очень эротично курит сигарету. Алый огонек виден сквозь воздушную полупрозрачную штору. Не могу вспомнить, когда последний раз видел ее с сигаретой.

Существо человека Демьян Ильич схватывал чётко: смотрел на персик и видел косточку. Так был устроен. Одних занимает вопрос: кто ты, человек? Других: на что ты способен? Демьяну Ильичу хотелось знать: кто в тебе сидит?

Кто сидел в этой деве, он, разумеется, знал. Манеры её были такого рода: с незнакомыми людьми и с теми, кто был ей приятен или хотя бы не очень противен, она держала себя мило и приветливо, но для иных про запас имела норов, и если воспитание не позволяло ей без повода ударить гадёныша по лицу, то клюнуть его в затылок ей ничто не мешало. Для неё Демьян Ильич был гадок. Он понимал: грациозное и глупое создание. Но поделать с собой ничего не мог.